Он вдруг смотрит на наволочку, которую я все еще стискиваю, и раздувает ноздри. Затем выдыхает и снова встречается со мной взглядом – его глаза из закаленной стали взрезают меня, но нежно, будто по коже скользит лезвие для бритья.
– Подойди, – рокочет Рордин, дернув подбородком в сторону зеркала. – Посмотри.
В кои-то веки в его словах нет вызова. Это всего лишь просьба.
Интересно, чего ему стоит говорить со мной так мягко?
Я слезаю с кровати с наволочкой в обнимку.
Уже нет смысла ее прятать.
Слишком поздно.
Рукава черной рубашки Рордина закатаны до локтей, и от вида его крепких предплечий, залитых светом, у меня внутри все сжимается.
При каждом осторожном шаге подол моей рубашки задевает обнаженные бедра, но Рордин даже не смотрит, и я не утруждаю себя попытками прикрыться. Зачем, когда он и так во мне засел необъяснимым образом.
Встав рядом, поднимаю взгляд на его безупречно точеный профиль и мысленно проклинаю мир за то, что он толкает меня к этой манящей красоте.
Вдруг замечаю, что его кулаки сжаты, а костяшки побелели, словно в его крепких руках сосредоточено все напряжение.
– Лейт.
Наши взгляды встречаются.
В его глазах мука, и я совершенно ничего не понимаю.
Медленно опускаюсь на табурет, деревяшка холодит голую задницу.
По спине пробегает дрожь.
Я смотрю в зеркало, разглядываю отражение стоящего позади меня мужчины. Незнакомую мягкость в его глазах.
Хмурюсь, осознав: не мягкость, которая разрушает стены, позволяет другим увидеть тебя настоящего…
Это печаль.
Я уже когда-то видела этот взгляд, но воспоминание ускользает. Или же я просто не хочу вспоминать.
Кашлянув, сцепляю руки на коленях.
Рордин, глубоко вздохнув, указывает на мои волосы.
– Позволишь?
Заинтригованная, киваю.
Веки трепещут, едва не смыкаясь, когда его пальцы исследуют тяжелый узел у меня на макушке, распутывают ленту, высвобождают тяжелую завесу льняных волос, что каскадом ниспадают мне на спину. Собрав их в кулак, Рордин касается мозолистыми кончиками пальцев нежной кожи за ухом, и я с трудом сдерживаю дрожь.
Упиваясь моим отражением, Рордин перебрасывает волосы мне через левое плечо.
Вижу, как дергается кадык, как вздымается и затем опадает грудь, прежде чем Рордин дотрагивается до застежки на цепочке.
Он возится с ней, его взгляд ненадолго отрывается от моего, чтобы изучить тонкую работу, четко очерченные брови сведены. Цепочка наконец падает мне на колени, и Рордин снова смотрит на мое отражение – серебряные водовороты его глаз превращаются в озера, такие широкие, что заполняют всю комнату.
Слышу, как его сердце замирает, вижу, как от его щек отливает краска, когда с моего лица спадает стеснение, спускается вниз по шее, по плечам… словно снятая с мандарина кожица обнажает сладкую плоть.
Рордин выдыхает.
– Чт…
Краем глаза вижу мерцание и украдкой бросаю взгляд на собственное отражение – и разбитый орган в груди застывает.
Желудок сжимается.
Из мира за зеркалом на меня смотрит кто-то. Женщина с молочно-белой кожей и каскадом переливающихся волос, ниспадающих на левую сторону тела, словно сверкающий под ласковым солнцем водопад. Открытое ухо сужается к кончику, устланное по краю нежными мерцающими шипами. А глаза…
Ее глаза будто высечены из хрусталя, они сверкают океаном радужных граней.
Нос покрывают веснушки, словно это миниатюрная карта звездного неба, так похожая на ту, что я нарисовала на двери комнаты. Протягиваю руку, хочу тронуть одну, и пальцы натыкаются на стекло.
Пальцы руки, которую я впервые вижу.
Кожа тонкая и бледная, как лепестки нежного цветка цвета слоновой кости. Я прикасаюсь к тыльной стороне ладони и вздрагиваю от мягкой шелковистости, совсем не похожей на мою.
Меня пронзает резкий вздох, и осознание опустошает мой и без того иссякающий источник самообладания.
Нет.
Пожалуйста, нет.
Земля уходит из-под ног, я хватаюсь за край столика, потрясенно распахнув глаза…
– Что… что…
Что за?..
По щеке сбегает блестящая слеза, оставляя такой яркий и четкий след, что больно смотреть. Смахнув ее, замечаю отметину – она расползается по шее и правому плечу чернильным пятном, похожим на заостренный кончик лозы.
Желание коснуться ее гаснет, не успев разгореться, и я зажмуриваюсь, не хочу больше смотреть. Щеки становятся еще более влажными…
Это кошмарный сон.
Я попала в ловушку своего кошмарного сна.
– Орлейт…
Глаза распахиваются, но я отворачиваюсь от своего отражения и обращаю острый гнев на стоящего позади меня мужчину.
– Кто это? – тычу я пальцем в зеркало.
– Девочка, которую я спас от вруков, когда ей было два года, – выдавливает Рордин, и я с трудом узнаю его голос.
Он все такой же жесткий, но слова надтреснуты, потускнели от времени, пестрят сколами. Эти слова так долго были заточены у него внутри, что теперь опасаются свободы.
– Это ты, – продолжает Рордин. – Вот кто ты на самом деле.
Кто я на самом деле.
Вскакиваю на ноги, спотыкаюсь на следующем же шаге. Левый кулак Рордина разжимается, его пальцы подрагивают, когда я хватаюсь за туалетный столик, чтобы не упасть, и шелковая наволочка, забытая, падает на пол.
– Как?
Молчание.
– Как ты спрятал меня от самой себя?
Рордин отвечает жестким взглядом, который говорит куда больше, чем отсутствующие слова.
Я сглатываю, словно заталкиваю в горло осколки стекла, и быстро понимаю, что это неровные грани предательства, которые взрезают меня изнутри по пути вниз.
– Ты мне лгал.
– Я бы лгал тебе вечно, если бы знал, что это сойдет мне с рук.
Признание бьет не хуже камня по голове, и я, пошатнувшись, быстро моргаю, чтобы развеять туман перед глазами.
Эти слова были сказаны с холодной, отстраненной уверенностью.
– Почему?!
– Потому что я дал обещание умирающей женщине. – Рордин скользит вперед на шаг, нависает надо мной темным силуэтом, пронзает мою слабеющую выдержку. – Обещание, которое я намерен сдержать.
– И что же это за обещание? – спрашиваю я через ком в горле.
– Уберечь тебя.
Уберечь…
– И все? – Каждая клеточка моего тела замирает. – Это единственная причина?!
– Да.
Ответ мгновенен, слово удар плети, и он отсекает что-то жизненно важное.
Мои глаза закрываются, и сердце делает то же самое. Короткое слово иглой прокалывает пузырь неуверенности.
Я вскидываю подбородок и смотрю, как расширяются зрачки Рордина, когда в моих проявляется сталь.
– Что ж. Считай, что от обещания я тебя официально освобождаю.
Направляюсь к кровати, но меня ловят за запястье, останавливая, заставляя развернуться.
– Лей…
– Убери руку.
Рордин с резким шипением разжимает пальцы, а потом сразу же хватает мое второе запястье и дергает – притягивает меня так близко, что я чувствую, как клокочет гнев в его вздымающейся груди. Он наклоняет голову, и его лицо оказывается прямо напротив моего, обдает меня ледяным дыханием.
– Ты от меня никогда не избавишься. Пусть у тебя нет тени, но ты навеки прикована к моей. Думаешь, эта штучка имеет вес? – взмахивает Рордин моей рукой, той, что скована куплой Кайнона, и у него вырывается злобный смешок. – Можешь сбежать, привязать себя к своему хорошенькому верховному владыке, но я отыщу тебя в любом уголке континента. Не потому, что хочу этого, а потому, что я, чтоб тебя, иначе не могу.
Он отталкивает мою руку с такой силой, что я отшатываюсь на три шага. Рордин сокращает это расстояние между нами, и я натыкаюсь спиной на столбик кровати.
Я судорожно втягиваю воздух, когда Рордин придвигается так близко, что давит на меня всеми острыми углами, всеми буграми мышц. Его колено раздвигает мои ноги, бедро упирается в самое интимное…
Обнаженную, беззащитную часть моего тела, что вдруг вспыхивает огнем и ноющей болью.
Мне должно быть страшно, ведь меня пригвоздил к месту мужчина вдвое больше меня, с остекленевшими в ярости глазами.
Мне не страшно.
Я в ловушке между стремлением расцарапать ему лицо и желанием, чтобы он приподнял бедро чуть выше, надавил чуть сильнее на горячее, набухшее местечко у меня между ног.
Метнув взгляд в сторону, Рордин усмехается и хватает с края кровати «Цыганку и Короля ночи».
– Хочешь сказочку? – выплевывает он, размахивая книгой у меня перед носом. – Я – твоя сраная сказочка. Я прикован к твоей душе, Орлейт, и поверь мне, «жили они долго и счастливо» не бывает. Не для меня и уж точно не для тебя.
Рордин бросает книгу на кровать и отступает на шаг, оставляя меня хватать ртом воздух и цепляться за столбик.
Мой мир дал крен. Я не узнаю саму себя, и я понятия не имею, кто этот мужчина, который стоит напротив и смотрит на меня так, будто презирает. Искренне презирает.
И сейчас чувство взаимно.
Меня бесит, что все эти годы он мне лгал, причинял непростительную боль. И меня бесит, что даже сейчас, после всего, что он сотворил, мое тело все равно горит и непристойно жаждет, пульсирует от гребаного желания, чтобы он в меня вошел.
Я сбита с толку, разбита вдребезги – и сыта по горло.
По самое, чтоб его, горло.
– Пошел вон, – бормочу я едва слышно.
Хрупкие, надтреснутые слова, и в глазах Рордина что-то ломается. Даже линия крепких плеч делается мягче, когда он тяжело вздыхает и массирует переносицу.
– Мила…
– Пошел! Вон! – гаркаю я, и мои слова больше не болезненны.
Они громкие и неуклюжие – камни, брошенные, чтобы покалечить.
Глаза Рордина вновь становятся жесткими, он отдаляется. Кажется, будто он отпустил мне пощечину, но я нахожу в ней удовольствие.
Рордин кивает, засовывает руки в карманы и отступает, не сводя с меня пристального взгляда.
– Как пожелаешь.
Он поднимает с пола выбитую дверь, прислоняет ее к стене.
Я мрачно взираю на его мощный силуэт, жду, когда он переступит порог, оставит меня сходить с ума в одиночестве.