Поудобнее перехватываю копыта, мокрое брюхо оленя греет мне затылок. Под ногами скользко, и не только от крови, что стекает по мне, капает на пол и наполняет спертый воздух вонью смерти.
Здесь, глубоко под замком, стены будто плачут.
Возможно, они просто слишком много видели за эти годы… я точно видел слишком много. Мои глаза устали, как и моя душа. Но в отличие от стен я иссушен.
Я выхожу на площадку, закрытую дверью с маленьким решетчатым окном, которое позволяет заглянуть на другую сторону, где тьма чуть менее густая, чем на лестнице.
Удерживая на плечах тушу, я с лязгом сдвигаю засов и пинаю дверь. Она распахивается со скрипом ржавых петель.
Волоски на тыльной стороне моих рук встают дыбом.
Она смотрит. Наблюдает…
Я вхожу в каменный мешок размером с комнату Орлейт. Три стены сложены из камня, на четвертой – прочные металлические прутья. Круглый столб серебристого лунного света падает сквозь высокое окно в крыше, с неохотой намечая контуры квадратного помещения и кровь на мне, делая ее черной.
Спускаю тушу оленя с плеч, она с влажным шлепком падает на пол. Опускаю руки, сжимаю кулаки, голова падает на грудь…
Запястье кажется непривычно легким.
Ты мне лгал.
Пусть ее голос звучал хрупко, все остальное было сталью. Верхняя губа вздернута в оскале ненависти, в глазах пылал огонь. Орлейт смотрела на меня так пристально, словно видела сквозь кожу мою чудовищную сущность.
Часть меня вздохнула с облечением – готовая кричать, чтобы Орлейт вгляделась глубже. Изучала до тех пор, пока не изодрала бы себя обо все мои острые углы. Возможно, тогда она бы поняла, почему я застрял рядом… не по своей воле. Почему, если подойти слишком близко, все рухнет.
Но Орлейт не вгляделась. Она велела мне уйти.
Мне бы радоваться.
Трясу головой и вздыхаю, до хруста сжимая кулаки и жалея, что не могу с такой же легкостью лопнуть пузырь собственной ненависти. Узел плотно затянут на моих плечах, на шее. Когти впиваются в спину, в легкие, в гребаную грудь.
Подойдя к решетке, я смотрю вниз на прикованную к полу цепь. Она толще моей руки, натянута и убегает прочь, к крыше, где исчезает в отверстии в камне.
Я берусь за нее обеими руками, переношу вес и изо всех сил дергаю.
Вдалеке шаркает, тихо мяукает, когда цепь не поддается. Сантиметр за сантиметром я тащу ее, упрямую, к себе через отверстие. Вдоль позвоночника струится пот, у ног растет гора металлических звеньев, доходя мне до пояса.
Набросив цепь на торчащий из пола штырь, я разжимаю пальцы и встряхиваю руками. Тяжело дышу.
Вечное сражение. Она еще ни разу не облегчила мне задачу.
На решетке нет замка. Только засов. Я отодвигаю его и широко распахиваю дверь. Повернувшись, смотрю на добычу, в которой больше не осталось крови.
Кровь вся на мне.
Я всего лишь хотел свернуть оленю шею. Быстрая и безболезненная смерть. Но потом услышал влажный треск плоти, мышц и сухожилий, и голова отделилась от остального туловища. Пришлось оставить свидетельство моего гнева в лесу на съедение мухам.
Комнату сотрясает низкое рычание.
– Ладно, ладно…
Снова взвалив тушу на плечи, я вхожу в камеру, где пахнет испражнениями, мочой и мертвечиной. Вонью дикой, необузданной ярости, которой не найти выхода.
Я бросаю тушу оленя посреди комнаты, глядя на изувеченное животное и прекрасно зная, что за мной наблюдают из темного угла.
– Все как ты любишь, но без башки.
Единственный ответ – низкий животный рокот, который бесит меня больше, чем следует.
Запрокидываю голову к месяцу, там, в отверстии в крыше.
– Не надо так. Ты же знаешь, терпеть не могу, когда мы ссоримся.
Тишина.
Перевожу взгляд на обломки камней, разбросанные у основания дальней стены, и фыркаю:
– Опять попытала счастья с дырой, как погляжу. – Выгнув бровь, я смотрю в сторону теней в углу, у решетки, прямо в черные глаза, остекленевшие от серебристого света. – Думала, я не замечу?
Глаза моргают, голова слегка наклоняется. И тишина.
Одна только тишина, ничего больше. Никогда.
Я снова вздыхаю, сжимая переносицу.
– Не заглатывай все сразу, – бормочу я, стремительно покидая камеру.
Захлопнув дверь, возвращаю засов на место, освобождаю цепь и наблюдаю, как она улетает обратно в отверстие с такой скоростью, словно ее засасывает в воронку смерча.
Хрустят кости, ломаются и трещат, раздаются шлепки, глубокий сытый рокот, и я качаю головой из стороны в сторону, а потом, развернувшись, иду к выходу.
Иногда я воображаю, что эта тварь куда проницательней, чем есть, но это лишь ложь.
Я покидаю каменный мешок, запираю дверь и поднимаюсь по лестнице, окутанной такой плотной тьмой, что она кажется второй кожей.
Ты мне лгал.
Да, я лгал.
Орлейт ненавидит маску, которую я заставил ее носить. Она заявила об этом четко и ясно. Решение не делает мне чести, но я буду его отстаивать до тех пор, пока меня не зароют в землю. Я скорее разнесу мир на части, чем позволю им хоть мельком увидеть ее блеск.
Если это делает меня монстром в ее глазах, что ж…
Самое, чтоб его, время.
Глава 43Орлейт
Пикник на свежем воздухе казался мне хорошей идеей – только вот пышный тост, щедро смазанный маслом и медом, никак не подсластит горький привкус у меня во рту. Первая твердая пища, на которую я смогла взглянуть без рвотных позывов, и я даже не могу ею насладиться.
Я хмурюсь и набиваю полный рот, сидя спиной к стене и глядя на двор, унизанный торчащими из трещин в плитах корнями. Они тянутся от древнего дуба в центре, почти заключенного в клетку тремя черными замковыми стенами, отчего двор становится весьма неплохим укромным уголком. С четвертой стороны открывается вид на полосу травы, которая перетекает в лес Ватешрам, чью густую листву заливает унылый серый свет.
Сквозь плотные тучи не пробивается и лучика солнца, и так продолжается уже несколько дней.
Небо сотрясает гром, и я вздрагиваю.
– Знатно громыхнуло, – бормочет Каван, убирая волосы цвета карамели с небесно-голубых глаз, и хмуро косится из-за ветвей на угрожающе набухшие облака.
Вант мрачно хмыкает, не потрудившись даже оторвать взгляд от пятна на земле, на которое он пялится уже минут десять. Его длинные пшеничные волосы собраны сзади в низкий пучок по южной моде. Вант угрюм, с тонкими, вечно поджатыми губами, что придает лицу кислое выражение и затмевает лучистые голубые глаза.
Оба стража из Бахари сидят, прислонившись к шишковатому стволу дуба. Оба одеты в темно-синие туники, на ногах сапоги до колен, золотые пряжки отполированы до зеркального блеска. Стражи повсюду носят с собой копья, как никогда готовые кинуться в битву… а я, как никогда, готова, чтобы они оставили меня в гребаном покое.
Дело в том, что они совершенно не умеют ходить тихо и скорее привлекают опасность, чем ее отпугивают, когда за мной таскаются.
Я больше не могу шнырять где хочу и спокойно заниматься своими делами. Каждый мой шаг теперь под надзором. Даже когда я справляю нужду, стражи стоят едва ли не вплотную к двери уборной.
Я вздыхаю, разглядывая бутерброд в промасленной бумаге, который мне вручила Кухарка. Вручила с вымученной улыбкой, и глаза ее остались холодными. Это лишь добавило соли на мои раны.
– Вкусно? – интересуется Вант.
– Ты бы знал, если бы не обидел вчера Кухарку замечанием о том, что телятина была сыровата, – говорю я и получаю в ответ лишь невнятное ворчание, которое приносит мне большее удовлетворения, чем стоило бы.
Обычно в это время я завтракаю с Бейзом, и мысль свинцом ложится на грудь. Прошло уже несколько дней с тех пор, как я показала ему настоящую себя, но я никак не могу заставить себя с ним встретиться.
Никаких завтраков, обедов, ужинов, тренировок…
Ничего.
Бейз прекрасно знает, каких усилий мне стоит принимать себя. Я изливаю на него свое отчаяние каждое утро. Все это время ублюдок держал в руках противоядие, но предпочитал его не использовать.
Настоящие друзья так не поступают.
Охранники негромко обсуждают, как им не терпится вернуться на Юг, и я, откусывая от бутерброда, предчувствую, что сейчас спросит Вант.
– Мы вроде должны были отплыть вчера, разве нет?
– У меня осталось еще несколько дел, Вант. Я очень занятая особа, знаешь ли.
Не утруждаю себя рассказом о глубоком страхе пересечь Черту безопасности, совершить прыжок, от которого я намерена увиливать всеми возможными способами, пока они не иссякнут. Меня пока не выставили за ворота, и я надеюсь, что Кайнон отправит свои корабли до моего прибытия, даст мне еще немного времени на то, чтобы выбраться из скорлупы.
– До сих пор, – заявляет Вант, сжимая узкую переносицу, – ты занималась только тем, что рвала цветы, сажала цветы, обдирала кору с дерева, обрезала у ежевики все шипы, собирала камни, доставала садовника за то, что он выполнял собственную работу, счищала мох с валуна, выдергивала грибы из кучи конского дерь…
– А кстати! – перебиваю я Ванта, роясь свободной рукой в сумке. – Те грибы нужно заготовить, но сначала наберу термальной воды из Луж. Держите кулачки, чтобы у меня завалялась пустая банка, иначе придется быстренько сгонять вверх по Каменному стеблю.
Стражи хором стонут.
– Нашлась! – объявляю я, размахивая банкой, а потом запихиваю ее и остатки завтрака обратно в сумку, к камню, который закончила ранним утром, когда мне не спалось.
Про себя я улыбаюсь.
Камень – идеальное дополнение к моей стене, финальный аккорд там, где я могу дотянуться. Моя опора среди вихря незаконченных дел.
Этому камешку место дома, но я не могу его установить, пока за мной таскаются эти двое и везде суют свои носы.
Я закрываю сумку, вешаю ее на плечо и поднимаюсь.
– Мы опять куда-то идем? – спрашивает Каван, лениво приподнимая бровь.
Вант пытается подавить зевок.