Обжигающий стыд, потому что платье предельно ясно открыло мне глаза…
Я продала свое тело.
От окна долетает конское ржание, настолько тревожное, что я отворачиваюсь от отражения и широкими шагами мчусь к выходу, сверкая задом при каждом движении. Рывком распахнув дверь, выбегаю на балкон, под удар ледяного ветра.
Тяжелые облака закрывают свет, делая лес темным, зловещим. В воздухе разлито такое напряжение, что оно обжигает не хуже холода…
Краем глаза уловив движение, я вижу, как через внешние ворота проносится серая в яблоках лошадь. Она вся мокрая от пота, на губах пена, но не это заставляет меня сощуриться.
На козлах грохочущей телеги, едва удерживая поводья, сидит женщина. Ее голова беспомощно болтается, черные волосы растрепаны и спутались, закрывая лицо.
Может, она спит?
Телега проезжает половину двора, и тучи раскалывает молния. Мгновение спустя раздается раскат грома такой силы, что у меня подкашиваются колени, а лошадь с визгом взвивается на дыбы и падает, опрокидывая телегу набок.
Женщину подбрасывает вверх, и она бесформенной кучей летит на траву.
Не двигается. Даже не кричит.
Я бросаюсь назад, через комнату, рывком открываю дверь и спешу вниз по ступеням Каменного стебля.
Сзади гремят шаги, Вант и Каван вопят, чтобы я остановилась, но я непоколебима.
Я мчусь быстрее ветра, тело летит, сознание сосредоточено. Ноги не чувствуют силы притяжения, ничто не мешает их движению.
Я едва чувствую, касаются ли они вообще камня ступеней.
У подножия башни волосы рассыпаются из пучка, я миную лабиринты туннелей и лестничных пролетов, пока наконец не ступаю на траву. Делаю шаг вперед, и пространство между мной и перевернутой телегой словно исчезает. Вихрем синего цвета и растрепанных волос я падаю на колени рядом с женщиной.
Слишком уверенными, будто чужими, руками я переворачиваю ее на спину, и по ушам ударяет резкий вопль.
Я не сразу понимаю, что он вырвался у меня самой.
Распростертая женщина миниатюрная и симпатичная, у нее большие карие глаза, распахнутые до предела – и до боли знакомые.
Это Мишка, медис из деревни по соседству. Только она совсем не похожа на ту Мишку, которую я видела несколько дней назад на Трибунале…
Ее кожа серая, на впалых щеках ни следа румянца. Зрачки настолько расширены, что почти не видно радужку, они куда-то смотрят… но не видят. От тела исходит едкая вонь, и я осматриваю Мишку снова, пытаясь найти источник.
Крепкая рука хватает меня за голову, заставляет вскинуть лицо к небу.
От взгляда глаз цвета ртути перехватывает дыхание.
– Нет, – рычит Рордин сквозь стиснутые зубы, опускаясь на колени с другой стороны от Мишки и расстегивая свою куртку. – Не смотри.
Он не позволяет мне отвести взгляд, укрывая Мишкин живот курткой, а я изучаю каждую крапинку в его дымчатых глазах. Они обещают покой и в то же время внушают ужас.
Я слышу еще шаги, хруст чего-то похожего на битое стекло.
Рордин отводит взгляд и смотрит на кого-то позади меня.
– Жидкая пагуба?
– Разбита.
Рордин ругается так резко, что я вздрагиваю.
– Лошадь, Бейз.
– Иду.
Я оборачиваюсь через плечо. Бейз обходит разбросанное содержимое кожаной сумки и направляется к лежащему животному. Конь пытается приподняться, на шее видны порезы. Ужасные раны, из которых сочится отвратительно пахнущая чернильная жидкость и…
Его кто-то укусил.
– Уйди, Орлейт.
Голос Рордина заставляет меня очнуться. Я снова смотрю на неподвижные глаза Мишки… на кровоточащие губы и трепещущую грудь.
– Нет, – бормочу я, укладывая Мишку к себе на колени. – Ее нужно поднять и напоить. У нее губы потрескались.
Я оборачиваюсь на Кавана и Ванта, которые наблюдают за всем широко раскрытыми глазами, сжимая копья.
– Займитесь делом, принесите воды!
Никто не шевелится, Мишка борется за каждый вдох, и мои внутренности скручивает узлом. В отчаянии я поворачиваюсь к Рордину.
– Почему ты не помогаешь?! – шиплю я, убирая волосы Мишки от лица.
Она всхлипывает, почти скулит и слабо зовет маму.
Снова.
Мое сердце сжимается от боли.
Я баюкаю голову Мишки на коленях, поглаживая ее лоб, как делала Кухарка, когда я болела.
– Все хорошо. С тобой все будет хорошо…
Вспышка молнии освещает всех нас яростным серебристым светом. На землю падают первые капли ледяного дождя. Я наклоняюсь вперед, пытаясь закрыть Мишку.
Ее зрачок вздрагивает и сужается. Лицо искажается, словно она только что осознала что-то ужасное.
– Помоги м-мне…
Я хватаю ее дрожащую руку, стискиваю, глядя в широко раскрытые дикие глаза.
– Я помогу. Теперь ты в безопасности, обещаю.
Рордин наклоняется так близко, что его холодные губы задевают мое ухо.
– Ее ранил врук.
Слова звучат смертельным приговором, но я не желаю в них верить.
– Он задел что-нибудь важное?
– Нет.
Сзади раздается короткий булькающий визг, и я, ахнув, перевожу взгляд сперва на лошадь, истекающую кровью из перерезанного горла, потом на Бейза, который сидит рядом на корточках с окровавленным кинжалом в руке.
Животное больше не дышит, не двигается.
Не издает звуков.
Я моргаю и чувствую, как по щекам пролегают теплые мокрые дорожки.
– Сама рана не смертельна, – продолжает Рордин, и его шепот звучит похоронным колоколом. – Но Мишка сгниет заживо. Медленно, неотвратимо, она лишится рассудка и будет биться в бешенстве, пока не захлебнется своими же разложившимися легкими.
Я вздрагиваю всем телом, глядя на женщину, во взгляде которой гаснет блеск сознания.
– Но она… она же…
Рордин смещается, и в очередной вспышке молнии я вижу в его твердой руке блеск кинжала.
Наши взгляды встречаются.
– Отвернись, – приказывает он, и в его глазах горит беззастенчивая жестокость.
Она вгрызается мне в грудь, мешает нормально вздохнуть.
Я помню, как Мишка стояла перед Рордином на Трибунале. Как держала руки скрещенными у живота, словно щит.
Слезы свободно текут по моим щекам.
Отвернись, сказал он.
Но я отворачивалась всю свою жизнь.
– Нет.
– Отвернись!
В его словах гремит сталь приказа, но я упрямо задираю подбородок и сжимаю холодную, дрожащую руку Мишки. Глядя на нее, я отдаю ей все свои чувства, оставляю лишь жалкие ошметки для человека с клинком.
Ее глаза мечутся, дыхание прерывается.
– Расскажи мне о нем, – шепчу я, хватая вторую руку Мишки и укладывая обе ей на живот, стараясь не смотреть на теплую, гнилостную жидкость, что сочится сквозь куртку Рордина. – Расскажи мне о том, кто подарил тебе куплу.
Взгляд Рордина жжет меня, словно клеймо.
Я понимаю, что сейчас случится, но отказываюсь отворачиваться. Прятаться за чертой, которая существует лишь в моем воображении. Рордин хотел, чтобы я тренировалась. Научилась владеть мечом, уклоняться от смертельного удара. Но он не может защитить меня от всего.
Он не может защитить меня от этого.
– В-вейл, – хрипит Мишка, и щеки ее чуть дрожат от намека на улыбку. – У него глаза как м-море. Я поняла, что принадлежу ему, едва в них взглянула.
У меня дрожит нижняя губа, я прикусываю ее.
– Так красиво.
Мишка слабо кивает.
– Мне с-снилось, что у нашего ребенка его глаза, – она шепчет едва слышно, и каждое слово ножом проходится по моей груди.
Знает ли она? Насколько осознает, что она потеряла?
– Девочка… – взгляд Мишки смещается, она словно смотрит куда-то очень далеко, в груди хрипит при очередном вдохе. – Но посмотрим.
Внутри меня все рвется на части, я пропитываюсь отравой ее неприкрытой боли.
Надеюсь, Мишка видит свой сон. Надеюсь, что она в блаженном неведении того, насколько изуродован ее живот. Что она чувствует объятия матери, а не какой-то незнакомки.
Мишка вскидывается в приступе кашля, и в воздухе сильнее разливается гнилостный запах.
Я прижимаю ее крепче.
– Посмотрим, – лгу я и растягиваю губы в улыбке такой пустой, что становится больно. – Ты скоро увидишь свою малышку.
Губы Мишки приоткрываются, но тут ее тело содрогается и…
По моим ногам течет что-то теплое. Мишка снова распахивает глаза, а потом ее веки опускаются. И я слышу шелест извлекаемого клинка.
Сердце пропускает удар.
Я не хочу смотреть, но глаза сами находят струйку крови из чистого пореза под левой грудью Мишки…
– Ты… – Я с трудом отворачиваюсь от раны, но боль останется со мной навсегда. – Ты просто…
Рордин вытирает кинжал о траву.
– Прекратил ее страдания, – выплевывает он, словно слова сидели на его языке острыми шипами.
Мы смотрим друг на друга, и, хотя Рордин молчит, его ледяные, отстраненные глаза все говорят за него.
Мишка не первая…
Вероятно, не последняя.
У меня перехватывает горло, каждый вздох – тяжелый шаг туда, куда я совсем не хочу идти.
Вот от чего я пряталась. То, с чем Рордин сталкивается всякий раз, когда покидает пределы замка.
Неудивительно, что он сидит на троне с такими мертвыми глазами.
Новая вспышка молнии разрывает пронзительную тишину, и небо сбрасывает свою ношу, воздвигая между мной и Рордином завесу из воды.
Ни он не моргает, ни я.
Рордин наблюдает, его взгляд так же тяжел, как камень у меня на сердце. Но в нем есть что-то еще, словно он ловит каждый резкий вдох, видит сквозь фальшивую кожу, которую заставил меня носить.
Ищет трещины, но их нет. Есть лишь кровь на моих руках и отточенная решимость.
Я должна уйти.
– Каван, ты знаешь, где мертвецкая? – ровным голосом спрашивает Рордин.
Мой страж шагает вперед.
– Да, верховный владыка. Нас тщательно провели по вашему замку… и не раз.
Камень в мой огород.
– Возьмите тело Мишки и прикажите завернуть его в саван. Заберите куплу. Поскольку ее нареченный из столицы Бахари, вернуть ему браслет теперь ваша ответственность.
Я каменею.
Ее нареченный…