– Что ты там ищешь? – хмурюсь я.
Рордин выпрямляется, новые струи воды текут с густых волос по плечам, груди, спине.
– Опорные балки, – буркает он в ответ, следуя вдоль стены.
– Прозвучало как обвинение… – еще больше хмурюсь я.
– С чего бы, правда?
Распахнув другое окно, Рордин снова высовывается, оглядывает стены и с мрачным, решительным выражением лица направляется к дверям.
– Эй-эй, минутку! Ты куда это?
– Убить врука.
Сердце ухает в пятки.
– А… как же я?
Рордин оборачивается, обводит жестом комнату:
– Чувствуй себя как дома. Рекомендую вздремнуть. Я могу задержаться.
Он снова делает шаг к двери, и я даже не раздумываю.
Просто действую.
Рванувшись следом, я стискиваю его руку в слабой попытке удержать. Но Рордин – живая мощь и сила – перехватывает мои запястья, заламывает руки и разворачивает меня, впечатывая в дверь так, словно я сделана из того же камня, что и он.
Из легких вышибает весь воздух, и Рордин сжимает мое горло, заставляя запрокинуть голову и посмотреть во властные глаза, в которых нет ни грамма жалости.
Стоит ему только крепче стиснуть пальцы – и мне конец. Я чувствую исходящую от него силу, твердость его мышц и ярость в дыхании, что обжигает меня столь бесстыдно.
Он тянет мои запястья, заставляя выгнуться, выставив грудь, прижаться. И тело мгновенно реагирует на его близость, словно я прямое его продолжение. Марионетка на ниточках, как он и говорил.
Зашипев ему в лицо, дергаюсь и вырываюсь, но Рордин придвигается еще ближе, давит еще сильнее, заставляя жар внутри меня пульсировать в попытке противостоять его льду.
Рордин цокает языком.
– Не надо так пылко на меня бросаться, Милайе. Только если ты не готова быть разорванной в клочья. И я говорю вовсе не про твое тело, а про твою гребаную душонку, – рычит Рордин сквозь зубы и сжимает руку ровно настолько, чтобы я ощутила стискивающую мое горло смерть. Он утыкается носом мне в щеку и шепчет: – Я говорю про твое милое сердечко, которое, по-твоему, так искалечено.
– Что б ты в этом понимал.
– О нет… – тянет он, его рука соскальзывает с моей шеи, переходит на спину и останавливается на реберной клетке, за которой бьется сердце. – Я понимаю слишком хорошо.
Я застываю, утратив весь пыл, словно одно крошечное движение – и меня пронзит насквозь.
– Вот здесь, – рокочет Рордин, постукивая пальцами по ребрам. – За ними живем мы оба. Оба застряли в этой хрупкой клетке.
– Так вырвись наружу, – молю я. – Освободи меня, Рордин!
Его тело твердеет еще больше, на мгновение мне даже кажется, что он окончательно превратился в гранит. А потом он стискивает мои запястья до хруста костей, свободной рукой наматывает на кулак мои волосы и тянет.
Тянет меня, как тетиву лука.
Мои губы размыкаются, я запрокидываю голову, и Рордин прижимается своим лбом к моему.
Мир вокруг нас меркнет, он ничто по сравнению с мужчиной, что навис надо мной.
Нос к носу. Глаза в глаза. Его губы так близко, что ледяное дыхание касается моего рта.
– Я дам тебе все что угодно, Орлейт. Что угодно, но не это. Больше не проси меня.
Он говорит так спокойно, словно его сердце давно умерло и перестало биться.
Очередной ответ без объяснений.
Очередной тупик.
В глазах щиплет, в горле ком, и все, чего я сейчас хочу, – это расплакаться. Но я больше не могу тратить на него свои слезы.
Не сейчас.
Никогда больше.
– Почему нет? – Я горжусь, что голос не дрожит. – Просто ответь на один вопрос и не смей что-то там хмыкнуть. В конце концов, я заслуживаю правды, и ты, чтоб тебя, прекрасно это знаешь.
Тишина. Рордин не отвечает. Снова убивает меня молчанием.
И оно говорит мне все. Вытягивает из меня кровь, но не по капле. которую я даю ему каждую ночь.
Я закрываю глаза, воздвигая между нами мнимую преграду, раз не могу отойти от него физически. Но тут его рука в моих волосах разжимается, ложится под затылок, пальцы становятся мягче, пропускают локоны, заставляя ахнуть.
Рордин морозно выдыхает, остужая мои горящие щеки.
– Все просто, Милайе. Я отказываюсь жить в мире, где нет тебя.
Изумленно распахиваю глаза.
– Что…
Его губы впиваются в мои – жестко, лишая меня способности говорить.
Дышать.
Существовать.
Рордин подчиняет меня своей бешеной воле, мой огонь вспыхивает, встречаясь с его льдом, и я отдаюсь столкновению зубов, языков и губ.
Мы – два океана, схлестнувшиеся в битве за пространство. Победителей нет, только хаос и опустошение. Только размытые берега и полная потеря себя. Но в этот момент… мне абсолютно все равно.
Может, он и целует так, словно ненавидит, но меня достаточно закалила его язвительность. Это единственный способ общения, который я знаю.
Он рвет мое сердце на части острым кончиком языка, изливая рокот глубоко в меня, дурманит голодными звуками. Последние искры сознания гаснут, смытые волной отчаянной плотской жажды, желанием ощутить его вкус, прикосновением его зубов к моей нижней губе, приказывающих сдаться низменным первобытным инстинктам.
Рордин выпускает мои запястья, и я тут же погружаю пальцы в его кудри. Он скользит ладонью по подолу моей рубашки, поднимая ее выше бедер, обнажая ягодицы. Жесткие пальцы впиваются в мягкую плоть. Он ловит зубами мою нижнюю губу, держит ее.
Рычит.
Я вся дрожу под его взглядом, раскрываюсь, и его пальцы скользят так близко к тому месту, где его ложь не властна. К тому месту, что помнит лишь то, как эти пальцы кружат у входа в мое тело, дразня… уговаривая…
Дрожащие веки опускаются.
Рордин рычит и подхватывает меня, заставляя обхватить ногами его бедра, вжимая меня спиной в дверь.
Низ живота сводит, между ног все горит. Исходит волнами восхитительного жара, который заставляет меня тереться, и тереться, и…
Я издаю стон, мое сознание превращается в беспорядочную смесь инстинктов, которой движет только одно…
Он.
– Ты, мать твою, останешься здесь, слышишь?
Его слова льются, как жидкий шоколад, я жадно их глотаю, сосредоточенная на новой волне горячего желания, бушующей в обнаженном центре моего существа.
Я чую этот запах – аромат моего желания, чтобы он насытил мое тело и необузданный разум. Забрал мою боль и разорвал безудержным наслаждением. Потому что этот мир холоден, жесток и бессердечен, а я просто хочу хоть на короткое мгновение почувствовать себя счастливой. Почувствовать себя кому-то близкой.
Близкой ему.
Он относит меня к постели, поглощая голодные стоны требовательным ртом, и вдавливает в матрас, а потом обрушивается следом, как оползень в горах.
Я теряюсь под ним, погребенная под его гибкой мощью, опьяненная его запахом, его тяжестью, силой…
Я вздергиваю бедра, приглашая твердую выпуклость в его штанах прижаться теснее, страстно желая, чтобы она надавила на вход.
Чтобы он проник в мое тело, как проник в душу.
Я скольжу руками между нашими сжатыми телами…
Отчаянно.
Ищуще.
Но стоит моим пальцам едва коснуться завязок его штанов, как Рордин прикусывает мою нижнюю губу и вскакивает с кровати.
– Будь паинькой, – говорит он и, не оглядываясь, направляется к двери.
Рордин распахивает ее прежде, чем я успеваю моргнуть или облизать ранку на губе, и захлопывает, бросая меня распластанной на его кровати, – с раздвинутыми ногами и повисшим в воздухе приторно-цветочным запахом моего возбуждения.
Раздается звук вставляемого в замок ключа, последовавший за этим лязг заставляет мое сердце ухнуть куда-то в желудок, рывком возвращая меня обратно на землю из облаков, куда Рордин меня поднял.
Нет.
Нет, нет, нет…
Я скатываюсь с постели, на непослушных, словно забывших, как двигаться, ногах бегу к двери и пытаюсь повернуть ручку.
Она неподвижна.
– Рордин! – Я луплю по дереву ладонью, потом долблю пяткой, когда он не отвечает. – Рордин! Если ты бросишь меня тут взаперти, я тебя никогда не прощу! Слышишь?!
Никакого ответа. Одна лишь тишина пустого коридора. Я не ощущаю присутствия Рордина.
Он ушел.
Но я все равно снова и снова кричу его имя, пока горло не становится таким же искалеченным, как моя гордость. Я молочу по двери до тех пор, пока деревянную поверхность не окрашивает кровь.
Но этого недостаточно.
Я продолжаю: впиваюсь ногтями, пинаю ногой, стучу кулаками, толкаю плечом, пока не измучаюсь и не устану окончательно, а рассудок не лопнет по швам.
Ты, мать твою, останешься здесь…
Слова навязчивым колоколом звенят в ушах, ноги подкашиваются, и я падаю на пол. Это, наверное, больно, но я ничего не чувствую.
Я потеряна. Онемела, сломлена. Разум замкнулся на неудаче, жрущей меня изнутри…
Рордин воспользовался моей слабостью. Дал напиться из своего колодца, и я жадно глотала, пока не опьянела, не потеряла рассудок. А потом он толкнул меня в глубокую яму и бросил там без единого выхода.
И теперь все, что мне остается, это утонуть.
Глава 47Орлейт
Cжавшись в комок, я баюкаю искалеченную голову…
Рордин запер меня в своей комнате.
Я могла бы осмотреть все его вещи, почерпнуть что-то новое о нем из его же личного пространства, но я не буду этого делать.
Мне уже все равно.
Теперь, с его уходом, перед глазами стоит пустой, невидящий взгляд Мишки. В ушах звучит лишь ее удивленный вдох, когда Рордин вонзил клинок ей в сердце.
Пусть врук добрался до нее первым, но это Рордин забрал ее последний вздох, как будто хотел принять на себя тяжесть ее смерти.
Интересно, сколько крови скопилось на его совести за эти годы? Я, вероятно, никогда не узнаю, потому что он не дает мне ничего, кроме пустых загадок.
Я отказываюсь жить в мире, где нет тебя…
На горле пылает обжигающий след его крепкой хватки.
В тот момент моя жизнь была в руках Рордина – руках, способных сломать меня легким нажимом. Это и возбуждало, и шокировало, потому отчасти мне отчаянно хотелось, чтобы он и правда стиснул пальцы сильнее, сковал меня теми чувствами, которые так хорошо скрывает.