Я видела всех этих людей на своей стене. По кускам – в кошмарах. Я знаю, что будет дальше, я не хочу видеть, как их сожрут твари.
Но бал правит мое подсознание, а я слаба… я умираю.
Мои глаза остаются открытыми, оно заставляет меня смотреть.
Страшные, злые люди подходят ближе, тычут в меня пальцами, кричат что-то, чего я не понимаю.
Один держит маму. По ее щекам катятся крупные блестящие слезы. Может, ее надо обнять?
– Мамочка…
Ее лицо искажается.
Ко мне и мальчику подходит большой мужчина. У него блестит голова, а в руке штуковина, которой рубят деревья. Кажется, это называется топор.
Почему с него капает что-то красное?
– Нет! Пожалуйста! Умоляю, они всего лишь дети!
Мне не нравится, как звучит ее голос. От него у меня щиплет в глазах.
Мужчина смотрит на мальчика.
– С дороги, малыш. Нет милосердия тем, кто противостоит камням.
Мальчик бросается вперед, занося над головой острую штуку. Его крик – самый громкий звук… пока не кричит мама, одновременно со взмахом топора.
Мальчик замирает.
Я вскакиваю и пытаюсь броситься следом…
Вижу, как мальчик падает.
Вижу, как в его глазах гаснет свет.
Делаю один, два, целых три шага, а потом поскальзываюсь на блестящей жидкости, вытекающей из его груди. Но он меня не подхватывает. Не щекочет.
Мама кричит все громче и громче.
Я ползу по мокрому полу, сворачиваюсь клубочком рядом с мальчиком и жду, когда он моргнет…
Улыбнется…
Засмеется…
Перестанет смотреть в стену и скажет, что все будет хорошо.
Чужие большие руки оттаскивают меня от его тепла. Ночная рубашка рвется, в плечо раз за разом тыкают.
Брыкаюсь, пинаюсь и кричу – громче, чем мама, чем визг в моих ушах.
Отпусти…
Отпусти!
Но слова звучат не так, как в моей голове, потому что мне никогда не нужно было говорить. Мальчик делал это за меня. Каким-то образом он знал, что я хочу сказать.
А теперь он лежит, сломанный, в блестящей луже.
Внутри что-то разрастается, там, где сердце, и от этого мне больно…
Так больно, что я сейчас расколюсь на части и все увидят мое нутро.
Кажется, я тоже сломана.
Воспоминание меняется – океан втягивает волну обратно, прежде чем обрушиться следующей.
Крыша прогибается, кто-то кричит, и все, что я ощущаю, – запах боли, горелой боли, от которой меня тошнит.
Я наблюдаю со стороны, уже не в своем детском теле.
В нем ничего нет.
Сквозь разрывы в моей коже, из глаз, ушей и широко распахнутого рта сочится, рвется наружу яростными струями маслянистая чернота.
Сжигает.
Заставляет замолчать.
Впитывается в землю.
Пола больше нет, как и стен. Крыша рдеет красными углями, подсвечивая ночь алым.
Я посреди всего ужаса, как будто весь мир утекает прочь от моего тела, корчащегося в грязи.
Моя одежда обгорела.
Я больше не вижу маму.
Только куски тел повсюду, большие, маленькие, похожие на разорванные тряпичные куклы, которые кто-то раскидал по земле. У одних на лбу вырезана перевернутая «V», другие – те, кто менял мне постель и готовил вкусную еду.
Мощь не выбирала… она просто ударила.
Убила.
И эта мысль рывком возвращает меня в сознание.
Я толкаюсь вперед под небольшим углом, и он позволяет мне проскользнуть дальше в дыру. Острый кусок скалы протягивает жгучую полосу от бедра до колена, когда, извиваясь, я высвобождаюсь из жутких челюстей камня.
Пузырьки выскальзывают изо рта, всплывая вместе со мной к свободе.
Я вырываюсь на поверхность – захлебываясь, хриплю, втягиваю воздух в голодные легкие. Дыхание пытается, но не может заглушить бурю, бушующую в моем сознании.
Я добираюсь до края и на четвереньках выползаю из воды к жизни, сдирая кожу с голеней.
Почти не чувствую жжения.
Почти не замечаю визжащих людей, которые выскакивают из источников, хватают одежду и бегут вверх по лестницам, как будто видят в моих глазах правду.
Видят, кто я на самом деле.
Едва успеваю добрести до стены, как меня выворачивает, рвет водой и желчью. Не потому, что я чуть не утонула, – а потому, что я рухнула вниз.
Я больше не стою на краю бездонной трещины в глубинах подсознания. Я по уши в том, что ее наполняет, и пытаюсь выкарабкаться, цепляясь окровавленными сорванными пальцами.
Пытаюсь спастись от множества черных корней, свернувшихся обжигающим клубком. Огромным, невероятным.
Маслянистая чернота рвется наружу яростными струями..
Сжигая.
Заставляя замолчать.
Меня снова рвет, тело отчаянно пытается отвергнуть гноящееся откровение, которое его заставляют проглотить…
Это была я.
Глава 48Орлейт
Убийство опустошает, оставляя лишь оболочку. Я осознаю все, скрючившись в клубок на мокром камне, раскачиваясь туда-сюда в луже собственной желчи.
Все эти годы я пряталась от самой себя. Двигалась без пульса.
Это не вруки убили всех в тот день. Они просто почуяли запах горячего угощения и прибежали полакомиться на бойню, которую устроила я.
Крохотный двухлетний ребенок.
Я раскачиваюсь, снова и снова, туда-сюда, вцепляясь в волосы, царапая руки, шею, голову…
Я.
Такое уродство не закрасить никакими красками.
Я разорвала связь с человечностью в нежном возрасте двух лет. Потеряла контроль, убила не только людей, которые ворвались в наш дом и отняли у меня брата. Но и слуг, поваров… мать.
Я убила собственную мать…
Содрогаясь и судорожно всхлипывая, я молюсь, чтобы ее смерть была быстрой.
Чтобы она не страдала.
Ее крик эхом отдается в голове; звук, который она издала, когда топор взметнулся в воздух…
Конечно, она страдала. Она видела, как ее сын истекает кровью, а потом как ее дочь превращается в чудовище.
Видела, как я умираю другой смертью.
Рордин приютил меня и нарядил ягненком, не зная, что на самом деле я волк. Просто мое оружие – не клыки и когти, а чернильно-черный огонь, настолько губительный, что он разрывает тела. Оставляет пузырящиеся, истекающие кровью куски.
Я качаюсь так сильно, что царапаю голую кожу о камни.
Неудивительно, что люди из коридора шепотов меня преследуют. Что их взгляды так обжигают. И неудивительно, что часть меня так стремилась собрать их воедино.
Я думала, что мои неосознанные картины были подарком тем, кто потерял себя в тот день, но это был колодец, исполненный вины, которая искала путь наружу любым способом.
Заставляла меня смотреть.
На такое множество лиц.
На такое множество широко раскрытых осуждающих глаз.
Убийца.
С губ срывается сдавленный, хриплый всхлип.
Не за тем ли мое подсознание придумало Черту безопасности, чтобы посадить меня в клетку? Возможно, оно посчитало, что лучше бы мне держаться особняком, если я снова потеряю контроль.
А что, если и это и правда случится? Неужели все, кто здесь обитает, окажутся разорваны на куски, а их обгорелые останки разметаются по залам замка? И Бейз тоже?
И Рордин?
Я тихо всхлипываю.
Для них я выжившее дитя, хотя на самом деле я их неудержимая погибель, которая только и ждет момента, чтобы вырваться на свободу.
Я должна искупить все, что натворила, и я никак не смогу этого сделать, если буду витать в облаках.
Нет.
Я лишь растрачиваю жизнь впустую в защитном пузыре, которого не заслуживаю и который может лопнуть в любой момент, проколотый как снаружи, так и изнутри.
Предложение Кайнона оказалось гораздо более ценным подарком, чем я предполагала. Уже слишком поздно возвращаться и что-то менять. Я буду действовать с помощью того малого, что у меня есть…
Сине-золотой куплы.
Я карабкаюсь по краю пропасти своего разума, тяжело дыша, вся в синяках, сломленная, окровавленная. Все до единого кусочки моего нутра уродливы, совершенно непохожие на мою истинную суть, спрятанную под фальшивой кожей.
Какая ирония.
Взобравшись на уступ, я сбрасываю в пропасть столько теней, что они способны скрыть дымящуюся груду смерти, а потом отворачиваюсь.
Отказываюсь снова смотреть в прошлое.
Поднимаю голову. Меня бьет озноб, зубы стучат.
Надо идти.
Встав на ободранные колени, я зачерпываю воды из источника, умываюсь и обмываю ноги, выполаскиваю желчь из волос. Отвязываю сверток от лодыжки и, шатаясь, встаю.
Перед глазами все плывет. Расползается, меняется местами…
Глубоко вдохнув, я делаю крохотный шаг к лестнице, затем еще один. Доковыляв так до стены, я тяжело на нее опираюсь и продолжаю переставлять одеревеневшие ноги. Осторожно поднимаюсь на первую ступеньку, хотя колени дрожат. Но я заставляю себя двигаться, чувствуя, как с каждым вздохом ко мне возвращаются силы.
Лишь на полпути я понимаю, что рубашка Рордина разорвана и обнажает правое бедро – и длинную рваную рану на нем, из которой сочится кровь.
– Дерьмо, – бормочу я, глядя вниз и понимая, что за мной повсюду тянется красный след.
Нужно чем-то перевязать рану, прежде чем идти дальше.
Преодолев ступени, я ковыляю по коридору, и с каждым неверным шагом неизбежное возвращение Рордина все ближе.
Если он застанет меня в таком виде, мне крышка. Он прикует меня цепью к стене и будет лаять до тех пор, пока я не заору и не выложу всю правду.
Сердце пропускает удар, и я перехожу на трусцу, стискивая кулаки, сжимая зубы.
Стараясь не обращать внимания на боль, которая проносится вспышками по ноге всякий раз, когда я ее заношу, я практически взлетаю по Каменному стеблю под отголоски чьего-то спора. У моей запертой двери стоят Вант и Каван, мокрые и испачканные кровью, и кроют друг друга руганью.
Спор тут же обрывается, едва они замечают меня, стоящую на четыре ступеньки ниже, и они чуть не выпрыгивают из сапог.
Худшая стража в мире, серьезно.
Каван оглядывает меня с ног до головы – задерживает взгляд на окровавленном бедре.