– Конечно, – удивленно моргнув, отвечает она. – Я убила много людей. Как и Симон.
У меня отвисает челюсть:
– Вы… Что?
Не сводя с меня глаз, Симон опускает руку на плечо своей двоюродной сестры:
– Не пугай нашу гостью. Мы этого не делали.
Она виновато смотрит на него снизу вверх:
– Прости. Ничего не могла с собой поделать. Я так удивилась.
– Все в порядке, – говорит он, уставясь на меня. – Просто сомневаюсь, что Кэт понимает нашу маленькую игру. – На лице Симона появляется натянутая улыбка, которая разительно отличается от позавчерашней, когда казалось, что он просто разучился это делать. – Нам нравится говорить глупости, а затем поправлять друг друга.
На его лице отражается безмолвная мольба: «Подыграй». Но улыбка на моем лице выходит не менее натянутой, чем у него.
– Конечно. Реми любит рассказывать скандальные истории, чтобы посмотреть, поверю ли я.
Например, поверю ли я, что он приехал в Коллис не в ночь убийства, а на следующее утро.
Жулиана вздыхает с облегчением. Симон благодарно кивает мне и просит помочь прикрепить обе карты к отштукатуренной стене. Пока мы заняты этим, Жулиана продолжает раскладывать бумаги на столе по стопкам.
И я не могу не смотреть на то, как старательно она сортирует листы, на которых совершенно ничего нет.
Глава 16
В следующий час я пялюсь на рисунки, которые Симон прикрепляет к стене рядом с картой города. От вида Перреты и переулка мне становится нехорошо, но я напоминаю себе, что видела все воочию.
Наброски, сделанные им во время визита к мадам Эмелин, – это намного хуже. Конечно, Симон прикрыл грудь и нижнюю часть тела мертвой кусками ткани – или, по крайней мере, изобразил это так, – но, подозреваю, если бы там оказались раны, он бы этого не сделал. Меня немного настораживает, насколько талантливо он передает на бумаге подобные ужасы. Несмотря на синяки, я охватываю себя руками за талию, пока он указывает на травмы и увечья, которые описал при осмотре.
– В нижней части тела семь ножевых ранений.
Симон указывает на каждое испачканным в чернилах пальцем. Как и в случае с кровью на стене, меня вновь охватывает чувство, что я видела их, но по-другому. Наверное, это произошло той ночью, только никто не указывал мне на раны пальцем, тем более что их покрывала грязь.
– На внутренней стороне двух пальцев остались порезы, – продолжает Симон. Его голос звучит так бесстрастно, словно мы обсуждаем географию. – Она схватилась за живот, когда убийца начал наносить удары ножом. И несколько из них попали между пальцами. Раны совпадают, а значит, он использовал обоюдоострый клинок. Например, кинжал, а не, скажем, разделочный нож. Это же подтверждают порезы на глазницах.
Овсянка, которую госпожа Лафонтен томила все утро в печи, чтобы подать на завтрак, устремляется к моему горлу. Мне приходится приложить все усилия, чтобы вернуть ее в желудок.
Перо Жулианы скользит по бумаге, записывает слова Симона. Он замолкает на мгновение, чтобы она успела. Хотя, мне кажется, в этом нет необходимости.
– Кончики пальцев покрыты ссадинами, а ногти поломались, пока Перрета хваталась за стену, – продолжает он, и я сжимаю кулак, чтобы заглушить внезапно вспыхнувшую фантомную боль. – Как только она перестала сопротивляться, он перетащил ее сюда и уложил на спину. – Симон указывает на схему переулка, нарисованную сверху, как архитектурный план. – Как подсказала Кэт, он сделал это для того, чтобы рассмотреть убитую в лунном свете.
Трепет, окутавший меня от упоминания моего имени, длится недолго.
– А затем он разбил ей лицо. Чем-то тяжелым, то есть вряд ли он принес это с собой. Так что он нашел это где-то поблизости. Скорее всего, камень или кирпич…
Или молоток. Но Симон и не догадывается, что он был у Перреты.
– Но ничего подобного поблизости обнаружить не удалось, а значит, он это забрал.
На лбу выступает пот от отвращения и страха за то, чем это может обернуться для магистра Томаса.
Симон скрещивает руки на груди, продолжая смотреть на рисунки.
– Ему пришлось потрудиться, чтобы вырезать ей глаза.
– Хочешь сказать, в следующий раз это дастся ему легче? – спрашиваю я.
Он кивает.
– Его умения будут совершенствоваться с каждым разом.
Как будто это профессия: ученик – подмастерье – ремесленник – мастер. Неужели сейчас убийца учится?
Симон потирает подбородок, оставляя на коже фиолетовое пятно от чернил.
– Раны на ее животе нанесены как попало. Возможно, так вышло из-за того, что Перрета сопротивлялась. А может, у него мало опыта. Но можно с уверенностью сказать, что он правша. Это легко определить по углу ударов и ране на ее шее.
– Ты все время говоришь «он». А вдруг это сделала женщина? – интересуется Жулиана.
Симон качает головой, не сводя взгляда со стены перед ним.
– Нет, убийца – мужчина.
– Ты считаешь, что женщина не способна на насилие? – спрашиваю я.
Он поворачивается ко мне.
– Способна ли? Да. Но подобное насилие, подобная злость… – Симон вновь качает головой. – Это сделал мужчина. Не знаю, как объяснить, но я уверен, что это…
– Месть, – заканчиваю я. – Какой-то одной женщине. Ты говорил.
– Да. – Судя по устремленному в никуда взгляду, он вновь мысленно вернулся в переулок. – Но не обязательно этой.
Симон задумчиво поджимает губы, и сине-фиолетовое пятно на его подбородке становится более заметным.
– Возможно, он считает, что женщины осуждают его, но, скорее всего, это был один раз. Самый первый.
Я стискиваю зубы:
– Ты винишь в случившемся женщину, которая отвергла его?
– Нет, – уверенно отвечает Симон, и его взгляд вновь направлен на меня. – Скорее всего, он пользуется этой извращенной логикой, чтобы оправдать убийство. И, возможно, существует женщина, имеющая над ним какую-то власть. Но убийца действовал по своему побуждению. Может, им и движет безумие, но уж точно его собственное.
– Но если это безумие, разве это не снимает с него часть вины? – чуть успокоившись, спрашиваю я.
– Безумие бывает разное. – Симон замолкает и бросает взгляд на Жулиану. – Не записывай это, – говорит он ей.
Но она продолжает писать с таким отсутствующим выражением на лице, словно просто переносит на бумагу слова, не осознавая их значение. Как пересмешник.
Симон указывает на рисунки.
– Убийца понимает, что он должен скрываться. Знает, что поступил неправильно, но ему все равно. На самом деле он наслаждается ужасом, который вызвало его преступление.
Глаза Симона стекленеют, а голос опускается до шепота.
– Он – чудовище, которое специально посадили в клетку, прекрасно зная, что в какой-то момент оно вновь вырвется на свободу.
Дрожь охватывает тело от этих слов. Сомневаюсь, что мать Агнес имела в виду подобное, говоря, что все люди живут в клетках.
– Но все это человек скрывает внутри. А есть какие-то намеки на то, как он выглядит? – спрашиваю я.
Опустив плечи, Симон вздыхает и возвращается к столу. Занимает место рядом с Жулианой. Упирается локтями в бедра.
– Высокий, физически развитый, интеллект выше среднего, молодой, возраст от двадцати до тридцати. Плохо ладит с женщинами.
Перо Жулианы скрипит по листу. Когда она останавливается, а Симон продолжает молчать, я смотрю на него.
– И все? Это все, что ты можешь сказать?
Не знаю, чего я ожидала, но об этом даже я могла догадаться!
– Это все, что я могу сказать наверняка, – говорит Симон, не поднимая глаз. – Пока у меня не появится больше работы.
То есть – пока чудовище снова не вырвется из клетки.
Глава 17
Не желая признаваться, что слишком много времени провела у Симона и не успела осмотреть новые строительные леса до ужина, я сказала, что все выполнила, но, так как модель святилища разбита, отправлюсь завтра на стройплощадку вместе с магистром Томасом и покажу ему все на месте. Не выспавшись из-за ночного визита Грегора, архитектор согласился со мной и отправился спать, как только госпожа Лафонтен принялась убирать тарелки. Реми заявил, что должен встретиться с другом, и вскоре ушел. Я пока не сказала ему, что знаю о его лжи. Жду удобного случая поговорить наедине.
Но и у меня на сегодняшний день есть планы. И это не только работа.
Как только госпожа Лафонтен медленно поднимается на третий этаж, я надеваю бриджи с короткой юбкой, крадусь вниз, выскальзываю через кухонную дверь в переулок и запираю замок на ключ.
Мне не хочется терять голову, поэтому я стараюсь обходить пятна лунного света на пути к площади святилища. А когда другого пути нет, я останавливаюсь, чтобы осмотреться по сторонам в последний раз.
Вот так видят мир другие.
Мне даже кажется, что окружающий меня воздух дрожит, пока не понимаю, что дрожу сама. Вспоминая, как это выбило меня из колеи прошлой ночью, я закрываю глаза и лишь тогда вступаю в лунный свет.
И тут же на меня обрушивается волна ощущений. Нос и легкие наполняются дюжиной ароматов, и мне приходится прикрыть лицо рукой, чтобы сдержать дыхание. Множество звуков отражается от каменных стен вокруг меня, напоминая рябь, исходящую от края бассейна с водой. Эта какофония сильнее, чем днем, когда сотни людей выполняют свою работу, перекрикиваясь друг с другом. Но спустя несколько секунд я понимаю, что могу отделить один от другого, да и уши уже режет не так сильно. Несколько пронзительных криков над головой вызывают ужас, но я тут же вспоминаю про летучую мышь, которую слышала прошлой ночью. Кто же знал, что они постоянно визжат?
Я осторожно вдыхаю, и нос вмиг заполняет каменная и древесная пыль. Опустив голову, медленно открываю глаза. Казалось, я не увижу на земле ничего интересного, но это совсем не так. Камни у моих ног испещрены завораживающими узорами и полосами разной толщины. Я могла бы рассматривать их всю ночь, но заставляю себя поднять взгляд.
От открывшегося передо мной вида перехватывает дыхание.