Во второй лагерь попали проститутки. Через мадам Эмелин Симон попросил их внимательнее присматриваться к клиентам и не соглашаться уходить в незнакомые места. Но большинство из них жили на грани нищеты и вряд ли стали бы отказываться от единственной работы, которая приносит им хоть какие-то деньги.
Ну и, наконец, в третьем лагере оказались любители драм. В святилище все только это и обсуждают. А слухи распространяются так же быстро, как огонь на пшеничном поле, и так же легко меняют направление. Мне даже кажется, что они специально начинают эти разговоры при мне, ожидая, что я подтвержу или опровергну кровавые подробности. Но Симон попросил меня никак не комментировать то, что я слышу, хотя мне не совсем понятно почему, – пока четыре дня спустя Реми не принес записку.
– Ваш убийца снова нанес удар, – заявляет он, размахивая перед нами клочком пергамента, как только экономка Монкюиров провожает его до комнаты Симона.
Листок вылетает у Реми из рук, но Симон подхватывает его и принимается изучать разрыв в верхней части.
– Сорвали откуда-то. – Он пристально смотрит на Реми. – Где ты это нашел?
– Его прибили к двери святилища.
Реми многозначительно смотрит на кровать Симона, стоящую в углу комнаты, а затем поднимает брови так высоко, как только может, как бы говоря: «Серьезно? Здесь?»
– К какой двери? – не отстает Симон.
– Где гвоздь? – вклиниваюсь я.
Реми отступает на шаг от резкого тона Симона, но через пару мгновений возвращается к обычной снисходительной манере:
– Гвоздь, насколько я знаю, все еще в южной двери трансепта.
Симон поворачивается к Ламберту:
– Мне нужен этот гвоздь. И постарайся как можно меньше прикасаться к шляпке.
Ламберт медлит несколько секунд, явно желая узнать, что в записке, но затем вылетает из комнаты, на ходу натягивая перчатки. А Симон возвращается к изучению пергамента.
– Когда ее нашли? – спрашивает он у Реми.
– Она уже висела на двери, когда строители прибыли на площадку утром, но большинство из них не умеет читать, поэтому никто и не удосужился взглянуть, пока не пришел я. – Реми складывает руки на груди. – Не за что.
– В следующий раз буду благодарен, если ты не станешь ничего трогать, а сразу пошлешь за мной.
Я подхожу к Симону, и он наклоняет листок, чтобы показать мне. Слова написаны коряво и едва разборчиво:
«Прашло уже читыре дня а ты так и ни ношел меня паэтаму я убью снова».
– Этого я и боялся, – бормочет Симон.
Жулиана встает с другой стороны от меня, и венатре чуть вытягивает руки, чтобы она тоже могла посмотреть записку, невольно зажимая меня между ними.
– Никогда не видела настолько грубого пергамента, – говорит Жулиана.
Я потираю уголок между большим и указательным пальцем.
– Его соскоблили совсем недавно и не очень качественно, а после этого не стали отжимать и разглаживать.
– Значит, на нем что-то было написано раньше? – спрашивает Симон.
– Скорее всего, – отвечаю я.
Симон подходит к окну и, прищурившись, поднимает записку на свет.
– Да, там что-то есть, но я не могу разобрать.
Я подхожу ближе и кладу голову на его плечо, чтобы смотреть под верным углом, но тоже ничего не вижу.
– Думаешь, здесь написана правда? – спрашиваю я. – Это от убийцы?
– Да и нет.
Что, во имя Благословенного Солнца, он имеет в виду? Я поворачиваюсь обратно к Реми:
– Тело нашли?
Его челюсти сжаты так сильно, что на щеке дергается жилка.
– Еще нет.
– Вопрос времени. – Симон складывает листок пополам и засовывает в карман жакета. – Пошли.
– А как же Ламберт? – спрашиваю я. – Он уже на полпути к святилищу.
– Именно туда мы и направляемся. Он ждет, что я появлюсь там.
Что-то мне подсказывает – речь о Ламберте. Мы все, включая Реми, следуем за Симоном. У него настолько широкие шаги, что нам приходится делать по два, чтобы не отставать. Когда мы добираемся до святилища, Ламберт как раз отправляется на поиски когтистого рычага, чтобы выдернуть гвоздь из деревянной двери. Ожидая его возвращения, Симон вновь достает записку и снова поднимает ее к солнцу.
– Слишком ярко, – бормочет он.
И еще несколько секунд вертит пергамент на солнце, но, когда Ламберт приходит, со вздохом сдается.
– Все равно не могу прочитать. Может, при свече получится.
Луна. Где луна? Я обвожу взглядом небо и нахожу полукруг, висящий на западе. Не уверена, что мне удастся провернуть подобное среди бела дня, но почему бы не попробовать: терять-то нечего.
– Я могу взглянуть? – спрашиваю у Симона.
Он молча протягивает мне листок, и я поднимаю его к луне, повернувшись спиной к солнцу. Надпись видна так же ясно, как нос на лице Реми, но я притворяюсь, что разбираю их с трудом.
– Я-Ч-М-Е… – Н-Ь. – Я замолкаю на мгновение. – И рядом – двести пятьдесят четыре. Скорее всего, это вес.
Я решаю не говорить, что выше указано: «Овес, 203 кг». Просто, пожав плечами, опускаю листок до того, как Симон успеет взглянуть.
– Наверное, это список товаров. При учете или для доставки.
Он поднимает листок так же, как я, разочарованно поворачивая голову то влево, то в право.
– Даже так ничего не вижу. Какую магию ты использовала?
Конечно же, он сказал это в шутку, так что я смеюсь, но выходит более наигранно, чем мне хотелось.
К счастью, Ламберт почти вытащил гвоздь, и Симон одной рукой засовывает пергамент обратно в жакет, а второй ловит кусок металла, когда он вываливается из двери.
– Спасибо, кузен. – Он вновь выступает на яркий свет. – Кто-нибудь, отыщите мне кузнеца.
Поняв, что никто не собирается двигаться с места, Реми тяжело вздыхает и уходит. А Симон продолжает изучать гвоздь.
– Думаю, его вбили металлическим молотком.
Мое сердце сжимается.
– Как ты это определил?
– По плоской шляпке. – Симон указывает на шляпку гвоздя, и мне приходится прищуриться, чтобы что-то разглядеть. – Если бы его вбивали деревянным молотком, шляпка осталась бы округлой, а если бы камнем, на поверхности остались бы царапины. – Он перекатывает гвоздь между пальцами. – Кстати, он новый.
Рабочие места ремесленников расположены недалеко от святилища, поэтому Реми быстро возвращается с кузнецом. Лицо и голова мужчины чисто выбриты, но вокруг висков повязана закопченная тряпка, чтобы пот не заливал глаза. Симон протягивает ему гвоздь и просит рассказать, чем, по его мнению, его забили. Кузнец подтверждает предположение Симона: плоским молотком с металлический головкой. Вот только мало у кого такой есть – кому не надо, кому дорого…
Но Симона, похоже, не радует, что круг подозреваемых сузился.
– Для чего используют такие гвозди? – интересуется он у кузнеца.
– Такой длины и диаметра? – Кузнец крутит его в руке. – В основном для повозок и фургонов.
– Откуда знаешь? – требовательно спрашивает Реми.
Мужчина сердито смотрит на него:
– Оттуда, что сам гвозди кую.
– Да, но… – начинает Реми.
– Он слишком большой для ящиков или бочек, – перебивает кузнец. – Слишком короткий и тонкий для балок в здании. Слишком длинный для подков или упряжки. Если такие гвозди и годны куда еще, то я не знаю куда. – Он бросает гвоздь обратно в руки Симона, не обращая внимания на покрасневшего как свекла Реми. – У любого, кто имеет дело с лошадьми и повозками, есть такие в запасе. Если он не дурак.
– Спасибо, – кивнув, благодарит Симон.
Как только кузнец уходит, к Реми возвращается уверенность в себе.
– Значит, у нашего убийцы есть фургон или повозка. – Он указывает на торговцев, раскладывающих товары. – С чего бы начать? Торговец цветами выглядит угрожающе.
И, к моему удивлению, Симон с ним соглашается.
– Поговорите с каждым, кто захочет поговорить. Нужно, чтобы все знали, что я здесь.
– Разве вы не должны искать тело? – спрашивает Реми.
– Должны. – Симон поворачивается и направляется к первому торговцу. – Но он сам придет ко мне.
В голове мигом возникает сотня вопросов, но Реми хватает меня за руку и ведет к тележке с цветами.
– Да что с тобой? – отдергивая руку, огрызаюсь я. – Зачем ты так грубо вел себя с кузнецом? Ты ничего не знаешь о гвоздях.
– Я знаю о них намного больше, чем венатре, Кэт, – рычит он. – А кузнец и вовсе читать не умеет. Я архитектор. Я образован.
– Задница ты, вот кто. Он рассказал нам то, что нам требовалось узнать.
Реми смотрит на меня сверху вниз:
– А если я скажу, что у нас дома с десяток таких гвоздей, но нет ни одной повозки?
– То я отвечу, что ты в числе подозреваемых.
Он недоверчиво качает головой:
– Ты действительно настолько слепа, что не видишь, куда ведут все ниточки?
Я таращусь на него, разинув рот:
– Ты серьезно? Думаешь, раз у магистра Томаса – мастера-архитектора – есть коробка с гвоздями, то он убийца?
– Ш-ш-ш! – Реми машет на меня рукой. – Говори потише!
Он натягивает на лицо улыбку и оглядывается по сторонам. Его взгляд замирает на ком-то, стоящем у меня за спиной, так что я невольно оборачиваюсь. И вижу наблюдающего за нами Ламберта. Но сомневаюсь, что он что-то слышал.
– Дело не только в гвозде, Кэт, – шепчет Реми, утягивая меня дальше. – Ты же знаешь, что устроила той ночью Перрета. Неужели ты считаешь, что он не рассердился на нее?
– Рассердился так сильно, что убил?
Реми закрывает глаза и несколько секунд переминается с ноги на ногу, прежде чем произнести:
– Я видел Перрету. Ее лицо разбили молотком. И ты прекрасно знаешь каким.
– Тем, который она украла, – выплевываю я. – И, раз уж мы заговорили об этом, где ты видел ее тело?
Реми тут же понимает, что я все знаю. И опускает голову, чтобы не встречаться со мной взглядом.
– У мадам Эмелин. На следующее утро. Тем вечером я добрался до Коллиса и провел ночь там.
– Ты лживый мешок…
– Но сейчас-то я искренен, – говорит он. – И хочу поступить правильно.