Покраснев, Реми топает вверх по лестнице, а я трачу несколько секунд, чтобы поднять челюсть с пола. Магистр явно говорил не всерьез. Реми ведет себя так, потому что он – засранец, а не потому, что его распирает от юношеской влюбленности. Хотя, может, сейчас он наконец оставит меня в покое.
– Прости, что втянула тебя в неприятности, Кэт, – шепчет Маргерит.
Ох, теперь она винит в произошедшем себя!
– Прости, что не смогу проводить тебя в аббатство.
Минуту спустя магистр возвращается в мастерскую, держа в руках чистый лист бумаги со сгибами и следами восковой печати, который служил конвертом.
– Не будем тратить его впустую, – протягивая мне этот лист, говорит он, а затем поворачивается к Маргерит: – Пожалуйста, передай матери Агнес, что я приду сегодня вечером. Обсудим, что делать дальше.
Архитектор направляется к лестнице. Он шаркает ногами и выглядит невероятно усталым.
– Можешь проводить сестру Маргерит обратно в аббатство, Катрин, но затем сразу же возвращайся обратно.
Он заботится о спокойствии и удобстве Маргерит, но жаловаться не на что. Перед уходом я хватаю соломенную шляпу с вешалки у двери, чтобы прикрыть глаза, а затем мы снова спускаемся с холма, держась за руки.
– Я очень скучала по тебе всю зиму, Кэт, – говорит Маргерит. – Как и матушка Агнес. После твоего визита она заметно воспряла духом. Не думаю, что она когда-либо признает это, но ее сильно ранило то, что ты перестала появляться в аббатстве.
– Забавно, что она читала мне нотации о моей гордости, – иронично отвечаю я.
Мы проходим почти целый квартал, прежде чем Маргерит вновь решает заговорить.
– Из-за чего вы поссорились?
– Я спросила о моих родителях, а она не захотела мне говорить, кто они.
Маргерит качает головой:
– Но она не знает, кто наши родители.
Судя по всему, настоятельница не сообщила своему секретарю о папке, спрятанной между святыми книгами, в которой лежат листы с именами всех приемышей, находящихся на попечении аббатства, и со сведениями об их возможном или подтвержденном происхождении. Одиннадцатилетней я пробралась в кабинет, чтобы почитать их, и кое-что меня поразило. Стоит отдать должное матери Агнес, она никогда не выделяла – по крайней мере, явно – ни одну из нас, девочек. Даже Маргерит, дочь предыдущего Верховного альтума и сестры Аликс. Если мою подругу и выделяли среди других, это лишь ее собственная заслуга. Хотя, думаю, знания о ней помогли матери Агнес добиться гранта на расширение аббатства, когда мы едва начали ходить.
Вот только своего имени я так и не нашла в списках. И это удивило меня сильнее, чем удивили бы прочерки вместо сведений о родителях.
– Она знает, – говорю я. – Я подслушала их разговор с магистром Томасом в тот день, когда он пришел за разрешением нанять меня.
– Возможно, ты что-то неправильно поняла.
Я закатываю глаза:
– Ты всегда обо всех думаешь хорошо. Верно? Но нет, я не ошибаюсь. Она сказала – она все еще надеется, что родители примут меня.
– Но это не означает, что она знает, кто они, Кэт.
– Да, но затем она добавила, что мои родственники не оставят его в покое, если мне причинят какой-то вред, – добавляю я. – Как бы она узнала, не скажи они ей?
Пока я говорю, мы проходим последний поворот и оказываемся подле увитых лозами стен квартала селенаэ, которые простираются на сотни метров в разные стороны. И вдруг до меня доходит: они наблюдали за мной, даже если для этого приходилось выходить за пределы квартала по ночам. А может, им хватает того, что Грегор периодически следит за мной и узнает о моих делах, встречаясь с магистром Томасом.
Потому что он мой родственник.
А я – наполовину селенаэ.
Глава 32
У меня мелькает мысль прямо сейчас встретиться с матерью Агнес, но мешают колокола, призывающие к полуденной молитве. Настоятельница никогда бы не согласилась пропустить богослужение ради разговора со мной, особенно если бы у нее возникли подозрения о том, что мне хотелось бы узнать.
Подождать возможности нет: магистр сильно разозлится, если я не отправлюсь домой сразу.
А ведь архитектор тоже знает. Всегда знал. Я стискиваю зубы, пока Маргерит отпирает ворота. У нее теперь есть ключи?
– Я скажу матушке, что ты не могла остаться на чай сегодня, – вновь закрывая калитку, говорит она. – Пообещай, что вскоре навестишь нас.
Я натягиваю улыбку, не показывая зубов, чтобы не выглядеть как рычащая собака.
– Ох, обещаю. Можешь и это сказать матери Агнес.
Возможно, у меня разыгралось воображение, но я чувствую, как за мной наблюдают из каждой узкой улочки, ведущей в квартал селенаэ, через каждую щель в закрытых ставнях. Я спешно возвращаюсь домой, постоянно оборачиваясь, чтобы убедиться, что за мной не следят. Магистр Томас и Реми уже ушли, поэтому остаток дня я, переодевшись в рабочую одежду, сортирую и раскладываю на подоконнике крошечные кусочки стекла. Чтобы они не валялись по всем углам, я складываю их в сгибы листа – бывшего конверта. Они прекрасно там помещаются, но от одного взгляда на эту бумагу я так стискиваю челюсти, что у меня начинает болеть голова.
Я мало знаю о селенаэ. Они впервые появились больше тысячи лет назад. Когда империя Адриана распалась, Галлии потребовалось несколько столетий, чтобы объединиться под властью единого правителя. И лишь недавно благодаря развитию торговли люди смогли объединить свои знания и идеи, что положило начало золотому веку строительства – как в городах, так и в громадных святилищах. Галлийцы смешались с таурянами, прицийцами, бринсулийцами и другими народами так, что полукровки вроде Реми встречаются на улицах так же часто, как чистокровные.
Но дети Ночи держатся особняком. Не так уж и сложно, с учетом того, что они ориентируются по луне. Ко всем, в ком нет крови селенаэ, они относятся хорошо, только если им это выгодно, но при этом ведут себя с чужаками как с заблудшими овечками. Никто не вступает в их ряды, а те немногие, кто уходит, без видимых причин увядают, словно лоза, оторванная от ветки.
Мать Агнес говорила, что мои родители любили друг друга, так что, если и не сочетались браком, то, скорее всего, хотели этого. Но затем она добавила кое-что еще.
Твоя семья оставила тебя здесь, потому что искренне верила, что ты принадлежишь Свету.
А значит, родители почему-то считали, что я отличаюсь от них.
Я десятки раз отмахивалась от этой мысли, но не собираюсь больше это отрицать. Способности, которыми я обладаю, – способности, которые дает мне луна, – наверное, свойственны всем селенаэ. И все они выходят из домов по ночам, чтобы насладиться тем, что мне открылось совсем недавно. Зная, что я полукровка, они, скорее всего, посчитали, что мне эти способности недоступны, но все равно продолжали присматривать за мной. Только Грегор все понял.
И магистр Томас – тоже.
К закату на моих пальцах не остается живого места от мелких порезов острыми стеклышками, а лицо болит от того, что постоянно приходится прищуриваться. Реми возвращается домой один. Но стоит мне спросить, когда вернется магистр Томас, как он старательно отводит взгляд, а затем бормочет, что архитектор просил ужинать без него.
– Начинай без меня, – говорю я. – Хочу закончить этот участок.
Реми только пожимает плечами:
– Оставлю тебе немного хлеба.
– Спасибо.
Я больше не сержусь на него. В мире столько всего происходит, что не стоит обращать внимание на мелочи. К тому же его наказание оказалось намного суровее, чем я ожидала: его не просто заставили отложить на время любимую работу – все узнали об этом.
Некоторое время спустя Реми проходит мимо мастерской и тихо бормочет:
– Спокойной ночи, Кэт.
Я как раз устанавливаю последний кусочек из рассортированных на сгибах листа осколков. Как только он встает на место, у меня перед глазами все расплывается. Луна уже взошла, но, скорее всего, я сегодня останусь дома. Голова просто раскалывается, к тому же, если поймает магистр, мне точно несдобровать. Но все же мой взгляд притягивается к серебристому свету, освещающему шифер снаружи, как глаза голодающего человека – к ломящемуся от еды столу на банкете.
Лишившись груза в виде стеклышек, лист бумаги слегка колышется и, подхваченный порывом ветра, скользит в сторону окна. Я подхватываю его, не давая улететь далеко, а затем встаю, чтобы закрыть ставни. Но тут что-то на листе привлекает мое внимание.
Надпись. Нет, что-то другое. Я поднимаю лист к лунному свету, проникающему с улицы. На листе отпечатались буквы, словно он лежал под бумагой, на которой писали. Вот только оттиск нечеткий, прочесть трудно. По крайней мере, в данный момент.
Я быстро складываю листок по старым сгибам, чтобы не добавлять новых. А в голове возникает мысль: мне все же предстоит вечерняя прогулка.
Сердце колотится в груди, когда я взбираюсь по каменным блокам на выступ у окна в фасадной башне. Луна уже прошла часть своего пути по небосклону, и я не могла увидеть ее из окна своей комнаты. Поднявшись к себе, я сразу переодеваюсь в одежду, в которой лазаю по лесам, но не решаюсь выйти из дома, пока госпожа Лафонтен не поставит в печь хлеб к завтрашнему утру и не ляжет спать. Фасадные башни святилища чуть ниже башен, расположенных с двух торцов трансепта, но ближе. К тому же у меня нет никакого желания снова приближаться к южной башне.
Я так тороплюсь, что, протискиваясь в узкое окно, цепляюсь рукавом куртки за зубцы защелки и рву ткань в районе локтя. Закрываю за собой окно, поднимаюсь по лестнице к трифорию над галереей. Выше него начинается сама башня, которая соединяется чем-то вроде моста со своим двойником на противоположной стороне фасада. Они полностью идентичны, если не считать колоколов святилища в первой. Горизонтальные перемычки на высоких арочных проемах, которые установили не для дополнительной жесткости конструкции, а для большей схожести, немного пропускают лунный свет, но они мне мешают, поэтому я поднимаюсь по винтовой лестнице на самый верх, где находится открытая площадка.