Внезапно ее слова вспыхивают у меня в голове.
– Ты говорила, что камни пустоты когда-то использовали как оружие. Из них его делали, потому что они острые?
Афина качает головой:
– Камень пустоты поглотит любую магию, которую ты ему передашь, если прикоснешься кожей. – Она замолкает на мгновение, словно собирается с мыслями перед тем, чтобы сказать нечто пугающее. – Но стоит ему коснуться твоей крови, как он заберет твою магию полностью. До капли. В одно мгновение.
Я вздрагиваю, представляя, насколько это ужасно.
– Навсегда?
– К счастью, нет. Можно вернуть ее, если подставить свою кровь лунному свету, как в первый раз. Но все равно… это равносильно смерти. – Афина передергивает плечами. – Во времена Империи селенаэ делали тонкие наконечники стрел из камня пустоты, которые, пробивая кожу, отламывались и полностью лишали жертву магии. Те, кто не погиб в бою, часто жалели, что живы.
– Опустошение, – шепчу я, осознав, что подразумевал Грегор под этим словом. – Вот что вы делаете с теми, кого изгоняете из общины?
Она кивает:
– Несколько осколков камня пустоты зашивают под кожу, чтобы лишить селенаэ магии.
– Стоит ли мне опасаться, что Грегор захочет так поступить со мной?
– Нет, ведь именно это он пытался предотвратить, – отвечает Афина. – На самом деле он должен был сделать это, когда оставил тебя в аббатстве. На случай, если в твоей крови есть магия. Но он убедил наших старейшин, что ее в тебе нет. Сейчас никто не знает о твоих способностях. Но если о твоем происхождении узнают адриане, тебе придется выбирать: стать частью нашего мира или остаться с ними.
– А если я откажусь делать выбор?
– Его сделают за тебя.
Теперь понятно, почему мать Агнес нигде не записывала, откуда я родом. И магистр Томас – тоже. Возможно, не сказав о том, что был в квартале в ночь убийства настоятельницы, он защитил не только Реми, госпожу Лафонтен и святилище, но и меня.
– Спасибо тебе. За все, – говорю я, не зная, что еще сказать.
– Да хранит тебя Луна, Катрин. – Серебряные глаза Афины блестят, когда она отступает в тень. – Уверена, мы еще увидимся.
Когда ее фигура полностью растворяется в темном переулке, я поворачиваюсь лицом к святилищу на вершине холма, который даже при свете звезд окружает белесая дымка, – и несколько мгновений стою на ничейной земле между людьми Солнца и людьми Луны.
А затем переступаю границу и иду домой.
Глава 47
На следующее утро над Коллисом повисают мрачные тучи, а башни святилища окутывает туман. Я заставляю себя встать с постели только через два часа, когда уходит Реми. Одежда, в которой я ползаю по лесам, еще не высохла после стирки, поэтому я надеваю юбку и прячу во внутренний карман, где уже лежит ключ от задней двери, мешочек с двумя камнями. Мне не удастся воспользоваться ими в течение дня, но то, что они есть, немного успокаивает.
Когда я добираюсь до рабочего места, Реми оказывается завален работой настолько, что даже не ругает меня за опоздание. Плохая погода дала ему прекрасный повод перенести работы внутрь здания и начать подъем арок потолка. У меня возникает мысль напомнить ему, что магистр запретил это делать, но из-за дождя контрфорсами все равно не заняться.
И все же, несмотря на неутихающую морось, я предпочитаю работать на открытом воздухе, потому что впервые могу проверить работу дренажной системы. К тому же мне хочется держаться подальше от Реми. Даже старая водонепроницаемая куртка магистра, которую я натянула поверх одежды, никак не спасает от дождя, так что к полудню я промокаю до костей, когда слышу свое имя, доносящееся снизу. Ламберт Монкюир машет мне рукой. Поскольку сегодня я в юбке, приходится дойти до южной башни, до лестницы, а не спускаться по лесам. Но Ламберт терпеливо ждет у самых дверей.
Его щеки покрывают красные пятна – не только из-за холода. Мне так и хочется спросить, есть ли новости о магистре, или поинтересоваться, не Симон ли послал за мной, вопреки всем ожиданиям. Но передо мной сын графа, поэтому он и должен начинать разговор.
– Добрый день, Катрин, – говорит Ламберт. – Возникли какие-то сложности, из-за которых вам пришлось работать на улице?
Я качаю головой. Капли дождя разлетаются в разные стороны от промасленной косынки. Не знаю, зачем я надела ее. Конечно, выйди я на улицу с непокрытой головой, волосы бы промокли и свисали тяжелыми жгутами, зато не торчали бы во все стороны, напоминая заросли ежевики.
– Просто захотела убедиться, что дождь стекает так, как задумано архитектором, милорд, – отвечаю я.
Он хмурится:
– Вчера ты настояла, чтобы я называл тебя Катрин. И мне хотелось бы надеяться, что наше общение можно считать дружеским, а значит, ты могла бы называть меня Ламбертом.
Я краснею. Только близкие друзья и равные по положению обращаются друг к другу по имени, а между мужчиной и женщиной подобная близость позволяется, только если они брат и сестра, помолвлены или уже стали супругами. Но мы с Ламбертом не относимся ни к тем, ни к другим, ни к третьим. И, если честно, мне и не надо. Но, полагаю, теперь нас объединяет общий секрет – вчерашний визит к магистру. Нас и Удэна, конечно. При мысли о нем я невольно морщусь.
– Или нет, – неправильно восприняв выражение моего лица, добавляет Ламберт.
– Ох, нет! – восклицаю я. – Я просто подумала кое о ком.
– О Симоне?
Мокрое перо бархатного берета свисает у лица, придавая старшему сыну графа еще более несчастный вид.
– Нет-нет, – заверяю я, старательно придумывая отговорку: мне не хочется, чтобы Ламберт решил, будто меня интересует Удэн. – Я подумала о Реми. О Ремоне, помощнике архитектора. Мы поссорились с ним из-за этого, вот и все.
Правда, злился он из-за моего фамильярного обращения к Симону, а не к Ламберту.
– Ремон Лафонтен, – спокойным голосом произносит Ламберт. – Вы знакомы много лет.
Вот уж к кому не стоило бы ревновать, так это к Реми.
– Да. Он мне как брат, – говорю я. – Старший надоедливый брат, которого так и хочется ткнуть лицом в тарелку с кашей.
Мои слова вызывают у Ламберта улыбку, и я немного расслабляюсь.
– Не хочу отрывать тебя от работы надолго, – говорит он.
Я убираю мокрую прядь со лба.
– Мне все равно пора обедать. И я как раз собиралась отправиться домой, чтобы поесть. Не хотите составить компанию? – Я намеренно не называю его по имени.
– Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, – говорит он и предлагает взяться за его руку.
Я обхватываю его предплечье, и мы отправляемся в путь. К счастью, дождь стих несколько минут назад, но Ламберт, кажется, намного суше, чем я.
– Не прими это за оскорбление, Катрин, – прочистив горло, говорит он, – но ты не выглядишь как человек, который хорошо выспался.
– Так и есть, – отвечаю я. – Я ужасно беспокоюсь за магистра, Симон вообще со мной не разговаривает, а строительство идет полным ходом. Конечно, неплохо чуть отвлечься, но бывает трудно сосредоточиться.
Ламберт останавливается.
– Симону удалось отложить все судебные разбирательства, – успокаивает он. – Архитектору пока ничего не угрожает.
– Да, но он немолод, – говорю я. – В его камере холодно и сыро, и мне трудно поверить, что там хорошо кормят. Он легко может заболеть.
Ламберт наматывает на палец прядь моих волос, выбившуюся из-под косынки.
– Мне неприятна мысль, что на тебя свалилось столько дел, которые не с кем разделить.
Во взгляде, обращенном на меня, можно легко угадать чувства. Солнца свет, это моя вина. Вчера я вешалась на него, плакала и даже поцеловала в щеку, чтобы получить желаемое, но, видимо, зашла слишком далеко, раз Ламберт решил, что я неравнодушна к нему.
Он склоняется ко мне. Уверена, еще секунда – и поцелует посреди улицы. Там, где нас могут увидеть. На самом деле мы на виду у любого, кто смотрит с этой стороны святилища. Даже у Реми.
Мои волосы выскальзывают из руки Ламберта, когда я отступаю назад, пытаясь подобрать слова.
Какие угодно, лишь бы избежать поцелуя и не обидеть его.
– Ты это слышишь? – ахаю я.
Он поворачивается к святилищу, и его глаза расширяются. К моему удивлению, на крыше настоящий переполох. Там, где я сама была еще несколько минут назад, рабочие громко кричат и разбегаются в разные стороны. На наших глазах вся конструкция стонет и содрогается.
– Что там? – ошеломленно спрашивает Ламберт.
Приглушенный треск и хлопки внезапно сменяются звоном бьющегося стекла. А через несколько минут его заглушает треск раскалывающегося дерева. Сквозь пустые арки я вижу, как внутри что-то – кто-то! – падает, а затем раздается грохот, и земля содрогается, когда камни обрушиваются на мраморный пол.
Свет небес, Реми, что ты натворил?
Я устремляюсь к святилищу, не обращая внимания на тяжелую юбку, липнущую к ногам, и Ламберт следует за мной по пятам, пока грохот эхом разносится по равнине над городом.
Глава 48
Когда я вхожу в святилище, рабочие уже принялись разбирать завалы. Вместе со случайными прохожими они раскидывают в стороны обломки, выискивают выживших, выкрикивают имена друзей и родных. Тяжелые каменные блоки замерли посреди зала. Мраморный пол под ними покрылся трещинами, испортив узор из солнечных лучей, который тщательно выкладывают с прошлого года. Деревянные балки, вытесанные из вековых деревьев, переломаны, словно спички. Осколки цветного стекла усеивают землю внутри и снаружи. Вновь начавшийся дождь льется сквозь дыры в окнах и крыше, стекая ручьями по обломкам.
Только Верховный альтум со священниками и братьями продолжают петь молитвы на вечерней службе, вызывая чувство надежды и восхищения, несмотря ни на что. Когда они заканчивают, у всех в глазах виднеются слезы – и неудивительно.
Все могло закончиться намного хуже. Из-за дождя сегодня мало кто работал, а камни падали так медленно, что большинство успело убежать в безопасное место. Но не все. По меньшей мере три имени появится вечером в списке на стене мастерской.