– Наш дядя привел ее сюда две ночи назад, чтобы рассказать об этом.
Всего две ночи?
– Ваш дядя, – повторяет Симон. – Тот самый Грегор, которого вы упоминали?
Я киваю:
– Это долгая история, но на самом деле я поняла все немного раньше. – Я обдумываю, как продолжить наш разговор. – Дело не только в этом.
– Так расскажи.
Симон – самый чуткий человек из всех, кого я знаю, но, судя по всему, даже его чуткости есть предел.
– Ты знаешь что-нибудь о селенаэ? – спрашиваю я.
Его взгляд мечется по комнате, словно ему кажется глупым то, что он собирается сказать.
– Я слышал, что они могут видеть в темноте, исцелять раны и подслушивать чужие секреты с помощью магии. Но никогда не верил в это до вчерашней ночи. В той комнате была кромешная тьма, но вы вели себя так, словно все прекрасно видели. И сейчас до меня дошло, что ты всегда хорошо видела ночью.
Я стягиваю бинт с руки, и камни крови падают на стол со звонким стуком.
– Это еще не все.
У Симона перехватывает дыхание, когда он видит, что порез на моей ладони полностью зажил, а на его месте только тонкий шрам, словно прошло уже больше месяца.
– Так расскажи.
И я рассказываю.
Глава 53
Пока я говорю, Афина носится между кухней и комнатой для мытья, перенося воду для ванны. Сначала я рассказываю о своих родителях, о том, как они влюбились друг в друга и поженились без ведома маминой семьи. Затем – о том, как они умерли и почему меня оставили в аббатстве Света.
– Они решили, что ты не сможешь использовать магию селенаэ. – Он выделяет слово «магия», словно не до конца принял это. – Но ты смогла.
– Да.
Я описываю, как усиливаются мои чувства в свете Луны, которая на самом деле лишь отражает свет Солнца. Достаю из кармана лунный камень, объясняю, как он накапливает энергию и делится ею, как помог мне вчера подслушать его дядю и двоюродных братьев, а затем – довести нас сюда в темноте.
Еще я показываю Симону камень пустоты, но говорю лишь, что его используют для поглощения нежелательной магии, – а потом снова прячу в кожаный мешочек. Меня все еще нервирует, что камень способен забирать магию, хотя это свойство оказалось полезным прошлой ночью. Симон задает мне несколько вопросов, и я отвечаю все, что могу. А ведь мне еще предстоит рассказать о магии крови.
– Ты понимаешь, что адрианин теперь знает о нас столько, что нам придется оставить его здесь до конца его жизни? – доносится глубокий голос от дверей.
Я поворачиваюсь на стуле и вижу Грегора. Он спокоен, но, мне кажется, это ненадолго.
– Тебя ищут, Симон из Мезануса, – сузив глаза, говорит он. – Но никто не знает, что ты здесь.
Симон приподнимает брови:
– Вы же только что сказали, что не позволите мне уйти.
– До конца жизни, – спокойно подтверждает дядя. – Но вряд ли он далек.
Я встаю со стула.
– Ты опять вышвырнешь меня отсюда?
Шрамы на лице Грегора натягиваются.
– Еще не решил.
Звучит как «нет». Я бросаю взгляд на Афину.
– Как ты узнал, что я здесь?
– Госпожа Лафонтен прислала записку, что ты не вернулась домой прошлой ночью.
Я морщу лоб.
– С трудом себе представляю, чтобы экономка магистра сама написала поклоняющемуся Луне.
– Вот до чего доводит беспокойство о тебе. – Его щека дергается, когда он смотрит на мои окровавленные одежду и волосы. – И, похоже, ее беспокойство оправдано.
– Я в порядке.
Грегор фыркает, а затем смиренно вздыхает:
– Что ей сказать?
Я задумываюсь на несколько секунд, но замечаю шерстяную вещь, развешанную для просушки на стуле. Судя по всему, это платье Маргерит. Видимо, сестра Берта так торопилась увести ее обратно в монастырь, что наплевала на всякую благопристойность.
– Скажи, что я в аббатстве. Ухаживаю за Маргерит.
– Хорошо. – Грегор молча смотрит на меня несколько секунд, а затем выпрямляется и одергивает куртку. – Присоединишься к нам сегодня вечером?
Во мне просыпается желание окунуться в лунный свет, способное соперничать силой с недавним голодом.
– Зависит от того, разрешишь ли ты привести Симона, – отвечаю я.
Грегор не отвечает сразу, поэтому я добавляю:
– Он не первый, кому ты разрешишь это.
– Нет, – уверенно говорит Грегор. – Твой адрианин не должен показываться кому-то на глаза.
С этими словами он отворачивается и скрывается в коридоре. А через несколько секунд открывается и закрывается входная дверь.
Симон смотрит на меня снизу вверх.
– Предполагаю, это твой дядя Грегор, – говорит он. – Нас не представили.
– Да, – устало отвечаю я. – И мне нужно еще о многом рассказать.
– Потом поговорите, – кричит Афина из ванной. – Вода стынет, а ты пахнешь так, что вечером все попадают в обморок, потому что им придется затыкать носы – даже камни пустоты не помогут.
Я моюсь так быстро, как только могу, хотя с моими волосами всегда сложно справиться, а сейчас они слиплись от засохшей крови. К счастью, порез на голове немного зажил. Афина пошла искать одежду моего размера среди одежды селенаэ. Ее одежда мне коротка, а Хиры – тесна. Но, когда я вылезаю из ванны, она еще не вернулась, поэтому приходится натянуть платье Маргерит. Тоже не по размеру, но это не очень заметно – монастырские платья свободные. Вот только подол оказался коротким, икры видно.
Симон ожидает меня за столом с миской, наполненной тушеным мясом. А ведь чтобы набрать ее для меня, ему пришлось ковылять по кухне. Я вновь проголодалась, и еда кажется такой же вкусной, как и два часа назад.
– Я тут подумал, – говорит он, когда я съедаю несколько кусочков. – Возможно, мы ошибаемся насчет Удэна. Я не просто так снял с него подозрения в самом начале, и не представляю, как обойти те причины. Но вероятность того, что кто-то залез в окно, намного ниже, чем того, что убийца был в доме.
– Граф Монкюир? – предполагаю я.
Симон старательно отводит взгляд:
– Жулиана несколько раз говорила, что он убил ее мать. Я отмахивался от этих слов, списывая все на паранойю, которая часто встречается у душевнобольных. Но, возможно, она не просто так боялась его. – Он постукивает длинными пальцами по столу. – А еще граф до сих пор хранит косу из волос своей жены в молитвеннике у кровати. Многие поступают так же, но сейчас это кажется странным совпадением.
Да и мотив для такого поступка придумать несложно.
– Граф одержим мыслью, что его семья должна выглядеть идеальной, – говорю я. – А из-за Жулианы и ее матери этот образ мог разрушиться.
Симон все так же отводит глаза, не желая смотреть на меня:
– И это правда.
Его мысли явно витают где-то далеко, но я продолжаю излагать свою идею:
– Ламберт обручился. Граф сам договорился о свадьбе. Но Удэн продолжает вести себя недостойно, и, возможно, есть опасения, что семья леди Женевьевы передумает. Поэтому граф решает устранить женщин, к которым, как он узнал, ходит Удэн, чтобы напугать его и заставить отказаться от ночных загулов. А ты говорил, что убийца не хочет, чтобы жертвы смотрели на него… что они недостойны.
Симон хмурится, но выглядит рассеянно:
– Но как сюда вписывается Беатрис? Ее убили три года назад.
– Может, граф сам ходил к ней, а потом почувствовал отвращение к собственным поступкам?
Он качает головой:
– Такое поведение повторяется. А мы не нашли других жертв между Беатрис и Перретой.
Я вздрагиваю:
– А вдруг он убивал в других городах? Ведь он судит все процессы в окрестностях.
– Это невозможно. – Симон замолкает на мгновение. – А зачем ему убивать настоятельницу?
– Потому что она кое-что знала, – говорю я. – Жулиана говорила, что первые признаки безумия у нее появились, еще когда она училась в аббатстве. Да и леди Монкюир там выросла. А раз мать Агнес знала об их состоянии…
– Леди Монкюир воспитывали в аббатстве Солис? – перебивает меня Симон и, наконец, смотрит на меня. – Как тебя?
Я киваю:
– Да, она из сироток. Ты не знал?
Симон качает головой:
– Дома о ней никогда не говорили. Я знаю лишь, что она была больна, как Жулиана, но никто не рассказывал мне подробностей.
– Это довольно романтичная история, – говорю я. – Граф обручился с дворянкой, а потом тайно женился, и это вызвало большой скандал. – Симон ничего не говорит, поэтому я продолжаю: – Но мать Агнес, скорее всего, знала о болезни графини и Жулианы. И граф испугался, что это может поставить под удар брак Ламберта.
Симон хмурится:
– Но зачем впутывать сюда главного архитектора?
Я пожимаю плечами:
– Он выполнил задуманное. Требовался тот, на кого можно все повесить. И молоток стал идеальной находкой.
– Но это не объясняет, почему он решил разрушить святилище или убить Жулиану, – указывает Симон. – Вдобавок, по мнению альтума Ферриса, важно помнить, что цель, к которой так стремится убийца, не меняется.
Методы могут разниться, но безумие неизменно.
– Ты думал, как он убил Жулиану? – тихо спрашиваю я.
Несколько секунд Симон молчит.
– Возможно, что-то добавил в отвар. Но быстродействующие яды обычно вызывают сильные телесные реакции. Поэтому я склоняюсь к тому, что ее задушили. Для этого требовалось лишь на несколько минут закрыть ей лицо подушкой.
– А потом представить все так, словно она умерла во сне. – Я представляю Жулиану со скрещенными на груди руками и натянутым до шеи одеялом. Почему-то картина кажется мне ужасней, чем другие тела, которые я видела. – Не выставленная напоказ, как Перрета и другие женщины, – бормочу я, и Симон склоняет голову, чтобы посмотреть на меня. – Не скрытая от чужих глаз в приступе стыда и сожаления, как жена торговца зерном. Не испуганная, как мать Агнес после появления Маргерит.
Афина заходит на кухню, держа в руках сверток сине-черной ткани, и при виде ее меня осеняет.
Я поворачиваюсь к Симону:
– Как думаешь, Жулиана проснулась перед смертью?
Он моргает, пытаясь отогнать мысли.