Похороны
Первые капли дождя возвестили о начале погребального шествия. Они обжигали мне руку – ледяные, острые, как крохотные ножи. Лу распахнула окно нашей комнаты, и мы наблюдали, как толпа внизу все растет. Море слез и черного цвета. Очень немногие открыли зонты, хотя дождь шел все сильней и быстрей.
Констебли с мрачными лицами и в униформе столь же мрачных цветов выстроились вдоль улицы с оружием наготове. Шассеры в черном стояли среди них. Некоторых я узнал, некоторых нет.
Где-то там, внизу, Белые дамы и лу-гару ожидали, не появится ли Моргана. Тулуза и Тьерри с ними не было. По моей вине. Из-за моего упрямства и гордыни. Деверо, однако, настоятельно вызвался нам помочь. И так же настоятельно посоветовал нам с Лу не показываться на улицах. Он сказал, что наше отсутствие может удержать ее от необдуманных действий, но я знал, что дело в другом. Деверо позволил нам – мне – лицезреть шествие в одиночестве. И… оплакать утрату.
– Кроме того, – добавил он как ни в чем не бывало, – нельзя, чтобы король или шассеры заметили вас в толпе. Воцарится хаос, а для нашей любезной Госпожи хаос – родная стихия.
В соседней комнате в трубах бурлила вода. Я предположил, что Коко принимает ванну. Деверо разогнал их с Бо и Анселем по комнатам, заявив, что их лица тоже слишком известны в народе. После всего, что мы пережили, было странно прятаться, пока другие рискуют собой. Мы такого не планировали.
Но я не нашел в себе сил возразить.
Ансель, вероятно, тоже наблюдал за шествием из окна. Я надеялся на это. Да, он не был шассером, но мог бы однажды им стать. Мог бы однажды полюбить Архиепископа. А если бы даже он не любил его… то определенно уважал бы. И боялся.
Я задумался, любил ли в самом деле нашего патриарха хоть кто-нибудь из пришедших на похороны.
У него не было ни братьев, ни сестер, ни родителей. Ни жены. По крайней мере, перед лицом закона. В библейском же смысле одна женщина обманом заманила его в постель и зачала ребенка, которому суждено было его погубить…
Нет. Я отбросил мысль прежде, чем та успела созреть. Да, Моргана была виновна, но и сам Архиепископ тоже. Она его ни к чему не принуждала. Он сам выбрал это. Совершенным человеком он зваться не мог.
Будто прочтя мои мысли, Лу сжала мне руку.
– Больно порой вспоминать умерших такими, какими они были на самом деле, а не такими, какими мы хотели их видеть.
Я стиснул ее ладонь в ответ, но промолчал. Я знал, что Лу очень хочет поскорее помыться и переодеться, но идти в ванную она не спешила. Свежая одежда, которую принес Лу Деверо, так и лежала на постели. Нетронутая. Лу же стояла рядом со мной и смотрела на улицу. Слушала дождь и тихое пение сан-сесильских хористов. Ждала, пока шествие пройдет Восточную сторону и двинется к кладбищу. Я не мог и представить, что у Лу на душе. Она тоже оплакивала его? Тоже переживала утрату отца?
«Похороны будут?»
«Да».
«Но… он ведь был моим отцом».
Я вспомнил удивление, которое видел во взгляде Лу тогда, в Яме. Сомнения, чувство вины. Да, она определенно что-то чувствовала. Может быть, не совсем скорбь, но, возможно… сожаление.
«Он вступил в связь с ведьмой. С самой Госпожой Ведьм».
Я не мог винить Лу. Не мог ненавидеть ее за произошедшее. Я тоже сделал выбор, как и Архиепископ. Да, Лу лгала, она обманывала меня, но когда я последовал за нею в Шато, то сам выбрал свою судьбу и сделал это осознанно. Я выбрал эту жизнь. И эту любовь. И сейчас, когда наши с ней переплетенные пальцы дрожали, когда наши сердца бились рядом, я знал, что мой выбор все еще со мной. Я вновь выбирал это.
Я выбирал ее.
«Быть не может, что после такого король станет проводить торжественные обряды в его честь».
Прежде, вероятно, я согласился бы с ней. Прежде я полагал, что человек, оскверненный колдовством, не заслуживает почестей. Только осуждения – только ненависти.
Но теперь… Я устал ненавидеть Архиепископа. И самого себя. Ненависть способна разрушить личность. Даже теперь она висела у меня на шее тяжким грузом. Душила меня. Я знал, что не смогу долго нести это бремя. И не хотел.
Возможно… возможно, Лу была права. Возможно, отчасти я презирал ее колдовство. Ее и свое собственное. И эта частица моей души все еще оставалась связана с человеком внизу. После всего, что я видел, презирать магию было легко. Я не мог отрицать, что на Лу она влияет дурно. И все же… раз за разом Лу доказывала мне, что она – не сущее зло. Несмотря на все перемены, несмотря на боль между нами, она все равно не покидала меня – держала за руку, утешала, – пока я оплакивал отца, узнать которого она никогда уже не сможет. Отца, которого я у нее забрал.
Колдовство было лишь частью Лу, одной из многих.
И частью меня тоже.
И я знал, что мы найдем свой путь вместе.
Голоса снаружи зашумели громче, и на улицу повернула процессия священнослужителей. Они шли медленно, царственно и скандировали Прощальную Песнь. Их церковные облачения мокли под дождем. Позади них шассеры окружили королевскую карету. Огюст и Олиана нарядились в траурные одежды. В их лицах сквозила скорбь.
Притворство, сплошное притворство.
«Строго между нами – я рад, что ты его убил».
На улице показались еще несколько карет – в них ехали знатные дворяне. В конце появилась карета Трамбле. Что ж, по крайней мере горечь на лице Пьера казалась неподдельной. Селию рядом с ним я не разглядел, но знал, что ее слезы тоже были бы искренними. Архиепископ пылинки с нее сдувал.
– Рид, – прошептала Лу, глядя на последнюю карету. – Это он.
Гроб Архиепископа был изготовлен из золота, сверкавшего ярче королевской короны, и украшен изображениями ангелов, черепов и скрещенных костей. На нем блестела табличка с именем патриарха и годами его службы. Гроб оказался закрыт. Разумеется. У меня сжалось сердце. В конце Архиепископа было уже не узнать. Мне не хотелось представлять, каким он стал, не хотелось вспоминать…
Моя рука скользит, и Моргана шипит – по ее горлу течет кровь. Темнокожая ведьма подступает ближе.
– Отпусти ее, или он умрет.
– Манон, – с мольбой обращается к ней Лу. – Не надо, пожалуйста…
– Тихо, Лу. – Глаза Манон светятся маниакальным безумием, и увещевать ее явно бесполезно. Архиепископ кричит и кричит. Вены под его кожей чернеют, как и ногти, и язык. Я в ужасе смотрю на него.
Нет. Я потряс головой, отпустил руку Лу и отшатнулся от окна. Когда-то Архиепископ казался мне бессмертным. Могущественным, несокрушимым. Воплощением самого Господа.
– Я знаю, как это больно, – прошептала Лу. – Но ты должен его оплакать, Рид, иначе никогда не сможешь его отпустить. Ты должен прочувствовать утрату.
От ее слов на ум явилось другое непрошеное воспоминание.
Кровь течет у меня из носа. Отец Фома говорит, что я гадкий мальчишка, потому что вздумал драться с уличными беспризорниками. Они ненавидят меня за то, что я живу при Церкви, что у меня есть теплая еда и мягкая постель. Отец Фома говорит, что меня нашли среди мусора. Говорит, я должен был бы оказаться среди них, вырасти в бедности и жестокости. Но все вышло иначе, и благодаря горячей еде я стал высок, а благодаря мягкой постели – силен.
И я преподал им урок за то, что они ударили меня в спину.
– Вернись!
Отец Фома гонится за мной по собору с розгой. Но он уже стар, и я, смеясь, с легкостью убегаю. Он останавливается перевести дух.
– Дрянной мальчишка, попомни мои слова, я все доложу Архиепископу!
– Доложишь мне что?
Услышав этот голос, я спотыкаюсь и падаю. А когда поднимаю взгляд, то вижу перед собой Архиепископа. Прежде я видел его только издалека – обычно он стоит за кафедрой, а я у скамьи. Священники заставляют меня умываться и лупят по мягкому месту, чтобы я не мог сидеть во время мессы.
Но я все равно сижу.
Отец Фома выпрямляется, тяжело дыша.
– Этот мальчишка сегодня утром чуть не искалечил ребенка на Восточной стороне, Ваше Высокопреосвященство.
– Он первый начал! – Я утираю кровь с носа, сверля их сердитым взглядом. Розги я не боюсь. Вообще ничего не боюсь. – Он с друзьями меня подкараулил и напал!
Архиепископ поднимает бровь, услышав мои дерзкие слова.
– И ты свершил над ними правосудие?
– Они это заслужили.
– Верно.
Он обходит меня по кругу, будто оценивая. Я зол, но мне все же не по себе. Я слышал о его солдатах. Его охотниках. Возможно, я стал слишком высок. Слишком силен.
– Пусть, как вода, течет суд, и правда – как сильный поток.
Я, моргая, смотрю на него.
– Что?
– Как твое имя, юнец?
– Рид Диггори.
Архиепископ повторяет мое имя. Пробует на вкус.
– Впереди у тебя очень светлое будущее, Рид Диггори. – Он коротко кивает отцу Фоме. – Когда закончите с мальчиком, приведите его ко мне в кабинет. Начнем его обучение незамедлительно.
Жан-Люк шагал рядом с гробом. Рядом с Архиепископом. Там, где следовало идти мне. Даже издали, даже в дождь я видел, как покраснели его глаза. Горячие слезы покатились и по моим щекам. Я яростно их утер. Было время, когда мы с ним утешили бы друг друга. Оплакали бы утрату вместе. Но не теперь.
– Еще раз, Рид.
Голос Архиепископа заглушает шум тренировочной площадки. Я подбираю меч и оборачиваюсь к другу. Жан-Люк ободрительно кивает.
– Ты сможешь, – шепчет он, снова поднимая меч. Но я не могу. Рука у меня дрожит, пальцы болят, из пореза на плече струится кровь.
Жан-Люк куда лучше меня.
В глубине души я гадаю, зачем мы здесь. Новопосвященные вокруг старше нас, они – мужчины, а мы еще только мальчишки. Четырнадцатилетние юнцы и мечтать не могут о том, чтобы стать шассерами.