Внутри начался раздрай, одна половина требовала, чтобы я немедленно, вот просто пешком или с рыбным обозом, как Ломоносов в Москву, топала спасать Рязань. А вторая подленько убеждала, что я не имею права этого делать, что прошлое менять нельзя, не за тем меня сюда пустили… А зачем? Просто погулять по лесу с лешим? Душевного спокойствия в ближайшее время не предвиделось. А стресс, как известно, враг здоровья и красоты. К чему мне эти душевные терзания? Может, согласиться с отцом и жить себе спокойно? До какого времени, пока татары за косу в свой стан не поволокут? Ну, можно же уйти в Новгород и отсидеться там…
Так, героиня хренова, только что хотела быть Жанной, а теперь нору в Новгороде себе подыскивает, чтобы переждать. Никакая я не героиня и угрозы остаться здесь навсегда боюсь!
Быть иль не быть – вот в чем вопрос… Товарищ Шекспир прав, только надо бы чуть изменить: жить иль не жить… или кем быть? Душевный раздрай продолжался.
Чужая свадьба
Я давно заметила, что Лушкина Таюшка слишком часто исчезает со двора, словно куда-то бегает. Конечно, до их деревни недалеко, но ведь это опасно, девчонка просто не знает, как умеет наказывать Анея за непослушание. Надо предупредить.
Лушка заметила Таюшкину тягу к прекрасному, то есть к парням, и сама, но помотала головой:
– Не, Насть, у нее в деревне любовь… Мать оттого и нам отдала, чтобы чего не утворила.
– А у нас что, спокойней?
– К нам ее Яшка не сунется, к нам побоится.
– А что за любовь?
– Ой, она с Яшкой даже бежать собралась, да вовремя поймали. Вот шалава!
Так, у Таюшки налицо любовные похождения, тогда куда она пропадает время от времени? Или Анея считает, что глупости сотворить долго на нашем сеновале?
– Лушка, я ее вчера из нашего сеновала выходившей видела.
– Вот и я про то! Как бы матери сказать? Она на сеновале с Гриней тискается, а мне Яшку жалко.
Но прежде чем жаловаться на поведение девки Анее, мы решили попытаться воспитать ее сами. Таюшка была вызвана «на ковер».
Она стояла перед нами, привычно стреляя глазками по сторонам и ничуть не смущаясь выговоров двух боярышень. А ведь девка права, кто мы для нее такие? Анею она, может, и боится, а нас? Лушкина попытка вразумить по поводу неприличной слабости к мужскому вниманию вызвала у Таюшки усмешку. Я прекрасно понимала выражение ее лица: дуреха-боярышня говорила о том, в чем сама разбиралась как свинья в апельсинах. Подозреваю, что Таюшка смыслила в отнюдь не плотской любви куда больше. Не стихи же ей Гриня читал на сеновале…
Что заставило меня вдруг задать следующий вопрос, не знаю:
– Девка, а ты не в тяжести ли?
Таюшка вздрогнула как от удара, смешалась, но быстро замотала головой:
– Нет, нет! С чего?
Врет, беременна! Только знает ли, от кого?
Таюшка отрицала все категорически, но я видела, что она врет. Мало того, глупая девка кинулась к Воинтихе с просьбой вытравить плод, а бабка, не будь дурой, почти за косу притащила незадачливую Лушкину холопку к Анее. Последовал допрос с пристрастием, на котором выяснилось (это разузнала Лушка, сама Анея все скрывала), что от кого тяжела, Таюшка не знает и сама, готова выйти замуж, если возьмут. Тетка долго размышлять не стала, а решила отдать Таюшку… Протасию.
Мы с Лушкой ахнули, это казалось таким кощунством! Протасий вдовец, он годился девке в отцы, был неимоверно строг и не слишком красив. Тетка позвала нас для профилактической беседы.
Во мне все бунтовало. Ну ладно, Таюшка дура и шалава, но зачем же так? Может, тетка мстит ей из женской зависти, потому что у Таюшки румянец во всю щеку и грудь рубаху рвет? Но Анея и сама хороша. Тогда просто завидует ее молодости – решила я.
– Чему дивитесь, что Таюшку за Протасия отдаю? А кто еще эту дурынду в руках держать сможет? Думаете, ей самой не тошно, что всякий мужик полапать норовит и на сеновал затащить? Яшке она не нужна, и Грине тоже, поиграли бы и бросили. Уже бросили. А Протасий дите вырастит, пусть и чужое, и девку от остальных оградит, с ним вряд ли кто связываться рискнет.
Вот тут Анея была права – связываться со здоровенным Протасием не рискнет никто, себе дороже, кулаки у него пудовые, припечатает так, что всякое желание на любых девок смотреть отпадет вместе с причинным местом. Но как сама Таюшка, ей-то каково будет за Протасием?
– А она согласна. С этой девкой легче, у нее все на лице написано, а вот куда ты смотрела со своей Стешей?
Стеша уже давно не моя, ее «приписали» к поварне, но я удивилась не тому. Стеша спокойная, спокойней некуда, неужели и она шалава?!
– У Стешки любовь с Данилой, насилу вчера удержала от побега.
Глаза тетки смотрели насмешливо и почти лукаво.
– Что, не ожидали? Вот вам урок – не тот хитер, у кого глаза лукавые, а тот, про кого ничего не ведаешь. Она и сюда напросилась ради Данилы. Мать за дружинника ни за что не отдала бы, так они решили бежать. Вчера чуть не в воротах перехватила, только и вернула обещанием замуж за любимого выдать. Так что, готовьтесь, у нас две свадьбы сразу.
Вот это были новости! Лушка даже дар речи минут на пять потеряла, что бывало с сестрицей крайне редко. Лушка проглядела – понятно, ей тринадцатый год, а я-то куда смотрела? Вот тебе и строгая Стеша… В тихом омуте, как известно, нечистой силы – пруд пруди. И Данила тоже, я с ним билась чуть не каждый день, парень как парень, а какие шекспировские страсти – бежать, уводя девку из-под носа у Анеи. Знает же, что с теткой шутки плохи. Вот вам и сонный Козельск тринадцатого века.
Из деревни приехала Таюшкина мать, она долго и горячо благодарила Анею за заботу о своей беспутной дочери, просила будущего мужа держать Таюшку в руках и обещала тетехать будущих внуков самолично.
Стешиных родных я не видела, то ли они не одобряли замужества дочери, то ли не считали нужным больше вмешиваться в ее судьбу, передоверив Анее. Отец и мать Данилы приняли будущую невестку спокойно, тем более тетка объявила, что они больше не холопки, мол, ради свадеб долги прощает. Я не поверила своим ушам, а Лушка спокойно пожала плечами:
– Она еще и не то может.
Хотя свадьбы и не княжеские или боярские, Анея не пожалела угощенья, да и отец расщедрился, столы ломились от яств и напитков. Среди напитков меды, пиво и для таких, как мы с Лушкой, что-то вроде морса. Нам пить не положено, мы девицы на выданье, держаться должны скромно и с достоинством, чтобы не опозорить всю семью. Всей семьи, помимо нас, отец, Анея и Любава, но этого вполне достаточно, чтобы тетка следила за каждым нашим движением за столом с таким вниманием, словно мы для того и явились, чтобы вдрызг напиться и свалиться под стол ко всеобщему удовольствию и нашему позору.
Вообще-то попробовать настоящий сваренный мед хотелось, особенно после того, как в предыдущий день Трофим наставлял кого-то по поводу приготовления и употребления этого напитка и почему именно у Анеи Евсеевны он особенно хорош:
– Чтобы сварить хороший мед, тут опыт нужен… У каждого медовара свой секрет, а знаешь в чем? Не знаешь… Потому как ни один своего секрета не выдаст, и я тебе не скажу. Это ведь только так говорится, что мед сварен, а в действительности его не варят, а кладут в него раскаленные камни. Тут особую сноровку иметь надо, точно знать, насколько камень раскалить, как долго в меду держать. А еще травки для аромата и привкуса… У всякого свой набор и свое количество, тут тоже ошибиться нельзя, чтобы не было горько или слишком пахуче. Видишь, сколько всего знать надо? У Анеи свои секреты есть, тоже никому не раскрывает и правильно делает. Молчишь? Вот и молчи, потому как тебе меда не полагается.
Мне стало очень интересно, кому это так подробно и бестолково объясняет дед Трофим? Выглянув из-за угла, за которым стояла, я увидела, что он беседует со старым конем Чалым, которого держали в конюшне просто из уважения к его возрасту и прошлым заслугам! Я все-таки не удержалась и прыснула. Трофима это не смутило, он строго посмотрел на меня и добавил Чалому:
– А еще меда не дадут всяким там глупым боярышням, которые смеются над чем ни попадя.
Очень нужно! Моя коса взметнулась, выражая почти полное презрение ко всяким там медам, но внутри засвербило желание хоть попробовать. Запретный плод всегда сладок, но он нам не достался…
Ввиду отсутствия собственных, посаженным отцом у обеих невест оказался отец. Анея смеялась:
– Учись, Федор, запоминай как следует, это тебе не мечом махать.
У отца было хорошее настроение, он решил порадовать и меня:
– Скоро и ты вот так вот из дому упорхнешь. Вот вернется Андрей Юрьевич из Новгорода и за свадебку…
– Я не пойду замуж.
Отец обернулся почти изумленно:
– Что?
Ему, видно, и в голову не приходило, что такое может сказать собственная дочь. Так… надо ковать железо пока горячо. Я твердо глянула в отцовские глаза:
– Замуж не пойду.
Голубой цвет превратился в синий. Ничего, тоже красиво, к тому же я тоже так умею, Лушка говорила, что когда я злюсь, то глаза становятся темными.
– Я обещал Юрию Ивановичу, все давно сговорено, Андрей ждет.
– Найдет себе другую, боярышень много.
Несколько секунд отец молчал. Нет, он не пытался подобрать достойный ответ, он решал, что со мной делать. Это означало, что начинаются репрессии. Плевать!
Так и есть:
– К Вятичу ни ногой. Больно много воли дали, с парнями на равных клинками биться. Из дома ни ногой. Завтра гонца к Андрею Юрьевичу, чтоб приезжал и забирал.
Это называется нарвалась… Вот дура-то! Не могла смолчать, пересидеть, а теперь что? Уж замуж невтерпеж, что ли? Сейчас еще и Лушку из моего дурного влияния выведут, и все, сидеть взаперти до самой свадьбы. Как в воду глядела:
– Лушку к ней не пускай!
Удивительно, но Анея подчинилась. Видно, когда мой отец бывает зол, то не подчиниться себе дороже для всех.
– Иди к себе в светелку!
Я хотела фыркнуть, что она у нас с Лушкой на двоих, но встретилась взглядом с Анеей и почему-то промолчала.