– Стой там, где стоишь, если жить хочешь, бывший майор, – крикнул я и достал из кобуры «миротворец», передернул затвор, одновременно подталкивая спиной своих присных, вдавливая их в поляну меж деревьев с метками, которые я оставил, когда попал в здешний мир. Не забывал при этом Тортфорта держать на мушке.
Тортфорт тут же бросил свой автомат в снег. Не герой. Правильно от него Илгэ детей не хотела.
Что ж… Надо попробовать…
Вряд ли Тортфорт тут один. Подозреваю, что другие, жаждущие нашей крови, просто отстали.
Я взял на сгиб левой руки Митю, продолжая целиться в Тортфорта, хотя попасть в него с того расстояния, что нас разделяло, даже из «миротворца» весьма проблематично.
– Элика, встань передо мной и прижмись ко мне, – попросил я, когда мы оказались ровно между тремя метками на стволах треугольником по краю поляны.
Руку с пистолетом, направленным на Тортфорта, я положил жене на плечо.
– А теперь мы, закрыв глаза, резко садимся на корточки, – выдал инструкцию.
– И что будет? – откликнулась Элика.
– Если все срастется, то спасемся, – усмехнулся я в ответ.
– Мы попадем в твой мир ушедших богов? – спросила жена с невнятной надеждой.
– Да, – ответил я, хотя не был на сто процентов в этом уверен. – И… на счет три. Присели. Раз…
Глаза Тортфорта были как у волка, который в кустах какает. Он умудрился, пока я разговаривал с женой, вдвое сократить расстояние между нами. И я, прежде чем присесть, в него выстрелил.
Ненавижу гада.
– Получилось, значит, – протянул я по-русски, озираясь на стоящие окрест нас зрелые березы сталинской еще посадки по проекту «Преобразования природы». Голые ветки на фоне рыхлого снега напоминали японские гравюры. Ноябрь где-то. Или март. Только уже или еще – не понять. Снег вокруг, но нехолодно. Так… плюс-минус ноль.
– И никаких Тортфортов, – усмехнулся грустно. И непонятно было: попал я в него или не попал. Его удача…
Есть такой старый анекдот. Чемпион по пулевой стрельбе стоит у памятника Пушкину и недоумевает: «Как же так… Несправедливый мир. Попал-то Дантес, а памятник стоит Пушкину?»
– Что ты говоришь? – переспросила Элика по-рецки.
Я и не заметил, что бормочу все это себе под нос. По-русски. Причем не отводя ствола от того места, на котором мы проявились. Вдруг Тортфорт сдуру рванет за нами?
– Здравствуй, мир ушедших богов, будь он неладен, – перешел и я на рецкую мову. – Ну что ж, давно тебя надо познакомить с моей мамой, – поцеловал я жену в нос. – Пойдем-ка, милая, в сторонку от этого места, а то засосет, не дай бог, еще обратно под пули.
Тут мой взгляд упал на пулемет, валяющийся недалеко в снегу. Ручной «гочкиз». Мой. Вот ведь незадача… Вроде как далеко я его зашвырнул. Нехорошо. Как сейчас примут нас в Павшино менты под белы ручки, так и срок мне впаяют за незаконное ношение. Плюс «три гуся»[20] за незаконное изготовление оружия – аналогов-то его в нашем мире нет. И Элике тоже – с ее плеча свисал левер на хорошем кожаном ремне. Какие тут два патрона, которые менты подбрасывают из жадности, но чтобы можно было честно написать в протоколе «боеприпасы» во множественном числе? Ничего им и придумывать тут не надо. Все налицо.
Огляделся. Нашел место.
Отцепил от ранца малую пехотную лопатку и стал отгребать снег.
А потом еще срезать дерн и долбить смерзшуюся землю.
Элике наказал стоять на атасе и внимательно смотреть по сторонам, чтобы не застукали меня за этим занятием. А сам копал и копал, отбрасывая землю на кусок брезента, запасливо положенный в ранец еще на хуторе в горах Реции. После первого штыка пошло легче. Земля не успела промерзнуть в глубину.
Землю относил в брезенте метров за двадцать в разные стороны и прикапывал под снег.
Через час в яму наконец-то упал пулемет с последним пустым диском, левер Элики и ее же патронташ, мой «миротворец» в кобуре, снятый с ремня, и запас патронов к нему, дерринджер Элики, который она хотела припрятать, но не посмела меня ослушаться.
Вроде все. Больше у нас ничего такого криминального нет. Разве что кортик. Но я с ним не расстанусь – наградной, сойдет за исторический раритет. Да и спрятан он хорошо в потайном кармане бекеши, в который можно залезть как изнутри, так и с наружного кармана.
Брезентовую сумку от пулеметных дисков решил оставить. Будет хоть куда пластиковую соску для минеральной воды положить. Дорога дальняя, и о ребенке надо заранее позаботиться.
– Зачем ты закапываешь наше оружие? – с тревогой спросила жена. – Чем мы себя защищать будем?
– Оружие нас в этом мире не защитит, – пояснил я. – Наоборот. Нас разлучат и посадят по разным тюрьмам, а сына отдадут в приют. Власти здесь запрещают народу носить оружие. Боятся.
– Чего боятся? – не поняла женщина.
– Вооруженный народ – вольный народ.
– Если здесь все так плохо, то зачем мы сюда пришли?
– У нас выхода не было. Или верная смерть там, или сюда. В любом случае прости меня за то, что разлучил тебя с родными.
– Я уже говорила тебе, что ты моя родня. На всю жизнь, – и как ударила меня сапфировым взглядом.
– Говорила. Помню, – смутился я.
– Вот и не спрашивай меня больше об этом. Кто ты здесь?
– Крестьянин. У моей семьи здесь хутор.
– Не жалко тебе бросать свои города и заводы?
– Я тебе скажу древней мудростью моего народа: не жили богато – не хрен привыкать.
– По крайней мере, в этом мире ты не сбежишь от меня воевать, – обрадовалась жена. – И города строить не уедешь. И детей будешь делать только мне.
– Кто знает, как жизнь вывернет… – только и смог я ответить. – Могу гарантировать только то, что добровольно никуда я от тебя не денусь. А вообще, с войны всегда возвращаются домой и занимаются мирным трудом.
Присыпал я ямку землей, утрамбовал, аккуратно уложил обратно смерзшийся дерн, завалил снегом, даже утоптал его слегка. Потом понял, что сделал глупость, и снова накидал снега с ближайших сугробов. Все равно идиотская маскировка. Вокруг наших следов немерено.
Тут Элика решительно расстегнула на своем ранце ремни и сдернула свернутую в рулон кошму. Расстелила на снегу и стала выкладывать на нее запасенную в дорогу снедь.
– Это ты права, – согласился я. – Подкрепиться в дорогу не мешает.
– Я тут о другом подумала, Савва. Вряд ли кто будет искать клад на том месте, где люди обедали. Не забудь потом намусорить здесь. Объедками и очистками.
– Умница ты моя, – улыбнулся я. – Люблю тебя.
– Взаимное чувство, – ответила жена с серьезным выражением лица. – Что дальше?
Покопался в карманах всей одежды, с которой я попал в мир Элики… Паспорт. Старый проездной. Две тысячи триста рублей бумагой да еще червонцев монетой штук пятнадцать. Остальную мелочь даже не стал считать. Карточка Сбербанка… А сколько на ней денег было?.. Не вспомню уже. Вряд ли много. Да что толку? Я и пин-код от нее не помню совсем.
Впрочем, до дома доехать хватит, если не шиковать дорогой.
Маршрут у нас не шибко сложный, но муторный. С пересадками. От Павшино в Москву. Но не на вокзал, где по определению полно всяческих ментов и прочих профессиональных соглядатаев, а к ближайшей станции метро. Подземкой в «Теплый Стан» с пересадками, а там автобус до Воротынска или маршрутка какая междугородняя от частника. Три часа в пути. А там еще до хутора добираться… Хуже будет, если прямого рейса на Воротынск не будет, придется тогда и в Калуге пересадку делать.
Посмотрел на солнышко. Где-то около десяти утра. Успеем за светлый день, если повезет.
– Собирайся-ка, радость моя. Нам в темпе вальса минут двадцать топать до станции пригородного поезда.
Оглядел Элику. Одета она для Москвы вроде даже нормально. Желтые ботинки с высокой шнуровкой, почти до колен. Краповые галифе. Крытая серым сукном бекеша несколько странного покроя и шапка каракулевая, похожая на кубанку. Тоже серая. Ремень кожаный в коричневу. Ранец необычный разве, но мало ли что кто носит… В московской толпе и не такие оригиналы встречаются. Разве что убрал я ее белые волосы полностью под шапку. Слишком они выбиваться будут из толпы. Внимание привлекать не стоит.
А двухгодовалого ребенка можно в наше время одевать, как хочешь. Насколько фантазии хватит.
Сам я, кроме такой же серой бекеши с черной каракулевой опушкой, весь в том, в чем из нашего мира провалился: летная камуфла, сапоги юфтевые и свитер грубой домашней вязки. Шапка только черной смушки с лаковым козырьком от зимней униформы воздухоплавателя. Кокарду имперскую снять, и готов.
Ранец – близнец торбы жены. Привет от Эллпэ. Спасибо тебе, добрый человек, за все.
Долго думал, не избавиться ли мне от френча с орденами и от имперских бумаг в ранце. Но решил оставить на память. Родным доказать, что не мог я им весточку подать.
– Так… Поели? Всем пописать, потом будет и некогда, и негде. Ничему не удивляться и больших глаз не делать. Хочешь что-нибудь спросить – спроси тихо на ушко. Шепотом. Рецкого языка тут никто не знает. Так что не стоит привлекать к себе лишнего внимания, – выдал я инструкцию.
Дождался окончания процедур окропления семьей лесного снега и взял сына на руки.
– Пошли, помолясь.
Жена послушно поплелась за мной, проваливаясь в намерзший наст. Остановилась. Спросила с надеждой:
– А ушедших богов мы увидим?
Я лишь рассмеялся в ответ.
– Не вижу ничего смешного в моем вопросе, – обиделась Элика.
– Нет их в нашем мире. Если и были, то транзитом проехали. Задокументировано разве, что некий Сын Божий посещал нас две тысячи лет назад. Но люди его не приняли и казнили жестоко. Распяли на древе. С тех пор на нашей Земле богов нет – одни религии.
– Жаль, – вздохнула жена. – Пошли тогда. Некрасиво тут у вас.
Сам знаю, что по сравнению с Рецией Подмосковье красотами не блещет, блекло все, но меня задело. Не ожидал от себя такого географического патриотизма.