— Он жаждал этого, — Велена шла рядом по узкой тропе, пока я перевязывал кровоточащие раны полосками, сорванными с подола рубахи. Ее голос звучал непривычно серьезно, без обычной язвительности. — Медведя целую неделю изводили, травили, не давали спать. Чтобы довести до бешенства. А стрелы...
— Чтобы не осталось свидетелей, — закончил я за нее, туго затягивая узел. Ткань мгновенно пропиталась алой влагой.
Она безмолвно кивнула, и в ее глазах впервые за все время знакомства я увидел не расчет, а что-то похожее на тревогу.
— Теперь ты понимаешь? Ты — словно кость в горле. И они не остановятся ни перед чем.
Я бросил взгляд в ту сторону, где растворился Ратибор с его дружинниками. Где-то там, в глубине леса, сейчас наверняка разыгрывался спектакль — испуганные рассказы о нападении медведя, притворные поиски "пропавшего" воспитанника...
— Я тоже не остановлюсь.
Голос мой звучал тихо, но Велена вздрогнула — настолько в нем слышалась стальная решимость.
Потому что теперь у меня созрел план.
Если он так хочет "несчастный случай"...
Я устрою ему настоящий ад на земле.
Велена, словно прочитав мои мысли, вдруг схватила меня за запястье:
— Ты же понимаешь, что если сделаешь это сам — станешь таким же, как они?
Я медленно высвободил руку, ощущая, как под кожей снова начинают двигаться кости, как обостряется зрение, как мир наполняется новыми запахами...
— Кто сказал, что это буду я? — улыбнулся я, глядя в сторону глухого бурелома, откуда доносилось тяжелое, хриплое дыхание. — В этих лесах полно голодных зверей. Особенно... необычных.
— Ну что, — сказала Велена, поворачиваясь к своим людям, — пойдемте. Надо же найти бедного Ратибора и... напомнить ему о правилах охоты.
И ее улыбка стала еще холоднее.
Ратибора с людьми в лесу найти так и не удалось.
— Ничего, — усмехнулась Велена. — Свидимся, пообщаемся…
В дымке предрассветного часа княжеские палаты тонули в призрачном свете, когда Ратибор, бледный как полотно и покрытый испариной, предстал перед грозным дубовым престолом. Его обычно надменное лицо было серым от бессонной ночи, а пальцы судорожно теребили расшитый золотом пояс – словно ища на нем невидимую опору.
Князь восседал, словно каменный истукан, откинувшись на спинку с резными грифонами, чьи глаза из полудрагоценных камней сверкали в тусклом свете. Его пальцы, будто хищные птицы, мерно отбивали дробь по костяной рукояти охотничьего ножа – каждый удар отдавался в напряженной тишине зала, как отсчет последних мгновений перед казнью.
— Итак, объясни мне, опекун, — голос князя прозвучал тихо, словно шелест опадающей листвы в сумрачном лесу, но в этой тишине таилась угроза, острее клинка, — как случилось, что мой воспитанник едва не стал добычей медведя? И почему ты, его наставник, остался невредим, словно и не было схватки?
В углу зала, где стояли свидетели, кашлянул Добрынич. Его массивная фигура в парчовом кафтане выделялась среди прочих, как дуб среди ольхи.
Ратибор склонил голову в показном почтении, но его пальцы судорожно сжимали край плаща, выдавая внутреннюю дрожь. Взгляд, как у затравленного волка, метался по палатам, скользя по лицам бояр - ища хоть искру сочувствия, тень поддержки. Но стены княжеской думы оставались глухими к его немой мольбе.
— Государь, — голос его звучал хрипло, будто пропущенный через терновник, — мы разминулись на охоте... Я не мог предположить что...
— Что Мирослав забредет в самое логово зверя? — как топор, рубанул его речь Добрынич, выступая вперед тяжелой поступью.
Могучая фигура в соболиной шубе, отороченной золотым галуном, казалось, заполнила собой все пространство зала. Его седая борода, тщательно расчесанная, серебрилась в утреннем свете, а глаза, маленькие и острые, как шило, впивались в Ратибора.
— Государь, прошу вас, будьте справедливы, — продолжал он, разводя руками в широком жесте, — разве мог почтенный Ратибор предугадать, куда заведет юношу неуемный охотничий пыл?
Я стоял чуть в стороне, прислонившись к резной колонне, с искусно перевязанной рукой, прижимаемой к груди. Бледность лица, чуть прикрытые веки - идеальный образ пострадавшего. Но под этой маской кипел холодный расчет.
"Добрынич, старый лис, уже учуял, откуда ветер дует..."
И действительно - всего неделю назад этот боярин еще любезно беседовал с Ратибором за кубком меда. А теперь... Теперь его каменное лицо выражало лишь разочарование в "нерадивом опекуне".
Князь медленно провел ладонью по бороде, его взгляд скользнул от Добрынича ко мне, затем остановился на Ратиборе. В зале повисла та напряженная тишина, что бывает перед ударом грома.
— Пыл... — наконец произнес князь, растягивая слово, будто пробуя его на вкус. — Да, пыл юности известен. Но где же тогда была твоя мудрость, опекун?
Ратибор открыл рот, но промолчал…
Князь медленно, словно исполинский маятник, перевел взгляд на меня. Его глаза, холодные и проницательные, будто буравчики впивались в мою душу, выискивая малейшую фальшь.
— Мирослав, что скажешь ты?
Я выступил вперед, искусно покачнувшись, будто все еще слаб от потери крови. Рука непроизвольно потянулась к перевязи на груди — маленький штрих, добавляющий драматизма.
— Государь, — начал я, сделав голос чуть глуше, — винить некого. Увлекшись погоней, я сам отбился от опекуна.
Пауза. Вздох. Идеально рассчитанная игра смирения.
— Если будет на то ваша воля — позвольте мне отбыть в родовое поместье. Развеяться… и почтить память предков.
Последние слова я произнес с едва уловимой дрожью в голосе, зная, что упоминание почтения к предкам — верный козырь.
В палатах повисла тишина, тяжелая и липкая, как болотный туман. Князь погрузился в раздумья, его пальцы медленно барабанили по резным грифонам на подлокотниках трона. Взгляд скользнул по Ратибору, застывшему в неестественной позе, по Добрыничу, напоминающему каменного идола, и наконец остановился на мне, словно пригвоздил к месту.
— Пусть будет так.
Ратибор едва заметно вздрогнул.
— Но, — князь поднял палец, словно вершил судьбу, — ровно через месяц жду тебя обратно. Здорового и невредимого.
Последние слова прозвучали как явная угроза в адрес всех присутствующих.
Ратибор едва сдержал гримасу ярости — его скулы заходили ходуном, а пальцы впились в бедра так, что побелели костяшки. Словно проглотил горькую пилюлю, да еще и подавился ею.
Добрынич одобрительно кивнул, довольный своим маневром. Его каменное лицо на мгновение оживилось — старый лис уже подсчитывал выгоды от нового расклада сил.
А я, склонив голову в почтительном поклоне, уже мысленно составлял список…
Должников…
Всех тех , кого я должен отблагодарить за последнюю охоту и разоренный род…
Решено – сделано…
И вскоре я уже собрался в дорогу. А что собирать нищему?! Лапти , да суму…
Дверь с резким скрипом отворилась, будто сама нехотя пропускала незваного гостя.
— Ну что, воспитанник, собрался бежать? — Ратибор ввалился в горницу без стука, его голос звучал неестественно сладко, но глаза метались по углам, как у загнанного волка. В его движениях читалась странная смесь агрессии и страха.
Я медленно повернулся от окна, делая вид, что поправляю перевязь на груди:
— Бежать? Нет, опекун. Еду почтить память отца. Разве это не благое дело?
Он сделал шаг ближе, и меня ударило в нос перегаром — видимо, ночь он провел не в молитвах, а в компании кувшина крепкого медовухи. Его обычно безупречная одежда была помята, а в бороде застрял кусок засохшей пищи.
— Слушай, мальчишка... — Ратибор прошипел, бросая нервный взгляд на дверь, прежде чем продолжить: — Ты думаешь, эта история пройдет без следно?
Он вдруг изменил тон, его голос стал почти умоляющим:
— Клянусь Перуном, я не знал, что зверь там окажется! Это же глухомань, медведи там водятся сами по себе! Да и стрелы... — он замялся, — стрелы могли быть от кого угодно! Может, лесники объезжали, может...
Я поднял бровь, наблюдая, как он путается в собственных объяснениях. Его пальцы нервно теребили пряжку пояса, оставляя на позолоте царапины.
— Странно, — мягко прервал я, — ведь ты сам сказал, что кабанов там откармливали. Разве стал бы медведь селиться рядом с такой добычей?
Ратибор резко побледнел. Капли пота выступили на его лбу.
— Я... я мог ошибиться! — выпалил он. — Лес большой, тропы запутанные... Да и кто тебе сказал, что это я стрелял? Может, это...
Он замолчал, увидев мою улыбку.
— Опекун, — я сделал шаг вперед, заставляя его инстинктивно отступить, — если бы я действительно верил в твою вину, разве стал бы просить у князя отпуск? Разве не потребовал бы наказания?
Его глаза расширились. В них мелькнула надежда.
— Но... но тогда зачем...
Дверь снова распахнулась с таким шумом, будто врывался целый отряд дружинников. На пороге, залитая утренним светом, стояла Велена. Она была одета в обтягивающую кольчугу из тончайшей оленьей кожи, подчеркивавшей каждую линию ее стройной фигуры. Высокие сапоги до бедер мягко поскрипывали, когда она переступила порог. В ее изящных пальцах играючи вертелся кинжал.
Ратибор вздрогнул, как пойманный на воровстве холоп, и мгновенно преобразился. Его поза стала почтительной, черты лица - удивительно мягкими, только глаза оставались жесткими, как два куска речного льда.
— Велена! - его голос вдруг стал медовым. - Я как раз напутствовал нашего Мирослава перед дорогой...
— Вижу, вижу, - перебила его девушка, нарочито медленно обводя взглядом комнату. Ее брови чуть приподнялись, когда она заметила следы грязных сапог на свежевымытом полу. - Мирослав, - обратилась она ко мне, внезапно сменив тон на игривый, - ты ведь не забыл про мой трофей? Ту самую медвежью шкуру, что обещал?
— Ровно через месяц, - ответил я, специально повышая голос, чтобы слова достигли ушей Ратибора, который делал вид, что рассматривает резьбу на дверном косяке. - Как и повелел государь.