— Ратибор. – Голос князя прозвучал тихо, но каждое слово падало, как камень в воду. – Ты воспитал этого волчонка. Ты стоял за его спиной все эти годы. Что скажешь на эти цифры?
Ратибор выпрямился. Его седая борода, тронутая морозом многих зим, чуть дрогнула. Глаза – выцветшие, как старые монеты, но всё ещё острые – встретились с княжеским взором без страха.
— Цифры не врут, княже. – Его бас прогрохотал, как далёкий гром. – Но руки, что их писали, могли дрогнуть.
Князь медленно поднял взгляд. В его глазах не было ни гнева, ни удивления — лишь ледяная пустота, жестокий расчёт, словно он взвешивал мою жизнь на незримых весах. На одной чаше — верность. На другой — серебро.
— Добрынич. — Голос его был тих, почти ласков. — Что ты хотел сказать?
Добрынич рванулся вперёд, как зверь, сорвавшийся с цепи. Из рукава метнулся клинок — узкий, гибкий, как змеиный язык.
— Ты сгниешь в земле, Ольхович!
Я отпрянул, чувствуя, как сталь рассекает воздух у самого горла. Смерть коснулась меня ледяным дыханием — на шее вспыхнуло жгучее тепло, и капли крови упали на дубовую столешницу.
В гриднице взметнулся крик. Казначей вскрикнул, опрокидывая скамью, стражники замерли, будто поражённые невидимым копьём.
Но прежде чем они успели сдвинуться с места…
Хрясь!
Дубовая дверь, словно щепка, разлетелась вдребезги, сорванная с петель яростным ударом. Осколки дерева, словно стрелы, вонзились в стены, а в гридницу ворвался холодный ветер, пахнущий дымом и кровью.
В проёме, словно вестник возмездия, стоял он – младший княжич Святослав, мальчишка пятнадцати лет, которого все считали слабым и болезненным. Но сейчас его худощавая фигура казалась выкованной из стали. В руках, словно продолжение его воли, дымился окровавленный меч, алые капли падали на каменный пол, будто первые весенние ливни.
— Отец! – его голос, обычно тихий и робкий, гремел под сводами гридницы, словно раскат грома. – На нас напали в лесу, во время охоты! Люди Добрынича!
Последние слова повисли в воздухе, тяжёлые, как гиря на весах правосудия.
Князь поднялся со своего трона. Медленно, как поднимается буря перед тем, как обрушиться на землю всей своей яростью. Его тень, удлинённая факельным светом, лёгкая на стене, как призрак былого милосердия.
— Ты… – Он обернулся к Добрыничу, и в глазах его плескалось такое презрение, что казалось, им можно было убить. – Ты осмелился поднять руку на мою кровь?
Добрынич отступил, побледнев, как полотно, на котором уже нарисована висельная петля. Его губы дрожали, но слова застряли в горле – пути назад уже не было.
Князь едва заметно взмахнул рукой – и два десятка мечей обнажились в едином, зловещем блеске стали.
Тишина.
Последняя тишина перед казнью.
А затем – рёв.
Добрынич рванулся к окну, но Святослав быстрее. Его меч взвыл в воздухе и вонзился в спину предателя с мокрым чавканьем.
Князь не дрогнул.
Лишь тень пробежала по его лицу, когда тело Добрынича рухнуло на пол, обагряя дубовые доски темной кровью. Он медленно обвел взглядом гридницу – по бледным лицам писцов, по сжатым кулакам стражников, по мне... и наконец по Ратибору, чей топор все еще капал на пол.
— Пусть его голова украсит частокол, — произнес князь, и в голосе его не было ни злости, ни сожаления. Только холодное, почти деловое равнодушие.
Потом он вздохнул, словно сбрасывая с плеч тяжесть, и впервые за этот вечер сел обратно в трон, обхватив резные волчьи головы на подлокотниках.
— А ты, Ольхович...
Глаза его, всегда такие нечитаемые, вдруг потемнели. Не от гнева. От усталости.
— Я не думал, что столько лет пригревал такую змею.
Тишина.
Тишина, в которой слышно, как потрескивают факелы.
Он махнул рукой, и казначей, все это время прижимавшийся к стене, словно тень, шагнул вперед, держа в дрожащих пальцах новый свиток – уже с княжеской печатью.
— Твои земли. Твои права. Твои вольности. Князь постучал ногтем по пергаменту. — Все, что отнял у тебя Добрынич – вернется. По закону и по крови.
Я не двинулся.
— Почему?
Князь усмехнулся – впервые за этот вечер по-настоящему.
— Потому что сегодня я увидел в тебе то, что когда-то видел в твоем отце.
Он встал, и вдруг показался старше. Не князем – просто человеком, у которого слишком много врагов и слишком мало тех, кому можно верить.
— Но запомни, волчонок, — его голос упал до шепота, но каждое слово жгло, как раскаленный клинок. — Если когда-нибудь твоя стая повернется против моего рода...
Он не договорил.
Не надо.
Я кивнул.
Не потому что покорялся.
А потому что понимал.
Ночью я сидел на берегу пруда в княжеском саду.
Тишину нарушал лишь шёпот листьев да ленивые всплески карпов в пруду. Я сидел на краю мшистого камня, и лунный свет серебрил завитки новой грамоты, той самой, что князь только что подписал своей властной рукой.
«Возвратить Мирославу Ольговичу все родовые земли и вольности, кои принадлежали предкам его испокон веков».
Чёрные чернила блестели, как свежая кровь.
— Доволен?
Голос прозвучал тихо, но чётко, будто клинок, вонзающийся между рёбер. Я обернулся.
Княжич Святослав стоял у меня за спиной, бледный, как лунный свет. В его руках был окровавленный платок, которым он стирал не чужую, а свою кровь — царапину на скуле, тонкую, как след кошачьего когтя.
— Ты сам подстроил нападение на себя, — констатировал я, не спрашивая, а утверждая.
Он усмехнулся, и в его глазах — глазах мальчишки, который только что впервые убил человека, — мелькнула дерзкая искра.
— А ты подсунул князю фальшивые счета. Стало быть, мы квиты.
Где-то в темноте, словно дыхание ночи, хрустнула ветка.
Я напрягся, но не подал виду.
— Где Велена? — внезапно спросил я, чувствуя, как тревога ледяными пальцами сжимает сердце.
Княжич замер. Его лицо, ещё секунду назад лукавое и насмешливое, стало серьёзным, почти суровым.
— Она ушла на север. — Он сделал паузу, будто взвешивая, сколько можно сказать. — Искать… того, кто поможет тебе полностью пробудить твою сущность. Того, кто научит тебя превращаться.
Я сжал грамоту в руке, чувствуя, как хрустит пергамент.
Значит, игра только начинается.
А где-то в чёрных соснах за садом завыл волк.
Не случайно.
Ничего не бывает случайно.
Глава 9 Ученик и учитель
Ледяная плеть дождя секла лицо, когда я продирался сквозь сумрак к заброшенной сторожке. Ветер выл, как раненый зверь, гнул вековые сосны, и их ветви скрипели, будто кости стариков. Святослав неспроста выбрал это забытое богами место – здесь даже тени боялись задерживаться.
Протяжный скрип половиц под ногами разорвал тишину, словно последний вздох умирающего. В дальнем углу, словно дикий зверь в логове, сгорбился княжич. Его силуэт едва выделялся во мраке, сливаясь с тенями. Перед ним, словно надгробные кресты, в пол воткнуты два меча – один старый, с выщербленным клинком, другой – узкий, острый, как последняя надежда.
— Опоздал, — проворчал он, не поднимая головы. Голос его звучал, как удар молота о камень – глухо, безжалостно.
Я шагнул ближе. Вода с моего плаща стекала на гнилые доски, будто слезы этой проклятой земли.
— Волки времени не считают, — ответил я, сжимая в кулаке обрывок пергамента – ту самую грамоту, что вернула мне родовые земли.
Святослав резко вскинул голову. В его глазах плясало пламя – то самое, что я видел в ночь расправы над Добрыничем. Но теперь в них было не только бешенство. Было что-то еще – отчаяние? Предчувствие?
— Она не вернулась, — прошипел он.
Я замер.
— Велена?
Он кивнул, и в этом движении была вся ярость загнанного зверя.
— Север не прощает ошибок. Или… ее уже нет.
Тишина.
Глубокая, как могила.
Потом Святослав рванулся к мечам, выдернул их из пола одним яростным движением. Один швырнул мне под ноги.
— Начнем.
Первое правило: боль – твой верный союзник.
Она будит то, что спит глубоко внутри. Она напоминает: ты жив.
Святослав обрушил на меня шквал ударов, его деревянная палка свистела в воздухе, оставляя багровые полосы на моих руках, спине, плечах. Я стиснул зубы, но не отступал, принимая каждый удар, впитывая его, как земля впитывает дождь.
— Почему не защищаешься?! — он дышал тяжело и прерывисто, словно это его избивали, а не он меня. Его глаза горели – не гневом, нет. Чем-то другим. Разочарованием?
Я вытер кровь с рассеченной губы, почувствовав металлический привкус на языке.
— Учусь.
Колючий щелчок в суставах. Опаляющий жар, растекающийся под кожей. Зверь внутри рвался наружу, требовал выпустить когти, разорвать, растерзать...
Но я сжимал кулаки до хруста костей, глубоко вдыхая, сдерживая его. Не сейчас.
Святослав замер, его грудь вздымалась. Пот стекал по вискам, смешиваясь с дождем за окном.
— Хорошо, — неожиданно он отбросил палку в сторону. Она глухо стукнулась о стену и покатилась по полу.
Тишина.
Только наша тяжелое дыхание да стук дождя по прогнившей крыше.
Княжич выпрямился, его взгляд стал острым, как необточенный клинок.
— Теперь покажи, что умеешь ты.
В следующее мгновение я уже рванулся вперед.
Мир сузился до лязга стали, свиста клинков и учащенного дыхания. Мои пальцы сжали рукоять меча, и вдруг – все стало четче.
Запах пота и ржавчины.Капли дождя на лезвии, замедленные в полете.Мельчайшие движения мышц на лице Святослава, выдавшие его следующий удар еще до того, как он начался.
Я парировал.
Наш клинки встретились с звенящим воем, высекая сноп искр. Святослав отшатнулся – он не ожидал такой скорости. Его глаза расширились, но уже через миг он ринулся в новую атаку, меч его запел в воздухе смертоносной песней.
Я ушел в сторону.
Не думал – просто знал, куда он ударит.
Мое тело двигалось само, будто кто-то другой управлял им – кто-то быстрее, сильнее, опаснее.