– Боярину Мирославу нужно умыться и одеться, – её голос резанул воздух, как сталь по кости. Ни повышения тона, ни дрожи – только спокойная, неоспоримая уверенность. – Глашатай ждёт.
Её взгляд – острый, как стрела – скользнул по Ратибору. И в этом взгляде читалось не просто предупреждение. Это был приговор.
"Тронешь его – умрёшь. Сегодня. Сейчас. Здесь."
Рыжий воин разжал пальцы, но не отошёл ни на шаг, продолжая нависать над боярином своей громадной тушей. Чернобородый опустил топор, но лезвие всё ещё блестело наготове, в паре дюймов от бедра Ратибора.
Тишина.
Только тяжёлое, хриплое дыхание Ратибора нарушало её. Слюна капала с его перекошенного рта, оставляя мокрые пятна на грязной рубахе.
– Ладно… – он прохрипел, и в этом слове слышалось не смирение, а отложенная месть. – Но это не конец.
Женщина не удостоила его даже взглядом. Её молчание звенело громче любых слов – унизительное, всесокрушающее. Вместо этого она развернулась ко мне, и в этом движении была холодная грация волчицы.
– Идём, Мирослав Ольхович.
Её голос звучал как приказ, но в нём сквозило что-то ещё – едва уловимое, заставляющее насторожиться.
Я поднялся, стиснув зубы от боли. Кровь сочилась из царапины на боку, тёплая и липкая, пропитывая грубую ткань. Голова кружилась, мир плыл перед глазами, но внутри полыхала ярость – живая, всепожирающая. Она горела в груди, как раскалённая сталь в кузнечном горне.
– Кто ты? – хрипло вырвалось у меня.
Она едва заметно усмехнулась, и в уголках её глаз заплясали опасные искорки.
– Зовут меня Велена. Я служанка княжеского дома.
Но её слова висели в воздухе, как туман над болотом – обманчивые, скрывающие трясину. Я видел, как воины замерли при её появлении, как их взгляды цеплялись за каждое её движение, полные неуловимого напряжения.
Это была не просто служанка.
Это была угроза.
– А теперь идём, – повторила она, и в её голосе зазвучали стальные нотки. – Князь ждёт.
Ратибор скрипел зубами, его пальцы судорожно сжимались в кулаки, но он молчал. В его взгляде читалась ненависть, но и страх – глубокий, животный.
Я выпрямился, чувствуя, как с каждой секундой сознание Мирослава срастается с моим. Шагнул к двери, намеренно медленно, чувствуя на себе взгляды:
Рыжего воина – любопытство, смешанное с опаской
Чернобородого – мрачное одобрение
Ратибора – немую клятву мести
Велены – что-то нечитаемое, но заставляющее спину покрываться мурашками
За порогом ждал холодный ветер и неизвестность.
Шаг за порог обжег ледяным ветром. Я судорожно втянул воздух, и он обжёг лёгкие, как крепкий самогон. Двор оказался тесным, заставленным бочками и телегами, но за частоколом угадывались крыши боярских хоромов и острый шпиль княжего терема.
Велена шла впереди, её коса колыхалась в такт шагам, как живая. Воины следовали за нами, их кольчуги позванивали при каждом движении.
"Служанка княжеского дома, моя задница", - пронеслось в голове. Ни одна холопья девка не ходит с такой выправкой, не смотрит на бояр сверху вниз.
Мы обогнули закопчённую кузницу, где дюжий мужик с лицом, напоминающим жареный пирог, опускал молот на раскалённое железо. Он на мгновение поднял взгляд, и в его глазах мелькнуло... уважение? Страх?
— Долго ещё идти? - хрипло спросил я, чувствуя, как кровь продолжает сочиться под одеждой.
Велена даже не обернулась:
— Дотерпишь, Ольхович. Не впервой тебе кровь терять.
Её слова обожгли сильнее раны. Как она...
Внезапно из-за угла вывалилась пьяная ватага. Трое парней в засаленных кожухах, с покрасневшими лицами. Один, с разбитым носом, тупо уставился на меня:
— О, смотрите-ка, Ольхович-смердюк вылез! Что, боярин, опять Ратибор тебя...
Он не успел договорить. Чернобородый воин шагнул вперёд и со всего маху врезал ему в живот. Парень сложился пополам, захрипев.
— Княжеский гонец! - рявкнул рыжий. - Кто ещё язык распустит?
Пьяницы шарахнулись назад, как испуганные псы. Но в их глазах читалась не просто боязнь - острое, жгучее любопытство.
Что за игра здесь шла? Почему княжеские люди защищают последнего Ольховича? И почему все вокруг смотрят на меня, будто я...
Мы подошли к высоким воротам, украшенным медными волчьими головами. Стражи в кольчугах и остроконечных шлемах молча расступились. Один даже кивнул мне - почтительно!
— Здесь я тебя оставлю, - вдруг сказала Велена. Её пальцы неожиданно сжали моё запястье с силой, от которой кости затрещали. - Слушай внимательно, Мирослав. Князь дал тебе шанс, которого не давал никому. Не упусти его.
Она толкнула меня вперёд, на площадь. В последний момент её губы искривились в чём-то, что должно было быть улыбкой:
— И запомни - здесь ты либо станешь тем, кем должен быть... либо умрёшь. Третьего не дано.
Велена уже развернулась уходить, но вдруг резко остановилась. Её плечи напряглись под грубой тканью одежды. Медленно, с какой-то хищной грацией, она повернулась и сделала шаг назад ко мне.
Ветер трепал её косу, когда она молча достала из складок одежды грязноватый лоскут холста.
— Приложи к ране и затягивай потуже, — бросила она, сунув тряпицу мне в руки. Её пальцы на мгновение задержались на моих — холодные и шершавые, как старый пергамент. — Турнир ждать не будет.
Я сжал тряпку, чувствуя, как грубая ткань впитывает кровь, проступившую сквозь рубаху.
— Какой ещё турнир? — хрипло спросил я, но Велена уже отворачивалась.
— Тот, где ты либо вернёшь себе имя, либо лишишься головы, — бросила она через плечо. — Выбирай, Ольхович.
Её тень скользнула по пыльной площади, растворяясь в толпе. А я стоял, сжимая тряпицу, и чувствовал, как в висках стучит:
Турнир.
Шанс.
Смерть.
На площади уже собирался народ — крики, смех, звон монет. Где-то впереди ржали кони и звякало оружие.
Я прижал тряпицу к ране, стиснув зубы от жгучей боли. Холст мгновенно пропитался кровью, став липким и тяжелым. Пришлось рвать подол рубахи, чтобы затянуть повязку потуже — грубая ткань врезалась в тело, но кровь постепенно перестала сочиться.
Я одернул рубаху, глубоко вдохнул и сделал шаг вперёд — к своей судьбе.
Шаг к славе.
Или к гибели.
Глава 2 Кровь на снегу
Турнирная поляна бурлила, словно растревоженный муравейник под сапогом.
Княжеские дружинники в звенящих кольчугах, отполированных до зеркального блеска, перебрасывались похабными шутками. Боярские сынки в расшитых золотом кафтанах похаживали с напускной важностью, бренча дорогими перстнями по эфесам мечей.
А я.
В рваной рубахе, подпоясанной грубой веревкой, с обрывками волчьей шкуры на плечах – жалкое подобие доспеха. Босые ноги вязли в грязи, оставшейся после утреннего дождя.
– Смотрите-ка, Ольхович-выродок соизволил явиться!
Голос – жирный, пропитанный спесью – раздался справа. Боярский отпрыск, пухлый, как тесто на опаре, с лицом, покрытым прыщами, тыкал в мою сторону коротким пальцем.
Злобный смех.
Плевок, с мерзким звуком шлёпнувшийся у моих ног, смешавшись с грязью.
– И на кой чёрт ты здесь, смердячий? – другой, постарше, с выбритым затылком и сальным взглядом, склонился в седле. – Турнир для воинов, а не для бродяг.
Я молчал.
Но пальцы уже сжимали рукоять меча.
Кровь в висках стучала.
"Ольховичи не бегут."
"Ольховичи бьются."
Внезапно толпа расступилась.
– Довольно!
Голос резанул воздух, как клинок.
Велена.
Она стояла впереди всех, прямая, как меч. В руках – кожаный доспех, простой, но крепкий.
– Одевайся, – бросила она мне. – Князь не любит, когда его подданные дерутся, как псы.
Её глаза метнули искры в сторону боярских сынков.
– Даже если они того заслуживают.
Толпа затихла.
Глашатай протрубил начало турнира, его голос раскатился над площадью:
— По воле князя да начинаются боевые потехи! Кто силу свою покажет — милость обретёт, кто струсит — позор навеки!
Молодые бояре выстроились в ряд, сверкая доспехами. Для них — это забава. Для меня — единственный шанс вырваться из дерьма, в котором я увяз.
— Ты что, решил позориться? — раздался хриплый голос за моей спиной.
Передо мной встал рослый детина в новенькой кольчуге — сын воеводы Добрыни, знатный выродок с лицом, как у заплывшего кабана. Его губы растянулись в оскале, обнажив кривые желтые зубы.
— Твой род — отребье. Ты даже меч держать не умеешь! — он демонстративно потряс своим клинком, дорогим, с позолоченным эфесом.
Толпа загудела, засмеялась. Где-то впереди хихикнули боярские дочки, прикрывая рты рукавами.
Но я уже видел его слабости.
"Левша. Слишком уверен в себе. Бьёт с размаху, как пьяный хулиган в кабаке."
Я резко сбросил меч на землю. Металл звякнул о камни.
— Может, побьёмся без оружия? — мои пальцы сами собой сжались в кулаки, ногти впились в ладони. — Или боярские сынки только сталину доверяют?
Толпа аахнула. Добрынич побагровел, жилы на шее надулись, как канаты.
— Ха! Да я тебя одним пальцем! — он сорвал с себя кольчугу, обнажив торс, покрытый жиром и редкими волосами. — Я тебя в три удара уложу, щенок!
Правил не было.
Никакого оружия.
Только кулаки.
И клокочущая ненависть.
Он ринулся на меня с рёвом, как медведь на рогатину.
Первый удар – в голову.
Свист кулака разрезал воздух в сантиметре от моего виска. Я едва успел рвануть головой в сторону, почувствовав, как ледяной ветер удара обжигает кожу.
Второй – в корпус.
Я успел подставить согнутые локти, но сила удара швырнула меня назад, будто пинок взбешённого коня. Пятки прочертили борозды в снегу, прежде чем я рухнул на одно колено.
— Один! – взревела толпа, как стая голодных волков, учуявших кровь.
Медный привкус заполнил рот. Я сплюнул алую струйку на белый снег, где она растекалась багровым узором.
Но я уже видел его слабость.