Он резко ткнул пальцем в сторону реки, где тени всё ещё стояли, недвижимые, как стражи. Его ноготь, черный от засохшей крови, дрожал от ярости.
— Они думают, что приручили их. Дали им руны, выжженные на костях. Накормили кровью дев, что умерли в страхе. Заставили служить. — Седой хрипло засмеялся, и звук этот напоминал треск ломающихся костей. — Дураки.
Внезапно он схватил меня за руку, и его пальцы жгли, как раскаленные угли.
— Морок не служит. Он ждёт. Ждёт, когда последний страж уснёт. Ждёт, когда руны потускнеют. Ждёт, чтобы проглотить и хозяев, и рабов.
Я посмотрел на «Лютоволка». Руны на лезвии теперь пульсировали в такт моему сердцу, будто живая плоть.
— Так это северяне напали на Родень? — голос мой сорвался, превратившись в хриплый шёпот. В голове мелькали образы горящего города, крики женщин, плач детей...
Седой кивнул, и в его глазах отразилось что-то страшное — древний ужас, передаваемый из поколения в поколение.
— Да. Но не они главные. — Он сжал кулаки, и суставы хрустнули, как ломающиеся ветки. — Они лишь... орудие... Оружие в руках алчных и злых людей. Хотя этих тварей и людьми-то назвать сложно.
Старый воин плюнул под ноги, и слюна зашипела на раскалённой земле.
— Оружие, которое может обернуться против своих хозяев. Против всех нас. Против всего живого.
Он повернулся к лесу, где догорали последние деревья, и его голос стал глухим, будто доносился из-под земли:
— И теперь Оно идёт. То, что спало веками. То, что нельзя назвать. То, перед чем меркнет даже сама смерть.
Мы замерли, ощущая, как земля под ногами начинает слабо вибрировать. В воздухе запахло медью и пеплом.
А на том берегу, сквозь дым и пламя, сотни пар глаз вдруг вспыхнули красным — кровавым, ненасытным светом.
И двинулись вперёд.
Не спеша.
Неотвратимо.
Как сама судьба.
Вадим застонал у наших ног, и его тело вдруг выгнулось неестественной дугой. Изо рта хлынула чёрная жижа, а на лбу проступил странный знак — руна, которую я видел на клинке "Лютоволка".
— Они близко... — прохрипел он чужим, множественным голосом. — Они идут за мной... За всеми нами…
Вадим издал последний звук и замер навеки…
Седой резко выпрямился, хватая секиру.
— Вперед на встречу с дружиной князя, — приказал я.
Глава 22. Кровавый след
Тело Вадима осталось лежать на берегу, укрытое его же плащом, словно саваном. Мы не нашли камней, чтобы устроить курган — только придавили края одежды обломками щитов, чтобы ветер не сорвал последнее укрытие. По древнему обычаю, воинов, павших в сече с нечистью, не предавали земле — их плоть очищали огнём, дабы тень не нашла пути обратно в мир живых. Но у нас не было огня, лишь ледяная река и предрассветный туман, в чьей пелене уже блуждали призрачные силуэты.
Я опустился на колени, прижав ладонь к груди погибшего — там, где должно биться сердце. Тело было холодным, но под кожей что-то шевелилось, будто черви под тонкой плёнкой льда.
— Прости, брат, — прошептал я, чувствуя, как "Лютоволк" на моём поясе дрожит, словно предчувствуя новую беду.
Седой стоял рядом, его жёлтые глаза прищурены, будто высматривал что-то в тумане. Вдруг он резко вздрогнул — на другом берегу, среди дыма, мелькнуло движение.
— Бежим, — прошептал он, бросив на погибшего последний, полный скорби взгляд.
Мы крались вдоль реки, прижимаясь к склонам оврагов, где сырая земля поглощала каждый наш шаг. Вода, черная и беззвучная, отражала лишь осколки луны, будто кто-то рассыпал по ее поверхности серебряные монеты. "Лютоволк" в моей руке пульсировал ровным, лазурным пламенем, но его свет, обычно пронзающий любую тьму, теперь едва освещал пару шагов вперед - будто сам лес сопротивлялся ему.
Воздух стал густым, как кисель. Каждый вдох обжигал легкие, оставляя на языке привкус медных монет и тлеющей плоти. Деревья стояли неестественно прямо, их ветви застыли в странных, почти молитвенных позах. Даже мох под ногами не пружинил, а хрустел, словно кости мелких зверьков.
— Земля отравлена, — проворчал Седой, останавливаясь и прижимая ладонь к стволу березы. Кора под его пальцами почернела, покрываясь сетью тонких трещин. — Они близко. Ближе, чем я думал.
Ерошка шумно сглотнул. Его топор, обычно такой уверенный в крепких руках кузнеца, дрожал, как тростинка на ветру.
— Кто "они"? — прошептал он, и в его голосе слышалось не просто любопытство, а мольба - узнать правду, которая, возможно, страшнее любого кошмара.
Седой промолчал, лишь ускорил шаг, выводя нас на еле заметную тропу, вившуюся вдоль берега, словно змея.
Мы шли в зловещем молчании, пригнувшись, будто под невидимым грузом. Воздух был густым и тяжёлым, словно перед грозой, но небо оставалось ясным. Каждый шаг давался с усилием — земля будто тянула нас вниз, желая удержать.
— Там!
Я вскинул руку, и отряд замер, как один. Впереди, за поворотом реки, послышался плеск воды. Но не лёгкий всплеск рыбы или упавшей ветки. Это был тяжёлый, мокрый звук — будто нечто огромное и прогнившее волочилось по мелководью, оставляя за собой зловонный след.
Мы затаились в колючих кустах, словно испуганные зверьки. Даже дыхание старались сдерживать.
Из-за нависшей скалы показалась фигура.
Человек.
Или то, что когда-то было им.
Седой стиснул моё запястье, его жёлтые глаза сузились.
— Смотри, — прошептал он.
Человек брёл, спотыкаясь на каждом шагу, его ноги беспомощно волочились по воде, окрашивая её в зловещий чёрный цвет. Доспехи – некогда прочная кольчуга и кожаный панцирь – висели жалкими лохмотьями, пропитанные чем-то тёмным и смрадным. Голова была поникшей, словно сломленный колос.
— Стой! — крикнул я, выходя из укрытия с "Лютоволком" наперевес.
Фигура замерла.
Затем медленно, с отвратительным хрустом, подняла голову.
Лица не было.
Там, где должны были быть глаза, нос, рот — зияла лишь гладкая, мокрая впадина, словно кто-то выскоблил плоть до кости. Но хуже всего было то, что кожа по краям шевелилась, будто под ней копошились черви.
— Родень… — прохрипело существо. Его голос был соткан из предсмертных стонов и могильного шёпота. — Все сгорели…
Его рука медленно поднялась, и я увидел — на запястье выжжен тот же зловещий знак, что был у погибшего гонца. Руна пульсировала, как живая, и из неё сочилась чёрная жижа, стекая по пальцам.
— Бегите… пока не… –Его голос оборвался.
Тело содрогнулось в неестественной конвульсии, будто невидимые руки выкручивали его изнутри. Сухожилия натянулись до предела, кости хрустнули с жутким скрежетом, и вдруг —
Из зияющего "рта" вырвался клубящийся чёрный дым, густой как деготь. Кожа на шее лопнула, как перезревший плод, обнажив...
Кости.
Но не человеческие.
Тонкие, чёрные, извивающиеся, словно мерзкие змеи. Они шевелились, сплетались и расплетались, образуя чудовищные узоры. А между ними — пустота. Холодная, бездонная, манящая.
— Гори! — взревел Седой, швыряя в существо горящий факел.
Оно вспыхнуло с шипящим звуком, будто раскалённый металл опустили в воду. Пламя не было обычным — оно переливалось зелёными и синими оттенками, пожирая плоть, но не трогая те чёрные кости.
Существо не сгорело.
Оно распалось, рассыпавшись на тысячи острых чёрных игл. Они взметнулись в воздух, как стая ядовитых насекомых, звеня тонким, пронзительным звуком.
И повернулись в нашу сторону.
— БЕЖИМ!
Мы рванули сквозь лес, не разбирая дороги. Ветки хлестали по лицам, корни цеплялись за ноги, но страх придавал сил.
Сердце бешено колотилось в груди, словно пыталось вырваться через рёбра. Кровь гудела в висках, смешиваясь с нарастающим гулом преследующей нас тьмы. Но разум, вопреки всему, оставался ледяным и ясным — будто сама смерть, дышащая в спину, заставила все чувства обостриться до предела.
"Лютоволк" в моей руке горел ярче, чем когда-либо. Его синее пламя теперь било вверх почти на локоть, освещая лес неестественным, призрачным светом. Клинок дрожал, словно живой, а руны на лезвии складывались в одно слово, одно-единственное предупреждение:
"Беги".
Впереди, сквозь последние просветы между деревьями, уже виднелись огни — не тёплые огоньки спасительного приюта, а чадящие факелы, дымящиеся кострища, частокол из заострённых брёвен, утыканных черепами.
Каменный брод.
Дружина Святослава.
Последний рубеж, отделяющий мир живых от бездны тьмы, готовой поглотить всё.
— Бежим! — крикнул я, чувствуя, как "Лютоволк" в моей руке пульсирует в такт каждому удару сердца. Клинок дрожал, как разъяренный зверь на привязи, и его синее пламя оставляло за нами светящийся след — словно дорожку из звёзд, ведущую прямиком в ад.
Седой бежал рядом, его секира, зазубренная от бесчисленных битв, была готова обрушиться на врага. Его жёлтые глаза светились в темноте, а в оскале виднелись клыки, слишком длинные для человека.
— Готовься, мальчишка, — прохрипел он, и его голос звучал так, будто сквозь него говорили десятки воинов, давно павших в бою. — Настоящая битва только начинается.
Мы рванули вперед, к огням, оставляя за спиной реку, лес…
Глава 23. Войско у Каменного Брода
Вырвавшись из объятий леса, мы оказались на вершине высокого холма, и Каменный Брод предстал перед нами во всей своей суровой красе.
Ветер гулял по открытой высоте, трепал наши плащи и нес с собой запах дыма и железа. Внизу, в долине, словно брошенный вызов самой смерти, стоял укреплённый лагерь — ощетинившийся частоколом из заострённых кольев, вбитых в землю с такой силой, будто это были не бревна, а клыки какого-то исполинского зверя. За грубыми деревянными стенами теснились десятки шатров, их потемневшие от дождя и копоти полотнища колыхались под порывами ветра. Между ними сновали люди — одни тащили брёвна для укрепления стен, другие несли воду, третьи, сгорбившись, сидели у костров, перевязывая раны.