Тени поползли по краям зрения.
Последнее, что я увидел — серебристые шрамы на груди, теперь тусклые, как потухшие угли.
Последнее, что услышал — далёкий вой.
То ли ветер.
То ли зверь.
То ли...
Тьма накрыла меня с головой.
Утро.
Я сидел у колодца, омывая окровавленные руки. Вода была ледяной, но я не чувствовал холода — только липкую плёнку между пальцами, которая не хотела смываться.
Что со мной происходит?
Но ответа не было.
Только тишина.
И голос — где-то в глубине сознания, грубый, как скрежет камней, древний, как сам лес:
— Ты наконец проснулся, щенок. Но пока эта сила тебе не по зубам. Рости пока, щенок, набирайся сил. Всё впереди.
Я вздрогнул.
За моей спиной раздались шаги.
— Мирослав Ольхович.
Голос знакомый, как нож между рёбер.
Я обернулся.
Велена.
Её тёмные глаза — холодные, как лезвие — скользнули по мне, потом по следам крови на земле, по трупам, что лежали неподалёку. Ни тени удивления.
— Князь требует твоего присутствия.
Я сжал кулаки. Вода с них капнула на пыль, оставив тёмные пятна.
— Почему?
Она улыбнулась — впервые.
— Потому что ты только что убил трёх дружинников Добрынича. Пауза. — И сделал это... не как человек.
Я встал.
Ноги дрожали, но я не позволил себе покачнуться.
— Тогда веди.
Она развернулась, её длинный плащ взметнулся, как крыло ворона.
Я шагнул следом.
Не зная, что ждёт впереди.
Глава 4 Княжий суд
Мы шли по узкой тропе, петляющей между боярскими усадьбами. Утро только занималось, и первые лучи солнца, бледные как подтаявшее серебро, пробивались сквозь сизый туман, окутывающий княжеский город. Но в моей груди было холодно — будто вместо сердца теперь лежал кусок речного льда, обточенный течением.
Велена шла впереди, её шаги бесшумны, словно она не касалась земли, а лишь скользила над ней. Плащ развевался за ней, как живая тень, то сливаясь с предрассветными сумерками, то вспыхивая багровым отблеском зари.
— Ты знала.
Мои слова повисли в морозном воздухе.
Она не обернулась.
— Что именно?
Голос её был ровным, но в нём что-то дрогнуло — будто лезвие ножа, слегка качнувшееся на ладони.
— Что я... не просто человек.
Её плечи слегка дрогнули — то ли от смеха, то ли от чего-то иного, более древнего, чем само желание смеяться.
— Ты Ольхович. Разве этого мало?
Я стиснул зубы. Внутри что-то шевелилось, звериное, неукротимое — будто под кожей скользили чужие мускулы, готовые в любой миг разорвать привычную плоть.
"Рости, щенок."
Голос волка звучал в голове, как далёкий гром, как шум крови в ушах, как первый удар сердца перед прыжком.
А впереди, сквозь рассеивающийся туман, уже вырисовывались высокие ворота княжего терема — чёрные, как старая кровь, украшенные железными шипами, будто зубами.
Они ждали.
И я шёл.
Княжеский терем встретил нас молчанием.
Тяжёлые дубовые ворота, обитые железными полосами, скрипнули на петлях, словно нехотя пропуская нас внутрь. Стражи у входа — двое здоровых детин в потёртых кольчугах, с топорами на поясе — не шелохнулись, но их глаза провожали меня, выдавая немой вопрос:
"Как этот худой оборванец мог разорвать троих наших?"
Они знали.
Внутри пахло дымом, воском и железом — запах власти, въевшийся в брёвна стен. Факелы бросали дрожащие тени на резные лики древних богов, что смотрели со столбов осуждающе.
Князь сидел на дубовом кресле, покрытом медвежьей шкурой — чёрной, как его борода с проседью. Его лицо было непроницаемо, но пальцы медленно барабанили по рукояти меча — ровный, зловещий стук, словно отсчитывающий последние мгновения перед казнью.
Рядом — Добрыня.
Высокий, грузный, с лицом, напоминающим старую дубовую кору — в морщинах, в шрамах, в ярости. Его глаза — узкие, как щели — сверкнули, когда я переступил порог, будто два лезвия, готовые вонзиться в горло.
— Вот он. Убийца.
Голос Добрыни прогрохотал под сводами, как телега по мостовой.
Князь поднял руку.
Один жест — и зал замер.
Тишина стала такой густой, что в ней можно было утонуть.
— Трое твоих людей напали на него ночью, Добрыня. Что ты ожидал?
Голос князя звучал спокойно, но в его глубине таилась стальная жила. Добрыня вспыхнул. Его лицо, и без того красное, побагровело еще сильнее.
— Он использовал нечеловеческую силу! — Добрыня ударил кулаком по столу, так что дрогнули кубки. — Он — проклятый! Как и его отец!
Тишина.
Даже факелы, казалось, замерли, не смея шелохнуться. Князь медленно повернулся ко мне, и в его взгляде читалось что-то новое — не страх, но... интерес.
— Что скажешь, Ольхович?
Я стоял прямо, чувствуя, как оно — это новое, дикое — шевелится под кожей, будто зверь, прислушивающийся к словам.
— Я защищался.
В зале повисла тягучая тишь, будто воздух сгустился от невысказанных угроз. Мой голос звучал тише, чем обычно, но каждое слово падало, как камень в воду, расходясь кругами по напряженным лицам собравшихся.
— Когтями?! — зашипел Добрыня, и его пальцы, белые от напряжения, впились в край стола так, что древесина затрещала. Казалось, еще мгновение — и он перепрыгнет через дубовую плиту, чтобы вцепиться мне в горло.
"Не сознавайся. Ты еще слаб. Рано." — прошептал внутри голос волка, низкий и хриплый, словно сквозь зубы.
Я усмехнулся, чувствуя, как по спине пробегает холодок ярости.
— Где вы видите когти? — медленно протянул я руки вперед, разворачивая ладони, будто демонстрируя их пустоту. — Хотя, если бы я действительно хотел их убить… они бы не успели даже крикнуть.
Последние слова я произнес почти ласково, а затем внезапно скривился в страшной гримасе, топнув ногой так, что дрогнули свечи в подсвечниках.
Князь замер. Его глаза, темные и нечитаемые, сузились, но через мгновение он вдруг рассмеялся — низко, хрипло, будто в его груди перекатывались камни.
Князь медленно обвел взглядом зал, и его пальцы постукивали по рукояти ножа, заткнутого за пояс.
— Хорошо, Мирослав, — проговорил он наконец. — Ты говоришь смело, но слова — это ветер. Я хочу увидеть, на что ты способен.
В его голосе сквозило холодное любопытство, но за ним пряталось что-то еще — настороженность, готовность в любой миг обернуться яростью.
— Испытание? — я приподнял бровь, стараясь не выдавать ни капли волнения.
— Испытание, — подтвердил князь. — Но не силой. Силу мы уже видели. Я хочу проверить тебя.
Он махнул рукой, и двое дружинников вывели в центр зала старого пса — тощего, с седой мордой, но с горящими, как угли, глазами. Животное рычало, ощетинившись, но не от страха, а от злости.
— Этот пес загрыз двух щенят, — пояснил князь. — Но он стар и когда-то верно служил. Убей его.
В зале замерли. Добрыня едва заметно ухмыльнулся — он понял, в чем подвох. Если я проявлю жестокость, князь заподозрит волчью суть. Если откажусь — покажу слабость.
Я медленно подошел к псу. Он оскалился, глухо заворчав, но не отступил. В его взгляде читалась гордость — он не боялся смерти.
— Нет, — сказал я тихо.
— Что? — князь наклонил голову.
— Я не убью его, — повторил я громче. — Он заслужил смерть, но не от моей руки.
— Ты отказываешься? — голос князя стал опасным.
— Я отказываюсь убивать, — уточнил я, не отводя взгляда. — Но не от испытания.
Резким движением я сорвал с плеча плащ и набросил его на пса, скрутив в плотный клубок. Зверь взвыл, забился, но я прижал его к полу, не давая вырваться.
— Если он виноват — пусть его судят, — проговорил я, чувствуя, как под пальцами бьется старое сердце. — Но я не палач.
Князь молчал. Потом вдруг рассмеялся — уже без прежней хрипоты, почти добродушно.
— Ладно, — кивнул он. — Убери его.
Дружинники потащили пса прочь, а князь откинулся в кресле, изучая меня.
— Волк не показался, — заметил он. — И не пролил кровь без нужды. Хорошо. Значит ты человек.
Добрыня стиснул зубы, но промолчал.
Князь поднял кубок.
— Ну что, Добрыня? — проговорил он, откидываясь в резном кресле. — Ты хотел доказательств? Вот они.
Добрыня побледнел, как полотно. Его взгляд метнулся от князя ко мне и обратно, ища хоть каплю поддержки, но находил лишь ледяную усмешку.
Князь медленно поднялся, и в его глазах читалась странная смесь разочарования и облегчения. Он обвел взглядом зал, давая всем понять, что представление окончено.
— Ну что ж, — произнес он нарочито громко, — похоже, Добрыня ошибался. Никакого волка здесь нет. Просто дерзкий парубок с острым языком.
Его пальцы постукивали по рукояти ножа, но теперь это были скорее задумчивые, чем угрожающие движения. Я понимал — он дает мне шанс. Или делает вид, что дает.
— Княже, — начал я осторожно, но он резко поднял руку, прерывая меня.
— Довольно. Ты прошел испытание. — Его взгляд стал тяжелым, как мельничный жернов. — Но запомни: мое доверие — тонкий лед. Проломишься — не выплывешь.
Добрыня, стоявший у двери, сжал кулаки. Его взгляд жг мне спину, но он не смел перечить князю открыто.
— Ваша воля, — склонил я голову, чувствуя, как волк внутри замер в ожидании. Он не верил в эту игру, но подчинялся.
Князь вдруг улыбнулся — широко, неестественно, будто надевал маску.
— Так! — хлопнул он в ладоши. — Раз волков нет, значит можно и пировать! Эй, медведя! Гусей! Пусть все знают — в моих землях только люди живут!
Его смех раскатился по гриднице, но до глаз не доходил. Я понял главное: он не поверил. Он просто решил подождать.
А когда князь ждет — это хуже любой расправы.
Пир шумел до глубокой ночи. Дружинники, разгорячённые медом, громко перекликались через столы, а княжеские скоморохи выделывали коленца под бубны. Но за всей этой веселой вакханалией я чувствовал невидимую нить напряжения, протянутую прямо от княжеского места к моей скромной скамье у двери.