— Это было до войны, архилектор.
— Само собой. Когда вас схватили, все скорбели, и мало кто надеялся, что вы вернётесь живым. Когда война продолжилась, и месяцы шли за месяцами, надежда истаяла. Но после подписания мирного договора вы оказались среди пленников, возвращённых в Союз. — Он уставился на Глокту прищуренными глазами. — Вы заговорили?
Глокта не смог сдержаться и разразился пронзительным хохотом, который странным эхом отражался в холодной комнате. Не тот звук, что часто здесь услышишь.
— Заговорил ли я? Я говорил, пока моё горло не воспалилось. Я рассказал им всё, о чём только мог подумать. Я прокричал каждый секрет, что знал. Я лепетал, как дурачок. Когда кончилось всё, что я мог рассказать, я начал выдумывать. Я ссал под себя и плакал, как девчонка. Все так делают.
— Но не все выживают. Два года в императорских тюрьмах. Другие и половины этого срока не продержались. Врачи были уверены, что вы больше не встанете с постели, но годом позже вы подали прошение в Инквизицию. — Мы оба это знаем. Мы оба там были. Чего ты от меня хочешь, и почему не торопишься? Наверное, некоторые просто любят звук своего голоса.
— Мне говорили, что вас изуродовали, что вас сломали, что вы никогда не поправитесь, что вам нельзя доверять. Но я решил дать вам шанс. Турнир каждый год выигрывают всякие дураки, а на войне получается немало многообещающих солдат, но ваши достижения по выживанию за эти два года просто уникальны. Так что вас отправили на Север, возглавить один из рудников. И как вам Инглия?
Грязная клоака жестокости и коррупции. Тюрьма, в которой мы во имя свободы делали рабами невинных и виноватых без разбору. Вонючая дыра, куда мы посылали умирать от голода, болезней и тяжелого труда тех, кого ненавидели, и тех, кого стыдились.
— Там было холодно, — сказал Глокта.
— Вы тоже были холодны. Вы завели мало друзей в Инглии. Очень мало среди Инквизиции, и никого среди ссыльных. — Он выдернул из стопки бумаг оборванное письмо и критически глянул на него. — Наставник Гойл сказал мне, что вы бесчувственный человек, совершенно лишённый страсти. Он думал, что вы никогда ничего не добьётесь, что ему от вас никакой пользы. — Гойл. Сволочь. Мясник. Пусть уж лучше у меня не будет страсти, чем мозгов.
— Но три года спустя выработка увеличилась. Фактически она удвоилось. Так что вас вернули назад в Адую, работать под началом наставника Калина. Я думал, что вы, возможно, научитесь у него дисциплине, но, похоже, я ошибался. Вы всё делаете по-своему. — Архилектор хмуро посмотрел на Глокту. — Честно говоря, я думаю, что Калин вас боится. Думаю, они все боятся. Им не нравится ваша заносчивость, ваши методы, им не нравится ваша… особая проницательность в нашей работе.
— А что думаете вы, архилектор?
— Честно? Не уверен, что мне нравятся ваши методы, и сомневаюсь, что ваша самонадеянность полностью заслуженна. Но мне нравятся ваши результаты. Ваши результаты мне очень нравятся. Он захлопнул связку бумаг и положил сверху руку, наклонившись через стол к Глокте. Как я наклоняюсь к узникам, когда предлагаю им сознаться. — У меня есть для вас задание. Задание, которое подойдёт вашим талантам лучше, чем погони за жалкими контрабандистами. Задание, которое позволит вам восстановиться в глазах Инквизиции. Архилектор надолго замолчал. — Я хочу, чтобы вы арестовали Сеппа дан Тойфеля.
Глокта нахмурился. Тойфеля?
— Мастера-распорядителя монетного двора, ваше преосвященство?
— Его самого.
Мастер-распорядитель королевского монетного двора. Важный человек из важной семьи. Очень крупная рыба, попробуй, поймай такую в моём маленьком пруду. Рыба с влиятельными друзьями. Арестовывать такого человека опасно. Смертельно опасно.
— Могу ли я спросить почему?
— Не можете. Обо всех "почему" позвольте беспокоиться мне. Вы же сосредоточьтесь на получении признания.
— Признания в чём, архилектор?
— Как в чём? В коррупции и государственной измене! Похоже, наш друг, мастер-распорядитель монетного двора, был весьма неблагоразумен в некоторых личных сделках. Похоже, он брал взятки и злоумышлял с гильдией торговцев шёлком в ущерб интересам короля. И поэтому было бы очень полезно, если бы высокопоставленный торговец шёлком назвал его имя в какой-нибудь неприятной связи.
Вряд ли может быть совпадением тот факт, что как раз сейчас, когда мы говорим, в моей комнате для допросов есть высокопоставленный торговец шёлком. Глокта пожал плечами.
— Просто поразительно, какие имена начинают сыпаться из людей, когда они начинают говорить.
— Хорошо. — Архилектор взмахнул рукой. — Можете идти, инквизитор. Я приду за признанием Тойфеля завтра в это же время. Лучше вам его раздобыть.
Глокта тяжело дышал, пробираясь обратно по коридору.
Вдох, выдох. Спокойно. Он не ожидал, что покинет эту комнату живым. А теперь оказалось, что я вращаюсь во влиятельных кругах. Личное задание от архилектора, выбить признание в государственной измене у одного из самых доверенных чиновников Союза. Самые что ни на есть влиятельные круги, но надолго ли. Почему я? Из-за результатов? Или потому что меня никто не хватится?
— Приношу свои извинения за все сегодняшние задержки. В самом деле, тут словно бордель, все входят и выходят. — Реус изогнул распухшие и потрескавшиеся губы в печальной улыбке. Улыбаться в такое время — он просто изумителен. Но всему должен быть конец. — Давайте по-честному, Реус. Никто не придет к вам на помощь. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Вы сознаетесь. У вас есть только один выбор — когда вы это сделаете, и в каком будешь состоянии. Право, если станете тянуть время, то ничего не добьётесь. Кроме боли. А её у нас для вас предостаточно.
Сложно было прочесть выражение окровавленного лица Реуса, но его плечи поникли. Он обмакнул ручку в чернила дрожащей рукой, и слегка наклонным почерком написал своё имя внизу бумаги с признанием. Я снова победил. Моя нога болит меньше? Мне вернулись мои зубы? Это помогло мне уничтожить этого человека, которого я когда-то называл другом? Тогда зачем я делаю это? Единственным ответом был скрип кончика пера по бумаге.
— Прекрасно, — сказал Глокта. Практик Иней перевернул документ. — А это список ваших сообщников? — Он лениво просмотрел имена. Горстка младших торговцев шелком, три капитана кораблей, офицер городской стражи, пара младших таможенных чиновников. И в самом деле, скучный рецепт. Посмотрим, удастся ли нам приправить его специями. Глокта повернул лист обратно и толкнул назад через стол. — Реус, добавьте в список имя Сеппа дан Тойфеля.
Толстяк выглядел озадаченно.
— Мастера-распорядителя монетного двора? — промямлил он своими толстыми губами.
— Его самого.
— Но я никогда с ним не встречался.
— И что? — бросил Глокта. — Делайте, как я говорю. — Реус помедлил, слегка открыв рот. — Пиши, жирная свинья. — Практик Иней хрустнул костяшками пальцев.
Реус облизал губы.
— Сепп… дан… Тойфель, — бубнил он себе поднос, выводя буквы.
— Прекрасно. — Глокта аккуратно закрыл крышку ящика со своими ужасными, прекрасными инструментами. — Рад за нас обоих, что это нам сегодня не понадобится.
Иней захлопнул наручники на запястьях узника, поднял его на ноги и повёл к двери в задней части комнаты.
— Что теперь? — крикнул Реус через плечо.
— Инглия, Реус, Инглия. Не забудьте упаковать что-нибудь тёплое. — Дверь за ним закрылась. Глокта посмотрел на список имён в своих руках. Сепп дан Тойфель был в самом низу. Одно имя. Выглядит как любое другое. Тойфель. Всего лишь ещё одно имя. Но какое опасное.
Секутор ждал снаружи в коридоре, как обычно улыбаясь.
— Отправить толстяка в канал?
— Нет, Секутор. Отправь его следующим кораблём в Инглию.
— Вы сегодня в милосердном настроении, инквизитор.
Глокта фыркнул.
— Милостью был бы канал. Этот свин и шести недель на Севере не протянет. Забудь его. Сегодня надо арестовать Сеппа дан Тойфеля.
Секутор поднял брови.
— Это не тот ли, который мастер-распорядитель монетного двора?
— Он самый. Согласно недвусмысленным приказам его высокопреосвященства архилектора. Похоже, он брал деньги у торговцев шёлком.
— О, как не стыдно.
— Отправляемся, как только стемнеет. Скажи Инею, чтобы был готов.
Тощий практик кивнул, его длинные волосы закачались. Глокта повернулся и захромал по коридору, стукая тростью по грязным плиткам; его левая нога горела огнём.
Зачем я это делаю? Снова спрашивал он себя.
Зачем я это делаю?
Никакого выбора
Логен проснулся, болезненно дёрнувшись. Он лежал в неудобной позе: шея вывернута на чём-то жёстком, колени притянуты к груди. Он чуть приоткрыл глаза. Всё было как в тумане, и темно, но откуда-то шёл слабый свет. Свет сквозь снег.
Логен почувствовал укол паники. Теперь он знал, где находится. Он накидал снега к входу маленькой пещеры, чтобы сберечь тепло, сколько уж его там было. Должно быть, пока он спал, шёл снегопад, и вход завалило совсем. Если метель была сильной, то снаружи, небось, много снега. Сугробы выше человеческого роста. Логен может никогда не выбраться. Что если он карабкался вверх по высокогорным долинам, только чтобы помереть в этой тесной дыре в скале, в которой даже ноги не вытянуть.
Логен, как мог, извернулся в этом узком месте и стал отгребать снег окоченевшими руками. Он барахтался в нём, боролся с ним, прорубался через него, бормоча себе под нос проклятия. Внезапно хлынул обжигающе-яркий свет. Логен откинул последний снег и выполз на открытый воздух.
Небо было сверкающе-голубым, над головой пылало солнце. Логен поднял к нему лицо, закрыл воспалённые глаза и подставил себя омывающему свету. Воздух болезненно холодил горло. Пронизывающе холодил. Во рту пересохло, словно от пыли, язык стал похож на плохо обработанную доску. Логен зачерпнул снега и взял в рот. Снег таял, Логен глотал. Холодно, из-за этого заболела голова.