Но что если они найдут что-то среднее, чтобы всем было удобно? Его ноги медленно стали ускоряться. Не дружба, не свадьба, но какое-то более свободное соглашение? Он зашагал по дороге к Четырем Углам. Они могли бы осторожно встречаться, говорить, смеяться, быть может, где-нибудь, где есть постель…
Нет. Нет. Джезаль снова остановился и недовольно хлопнул себя по голове. Он не мог позволить этому случиться, даже если предположить, что могла она. Одно дело Вест, но что если узнают другие люди? На его репутацию это, конечно никак не повлияет, но Арди погубит. Погубит. Он содрогнулся от этой мысли. Она уж точно такого не заслуживала. И не очень-то хорошо говорить, что это её проблемы. Это плохо. Просто чтобы он повеселился? Как эгоистично. Он удивился, что раньше это никогда ему на ум не приходило.
Итак, его мысли зашли в тупик, как уже десяток раз за этот день: из встречи с ней ничего хорошего не выйдет. Скоро он отправится на войну, и это положит конец нелепой тоске. Значит, домой, в кровать, и завтра весь день тренироваться. Тренироваться, пока маршал Варуз не выбьет Арди из его мыслей. Он глубоко вздохнул, расправил плечи, повернулся и пошёл в сторону Агрионта.
Из темноты проступали очертания статуи Гарода Великого на мраморном постаменте высотой почти с Джезаля — для этой маленькой тихой площади возле Четырёх Углов изваяние казалось слишком большим и величественным. Всю дорогу сюда он прыгал из тени в тень, избегая людей и изо всех сил стараясь не привлекать внимания. Впрочем, людей встречалось немного. Было поздно, и скорее всего Арди бросила ждать его уже давным-давно, если предположить, что она вообще сюда приходила.
Он нервно обошёл статую, вглядываясь в тени, и чувствуя себя полным дураком. Прежде он проходил по этой площади много раз, и никогда даже не задумывался. В конце концов, разве это не публичное место? У него есть такое же право здесь находиться, как и у любого, но почему-то всё равно он чувствовал себя, словно вор.
Площадь была пуста. Это хорошо. Лучше для всех. Тут ничего не получить, зато легко всё потерять, и так далее. Так почему он чувствовал себя совершенно раздавленным? Он смотрел на лицо Гарода, вглядывался в это хмурое каменное выражение, которое скульпторы обычно придают поистине великим людям. У этого Гарода был прекрасный сильный подбородок, почти такой же, как у самого Джезаля.
— Проснись! — зашипел ему на ухо голос. Джезаль по-девчачьи взвизгнул, отшатнулся, споткнулся и устоял на ногах, лишь вцепившись в громадную ногу Гарода. Перед ним стояла тёмная фигура в капюшоне.
Раздался смех.
— Смотри не описайся. — Арди. Она откинула капюшон. Свет из окна косо упал на нижнюю часть её лица, осветив кривоватую улыбку. — Это всего лишь я.
— Я тебя не видел, — бессмысленно промямлил он, быстро отпуская громадную каменную ступню и изо всех сил стараясь выглядеть непринуждённо. Следовало признать, начало оказалось неважным. Все эти дела в духе рыцарей плаща и кинжала не были его коньком. Впрочем, Арди, похоже, чувствовала себя вполне комфортно. Это навело его на мысль: а не проделывала ли она подобного и раньше?
— В последнее время с тобой было довольно сложно встретиться, — сказала она.
— Ну, э-э-э, — пробормотал он, и его сердце по-прежнему стучало от потрясения, — я был занят, Турнир и всё такое…
— А, крайне важный Турнир. Я видела сегодня, как ты сражался.
— Да?
— Очень впечатляюще.
— Э-э-э, спасибо, я…
— Мой брат что-то говорил, так ведь?
— О фехтовании?
— Нет, тупица. Обо мне.
Джезаль помедлил, пытаясь придумать, как лучше ответить.
— Ну, он…
— Ты его боишься?
— Нет! — Молчание. — Ладно, да.
— Но ты всё равно пришел. Полагаю, я должна быть польщена. — Она медленно обошла его, осматривая сверху донизу, от ног до лба и обратно. — Впрочем, ты не спешил. Уже поздно. Вскоре я должна буду идти домой.
В том, как она на него смотрела, было что-то такое, из-за чего его сильно стучащее сердце никак не успокаивалось. Даже наоборот. Надо было сказать ей, что они не могут больше видеться. Что это неправильно. Для них обоих. Ничего хорошего из этого не выйдет… ничего хорошего…
Джезаль часто дышал, напряжённый, возбуждённый, не в силах отвести глаз от её затенённого лица. Он должен был сказать ей, сейчас. Разве не за этим он пришёл? Он открыл рот, чтобы сказать, но все доводы теперь казались очень далёкими, неосязаемыми и невесомыми, и подходящими для каких-то других людей в других временах.
— Арди… — начал он.
— М-м-м? — она шагнула к нему, склонив голову набок. Джезаль хотел было отодвинуться, но за спиной стояла статуя. Арди подошла ещё ближе, губы слегка раскрыты, глаза смотрят на его рот. В конце концов, что в этом такого плохого?
Ещё ближе, и её лицо повернулось к его лицу. Он чувствовал её запах — его голова переполнялась её ароматом. Он чувствовал её теплое дыхание на своей щеке. Что в этом может быть плохого?
Кончики её пальцев холодили его кожу — коснулись его лица, прошлись по линии подбородка, забрались ему в волосы и потянули его голову к ней. Мягкие и тёплые губы коснулись его щеки, потом подбородка, а потом и рта, нежно пососав его губы. Она прижалась к нему. Другая её рука скользнула ему за спину. Её язык коснулся его дёсен, зубов, языка — и она издала горлом какой-то звук. Он тоже, возможно, хотя и не знал точно. Всё его тело трепетало, было жарко и холодно одновременно. Он мог думать только об её губах, словно никогда раньше не целовал девушку. Что в этом может быть плохого? Её зубы куснули его губу — почти больно, но не совсем.
Джезаль открыл глаза: бездыханный, дрожащий, колени подкашивались. Она смотрела на него. Он видел, как её глаза блестят в темноте, внимательно смотрят на него, изучают его.
— Арди…
— Что?
— Когда я снова тебя увижу? — В горле у него пересохло, и голос звучал хрипло. С лёгкой улыбкой она опустила глаза. С жестокой улыбкой — словно она вскрыла его блеф и выиграла у него кучу денег. Ему было плевать. — Когда?
— О, я дам тебе знать.
Ему пришлось снова поцеловать её. Похер на последствия. Похуй на Веста. Всё к чертям. Он наклонился к ней и закрыл глаза.
— Нет-нет-нет. — Она оттолкнула его рот от своего. — Ты должен был прийти раньше. — Она оторвалась от него, всё ещё с улыбкой на губах, и медленно прошла прочь. Застыв, он смотрел на неё — молча, зачарованно, прижав спину к холодному камню постамента статуи. Он никогда не испытывал таких чувств. Никогда.
Она взглянула назад, всего лишь раз, словно чтобы проверить, наблюдает ли он. Его грудь сжалась, почти мучительно, всего лишь от одного её взгляда. А потом она завернула за угол и пропала.
Он ещё немного постоял там, широко раскрыв глаза, в силах только дышать. Потом на площади дунул порыв холодного ветра и мир снова навалился на него. Фехтование, война, его друг Вест, обязательства. Один поцелуй, вот и всё. Один поцелуй, и его решимость утекла, как моча из треснувшего ночного горшка. Джезаль смущённо огляделся, неожиданно чувствуя вину и страх. Что он тут натворил?
— Чёрт, — сказал он.
Чёрное дело
Горящие вещи могут пахнуть очень по-разному. Живое дерево, свежее и полное соков, пахнет в огне совсем не так, как мёртвое и высохшее. Свинья и человек в огне пахнут почти одинаково, но это другая история. Тот запах, который Ищейка чуял сейчас, шёл от горящего дома. Он знал это, как пить дать. Этот запах он знал лучше, чем ему хотелось бы. Сами по себе дома редко горят. Обычно тут замешано какое-то насилие. Скорее всего, это означало, что поблизости есть люди, к тому же готовые драться. Так что Ищейка очень осторожно прокрался среди деревьев, подполз на животе до края и выглянул из кустов.
И вот он увидел, да уж. Неподалеку от реки поднимался высокий столб чёрного дыма. Маленький домик всё ещё дымился, но выгорел уже до низеньких каменных стен. Там был ещё и сарай, но от него ничего не осталось, кроме кучки чёрных палок, да чёрной грязи. Пара деревьев и клочок распаханной земли. И в лучшие времена фермеры так далеко к северу влачили довольно бедное существование. Слишком холодно, много не вырастишь — может, разве что несколько корнеплодов, да немного овец. Если повезёт, ещё пару свиней. Ищейка покачал головой. Кому понадобилось сжигать таких бедняков? Кому нужен этот клочок неподатливой земли? Он решил, что некоторые люди просто любят жечь. Ищейка выдвинулся ещё немного дальше, глядя налево и направо в долину, выискивая признаки тех, кто это сделал, но не увидел никакого движения, кроме нескольких тощих овец на склонах. И уполз назад в кусты.
Когда он подкрался к лагерю, его сердце упало. Голоса громкие, как всегда спорят. Ему сначала даже захотелось пройти мимо, и идти, не останавливаясь — так его достали эти бесконечные ссоры. Впрочем, в итоге он решил, что так нельзя. Плох тот разведчик, который бросает своих людей.
— Доу, да завали уже свою пасть! — грохочущий голос Тул Дуру. — Ты хотел на юг, и пока мы шли на юг, ты только и делал, что ныл про горы! Теперь мы с гор ушли, а ты день и ночь ворчишь о своём пустом животе! Я по горло сыт этим, скулящий пёс!
Раздался мерзкий рык Чёрного Доу:
— А почему тебе достаётся вдвое больше жратвы? Только из-за того, что ты огромная жирная свинья?
— Ах ты, мелкий ублюдок! Я раздавлю тебя, как червяка! Да ты червяк и есть!
— А я перережу тебе глотку, пока будешь спать, куча мяса! И у всех будет много еды! По крайней мере, избавимся от твоего ебучего храпа! Уж я-то знаю, почему тебя прозвали Грозовой Тучей, гремучая свинья!
— Завалите оба свои пасти! — Ищейка услышал рёв Тридубы, такой громкий, что и мёртвых бы разбудил. — Меня тошнит уже!
Теперь Ищейка видел всех пятерых. Тул Дуру и Чёрный Доу, ощетинились друг на друга, Тридуба между ними, поднял руки. Форли сидел и наблюдал с грустным видом, а Молчун, даже не смотрел на них и проверял свои стрелы.
— Эй! — прошипел Ищейка, и все резко обернулись к нему.