Старый воин медленно встал, вытер руки об куртку, взяв время поразмыслить.
— На юг. По пути похороним Форли. Возьмём этих лошадей, раз уж они всё равно за нами пойдут, и отправимся на юг. Тул, ты лучше распряги эту лошадь из телеги — только она тебя выдержит.
— На юг? — озадаченно спросил Грозовая Туча. — Куда на юг?
— В Инглию.
— В Инглию? — спросил Ищейка, и он знал, о чём все думают. — Зачем? Там ведь сражаются?
— Конечно, сражаются, потому нам туда и надо.
Доу нахмурился.
— Нам? А что у нас против Союза?
— Нет, болван, — сказал Тридуба. — Я собираюсь сражаться не с ними, а за них.
— За Союз? — спросил Тул, скривив губу, — за этих чёртовых баб? Это не наш бой, вождь.
— Теперь любой бой против Бетода — мой. Я собираюсь посмотреть, как с ним будет покончено. — Ищейка никогда не видел, чтобы Тридуба поменял решение после того, как уже принял его.
Ни разу.
— Кто со мной? — спросил он.
Все. Само собой.
Шёл дождь. Мелкий дождик, от которого весь мир делался мокрым. Мягкий, как девичий поцелуй — так говорится, хотя Ищейка не мог припомнить, на что те похожи. Дождь. Почему-то сейчас он казался подходящим. Доу закончил набрасывать грязь, шмыгнул носом и воткнул лопату в землю возле могилы. Она была далеко от дороги. Очень далеко. Они не хотели, чтобы кто-нибудь её нашел, и откопал Форли. Все собрались вокруг, теперь уже только впятером, и смотрели вниз. Прошло много времени с тех пор, как им приходилось хоронить кого-то из своих. Конечно, шанка добрались до Логена, но его тело найти не удалось. Сейчас их стало всего лишь на одного меньше, но Ищейке казалось, что не хватает очень многого.
Тридуба нахмурился, взяв время на размышление, обдумывая, что сказать. Хорошо, что именно он был вождём, и это ему нужно было искать слова, поскольку Ищейка сомневался, что смог бы их найти. Минуту спустя Тридуба заговорил, медленно, как меркнет свет на закате.
— Это был слабый человек, что лежит здесь. Слабейший, и это факт. Так его звали, и разве это не шутка? Назвать человека Слабейшим. Худший боец из тех, кого смогли выставить против Девятипалого. Слабый боец, спору нет, но с сильным сердцем, так я скажу.
— Ага, — сказал Молчун.
— Сильное сердце, — сказал Тул Дуру.
— Сильнейшее, — промямлил Ищейка. У него в горле стоял ком, если честно.
Тридуба кивнул сам себе.
— Нужна немалая сила духа, чтобы встретить смерть так, как встретил он. Идти на неё, не жалуясь. Просить о ней. И не ради себя самого, а ради других, ради тех, кого он даже не знал. — Тридуба стиснул зубы и помедлил, глядя в землю. — Вот и всё, что мне есть сказать. Возвращайся в грязь, Форли. Мы стали беднее, а земля богаче от этого.
Доу встал на колено и положил руку на свежевскопанную почву.
— Возвращайся в грязь, — сказал он. На миг Ищейка подумал, что по его носу, кажись, течёт слеза, но, наверно, это был просто дождь. В конце концов, это ведь Чёрный Доу. Он встал и пошёл прочь, повесив голову, и остальные пошли за ним, один за другим, в сторону лошадей.
— Прощай, Форли, — сказал Ищейка. — Больше никакого страха.
Он решил, что теперь он будет главным трусом в отряде.
Несчастье
Джезаль нахмурился. Арди опаздывала. Она никогда раньше не опаздывала. Она всегда была на месте, когда он приходил, где бы они не договорились встретиться. Ему вовсе не нравилось ждать её. Ему всегда приходилось ждать её писем, и уже одно это его раздражало. От того, что приходилось стоять здесь, как идиоту, он чувствовал себя рабом больше обычного.
Джезаль хмуро посмотрел на серое небо. Упало несколько капель дождя, как раз под стать его настроению. Время от времени он чувствовал их лёгкие уколы на лице. Он видел, как капли рисуют круги на серой поверхности озера, чертят бледные штрихи на фоне зелени деревьев и серых зданий. Тёмный силуэт Дома Делателя из-за них казался туманным. Джезаль хмуро посмотрел на это здание с особенным неудовольствием.
Он не знал, что теперь о нём думать. Вся эта история казалась каким-то лихорадочным кошмаром. И Джезаль решил, что, как и кошмар, лучше это просто игнорировать, и притвориться, что ничего никогда не было. Ему это, может, и удалось бы, вот только эта чёртова штука всегда торчала на краю его зрения, когда бы он ни вышел за дверь, напоминая ему, что мир полон тайн, которых он не понимал, и которые бурлят прямо под поверхностью.
— Будь оно проклято, — пробормотал он, — и будь проклят этот безумец Байяз.
Он хмуро посмотрел на сырые лужайки. Дождь отпугивал народ от парка, и теперь он был таким пустым, каким Джезаль его уже давно не видел. Пара человек грустного вида равнодушно сидела на скамейках, погрузившись в свои трагедии, да прохожие на дорожках спешили неизвестно откуда неизвестно куда. Один направлялся к нему, закутанный в длинную накидку.
Хмурое выражение исчезло с лица Джезаля. Это она, он узнал. Капюшон низко опущен, закрывая лицо. День был прохладный, но это выглядело чересчур драматично. Он никогда бы не подумал, что она из тех, кого напугает пара капель дождя. И всё-таки Джезаль был рад её видеть. Абсурдно рад. Он улыбнулся и поспешил вперёд. А потом, когда их разделяла лишь пара шагов, она откинула капюшон.
Джезаль ахнул от ужаса. На её щеке виднелся огромный сиреневый синяк, и вокруг глаза, и в уголке рта! На миг он встал, замерев, по-дурацки желая, чтобы это его ранили вместо неё. Боль была бы слабее. Он понял, что прижал руку ко рту, выпучив глаза, словно маленькая нервная девочка, которая увидела в ванной паука, но ничего не мог с собой поделать.
Арди лишь сердито на него посмотрела.
— Что? Никогда раньше не видел синяков?
— Ну, видел, но… ты в порядке?
— Конечно в порядке. — Она обошла его и пошла по дорожке. Ему пришлось поспешить, чтобы догнать её. — Ничего страшного. Я упала, вот и всё. Я неуклюжая дура. И всегда такой была. Всю свою жизнь. — Ему показалось, что она сказала это с какой-то горечью.
— Я могу что-нибудь сделать?
— А что ты можешь сделать? Поцелуешь, чтобы зажило? — Если бы они были наедине, то он был бы не прочь попробовать, но её хмурый вид показывал, что именно она думала об этой идее. Это было странно: синяки должны были его отталкивать, но не отталкивали. Совсем. Наоборот, он чувствовал почти всепоглощающую потребность обнять её, откинуть волосы, прошептать успокаивающие слова. Трогательные. Она, наверное, дала бы ему пощечину, если бы он попытался. Возможно, он эту пощечину и заслужил. Ей не нужна его помощь. К тому же он не мог к ней прикасаться. Вокруг люди, будь они прокляты, повсюду глаза. Никогда не знаешь, кто наблюдает. От этой мысли он занервничал сильнее.
— Арди… мы, часом, не рискуем? Я имею в виду, что если твой брат…
— Она фыркнула.
— Забудь о нём. Он не сделает ничего. Я сказала ему не совать свой нос в мои дела. — Джезаль невольно улыбнулся. Он представил себе, что это была довольно забавная сцена. — К тому же я слышала, что вы все со следующим приливом отправляетесь в Инглию, и не могу же я позволить тебе уехать, не попрощавшись, не так ли?
— Я бы так не поступил! — сказал он, снова ужаснувшись. Одни только слова о прощании уже ранили. — Я хочу сказать, ну, я скорее дал бы им уплыть без меня, чем поступил бы так!
— Хм.
Некоторое время они шли в тишине вокруг озера, и оба смотрели вниз на гальку. Это не очень-то походило на горько-сладкое прощание, которое он себе представлял. Только горькое. Они прошли среди стволов каких-то ив, чьи ветви касались воды. Это было уединённое место, укрытое от назойливых глаз. Джезаль решил: для того, что он хочет сказать, лучше места не найти. Он искоса глянул на неё и глубоко вдохнул.
— Арди, э-э-э, не знаю, сколько меня не будет. Я имею в виду, что возможно, пройдут месяцы… — Он покусал верхнюю губу. Слова выходили не так, как он надеялся. Он по меньшей мере двадцать раз репетировал речь, глядя в зеркало, пока не добился правильного выражения: серьезного, уверенного, немного вкрадчивого. Но теперь слова вылетали с глупой спешкой. — Надеюсь… ну, быть может… надеюсь, ты будешь меня ждать?
— Я бы сказала, что я всё ещё буду здесь. Мне больше нечем заняться. Но не волнуйся, в Инглии тебе будет, о чём подумать — война, честь, слава и всё такое. Ты скоро забудешь обо мне.
— Нет! — вскричал он, схватив её за руку. — Нет, не забуду! — Он быстро отдёрнул руку, беспокоясь, что кто-то может увидеть. По крайней мере, теперь она на него смотрела — видимо, несколько удивлённая тем, каким яростным было его отрицание. Хотя сам он удивился ещё сильнее.
Джезаль, моргая, смотрел на неё. Конечно, симпатичная девушка, но слишком темноволосая, слишком смуглая, чересчур умная, просто одетая, без украшений и с огромным безобразным синяком на лице. Вряд ли её стали бы обсуждать в офицерской столовой. Как же так получилось, что она казалась ему самой прекрасной женщиной в мире? Принцесса Тереза выглядела рядом с ней немытой собакой. Умные слова вылетели из его головы, и он заговорил не думая, глядя ей прямо в глаза. Может, так и выглядит честность.
— Послушай, Арди, я знаю, ты думаешь, что я осёл, и… ну, наверное я и есть осёл, но я не собираюсь всё время им быть. Я не знаю, почему ты вообще посмотрела на меня, и я не многое знаю о таких вещах, но, ну… я всё время о тебе думаю. Уже с трудом могу думать о чём-то другом. — Он снова глубоко вздохнул. — Я думаю… — Он снова осмотрелся, просто проверил, что никто не смотрит. — Я думаю, что люблю тебя!
Она разразилась хохотом.
— Ты и впрямь осёл, — сказала она. Отчаяние. Джезаль был совершенно сокрушён. Он вздохнуть не мог от разочарования. Скорчил лицо, повесил голову и уставился в землю. В глазах стояли слёзы. Настоящие слёзы. Печаль. — Но я буду ждать. — Радость. Она переполнила его грудь и вырвалась наружу с девчачьим всхлипом. Он был беспомощен. Арди обладала какой-то нелепой властью над ним. Разница между страданием и счастьем заключалась в одном правильном слове от неё. Она снова рассмеялась. — Посмотри на себя, дурачок.