— Присаживайтесь, — человек указал Павловскому на стул, говорил он тихо, почти без акцента. — Меня зовут Тоомас Тамм. Я — комиссар полиции города Валга. А вы, как я понимаю, большевистский агент? Или шпион? Как вам больше нравится.
— Вы отлично говорите по-русски. — Павловский дешёвым комплиментом пытался настроить комиссара положительно.
— Я тридцать лет служил в полиции России. В последние годы возглавлял сыскное отделение уездного управления полиции. Но мы отвлеклись.
— Господин комиссар, я похож на большевистского шпиона? — вопросом на вопрос ответил Павловский. Он встал и щёлкнул каблуками. — Честь имею представиться: ротмистр Псковского добровольческого корпуса Павловский Сергей Эдуардович. В последнее время исполнял должности военного коменданта Пскова и командира отдельного кавалерийского эскадрона.
Полицейский криво усмехнулся тонкими губами.
— Чем можете доказать?
Павловский хотел было тут же достать из подкладки шинели свои документы, но что-то его удержало. С минуту он сидел не шевелясь. «Если представить документы, — вертелось у него в голове, — где гарантии, что этот хлыщ просто возьмёт и порвёт их, а затем прикажет меня расстрелять? Нет уж, подождём». Он уверенно сказал:
— Насколько мне известно, в городке есть части моего корпуса. Вы можете через любого русского офицера направить запрос на имя командира корпуса полковника фон Нефа, который знает меня лично.
— Направим, конечно, направим. Только, полагаю, это будет лишним. Видите ли, все русские офицеры, сражавшиеся с красными в Риге, давно уже здесь, в Эстонии, или в районе Лиепаи, в частях Балтийского ландесвера. Где же, по-вашему, были вы?
— Мы с подпоручиком Гуторовым три недели добирались сюда.
Комиссар улыбнулся.
— И вы будете мне рассказывать, что без документов умудрились преодолеть по вражеской территории почти полтораста вёрст? Не морочьте мне голову. Лучше честно и откровенно признайтесь: каково ваше настоящее имя, кто вас послал и с какой целью?
— Господин комиссар, — Павловский еле сдерживал себя, — вы ошибаетесь. Мы офицеры. Вы даже можете сдать нас в русскую контрразведку, тем более что подпоручик Гуторов сам офицер контрразведки.
— Да, мы можем вас выдать русской контрразведке. Они с вами церемониться не станут, сразу расстреляют. Мы же предлагаем вам жизнь в обмен на информацию.
«Ага, — думал Павловский, — что вам не скажи, всё равно расстреляете. Надо отсюда уходить. Охрана невелика. Справимся».
— Хорошо, — согласился он, — дайте нам подумать. Отведите в камеру, накормите, принесите бумагу и карандаш. К вечеру можете вновь вызвать на допрос.
Тонкие губы комиссара расплылись в довольной улыбке.
— Приятно иметь дело с умными людьми, — комиссар позвонил в колокольчик, стоявший на столе.
Вошёл дюжий конвоир и отвёл Павловского в камеру. Гуторов бросился с расспросами:
— Сергей Эдуардович, ну что? Как?
Его на допрос не вызывали. Павловский кратко поведал о знакомстве с полицейским комиссаром и в заключение строго сказал:
— Надо бежать. Сегодня же. Поедим и отправимся к нашим. Конвоиров не убивать, иначе нам не жить, эстонцы не простят.
После полудня в камеру принесли несколько листов чистой бумаги и два карандаша, а чуть позже — две полных миски горячего и густого горохового супа с большими кусками свинины и крупными ломтями ржаного хлеба. Пообедав, офицеры сели за бумаги. По общему согласию каждый написал по отрывку из любимого литературного произведения: Гуторов — из рассказа Чехова «Дуэль», Павловский — из «Капитанской дочки» Пушкина.
Вечером на допрос никого не вызвали, за бумагами не приходили. Офицеры решили — ждать дольше нельзя. Гуторов громко заколотил в дверь. В камеру просунул голову заспанный часовой и недовольно что-то пробурчал по-эстонски. Павловский прижал его голову дверью, а затем схватил охранника за ремень и резким движением втащил в камеру. Гуторов сказал ошалевшему от страха эстонцу:
— Быстро раздевайся, камрад, и разувайся тоже.
Гуторов переоделся охранником, которого туго связали, воткнули в рот кусок грязной тряпки и шибанули для верности по голове прикладом. Свою шинель и одежду Гуторов связал ремнём в тюк и сунул его в руки Павловского.
— Придётся вам, господин ротмистр, малость потерпеть в роли пленного.
В холодную ночь улицы из тюрьмы выбрались без приключений, других часовых не оказалось. Город опустел, фонари не горели, лишь слабый свет, лившийся из окон домов, освещал узкие полоски тротуаров и брусчатку проезжей части. Бодрым шагом русский пленный и эстонский конвоир с винтовкой наперевес двинулись в противоположную сторону от реки, не зная наперёд, чем закончится их авантюра. На перекрёстке улиц их остановил эстонский патруль, что-то спросил. Гуторов в ответ, прикидываясь больным, невнятно промычал и, махнув на патруль рукой, подтолкнул Павловского в спину стволом винтовки. Патрульные, выругавшись, тоже махнули рукой и отвернулись.
Стояла чудесная ясная, но безлунная ночь с лёгким морозцем. Над ними сияла Большая медведица, а Млечный путь и вправду, будто напитавшийся свежим парным молоком, густой белой булкой улёгся по небу от края до края. Сухой снег похрустывал под сапогами. Что интересно — не лаяли собаки. Павловский уже давно заметил: во фронтовой полосе собаки вели себя скромно, тихо, не желая, видимо, быть замеченными и услышанными теми, кому этого не требовалось. Вдруг они резко остановились — где-то рядом послышалась русская речь. Голоса приближались. Через минуту из-за угла им навстречу вышла группа русских офицеров.
— Братцы, — с криком бросился к ним Гуторов, — мы свои, свои!
4
За особые военные заслуги при отступлении корпуса от Пскова и проявленное при этом личное мужество ротмистр Павловский приказом командира Северного корпуса был произведён в чин подполковника, а подпоручик Гуторов — в чин поручика. А потом… А потом началась служба во вновь формируемом Северном корпусе Северо-Западной армии.
В январе-марте девятнадцатого года Северный корпус совместно с молодой эстонской армией освобождал от красных Эстонию. Батальоны и полки корпуса, как и раньше, комплектовались офицерами-добровольцами, прибывавшими из Латвии и Литвы, Польши и Финляндии, из германского плена, переходившими из Красной армии на сторону Белого движения. Нижние чины тоже были добровольцами — солдаты и унтер-офицеры бывшей русской армии, гимназисты, реалисты, студенты училищ, университетов и институтов, вольноопределяющиеся из мелкого чиновничества, торговцы, лавочники, крестьяне…
Формировавшиеся части вид имели весьма своеобразный. В одном строю стояли одетые в форменные шинели учащихся и студентов, инженеров и чиновников, полушубки, гражданские пальто, ватные куртки и реже — в армейские и флотские шинели. Не хватало вооружения, особенно пулемётов, артиллерии, да и винтовку имел не каждый. Если доброволец приходил без своего оружия, ему говорили:
— В первом бою возьмёте винтовку погибшего товарища либо убитого врага.
Антанта, активно вооружавшая, одевавшая, обувавшая и кормившая эстонцев, белым соединениям не давала ничего. Но добровольцы верили в успех Белого движения, понимали: им во что бы то ни стало надо было прорваться в Россию, выйти на оперативный простор, отобрать оружие, боеприпасы и продовольствие у красных, пополнить свои ряды. Справедливости ради следует признать, как и все добровольческие белогвардейские соединения, Северный корпус при его малочисленности, слабости вооружения и плохом снабжении отличался в боях необычайной стойкостью, упорством, массовым героизмом.
Полковник А. П. Родзянко, произведённый недавно в генерал-майоры и сменивший фон Нефа на посту командира корпуса, в начале марта поручил подполковнику Павловскому срочно сформировать из прибывавших офицеров конный полк четырёхэскадронного состава. А уже в конце апреля полк принял участие в наступлении на Петроград.
Наступление это было странным. На красный Петроград корпус, в реальности представлявший собой по численности пехотную бригаду, выступил в составе 4700 штыков, 1100 сабель, имея в трёх батареях 11 легких трёхдюймовых орудий. Любой читатель, мало-мальски разбирающийся в военном деле, понимает, взять штурмом полуторамиллионный город с 6 тысячами солдат было практически невозможно. Конечно, если сами защитники не имели горячего желания сдаться. Большинство питерских рабочих этого не желали. Некоторые историки полагают, что весеннее наступление белых на Петроград следует рассматривать попыткой молодых генералов и полковников спасти корпус от растворения на территории Эстонии (в противовес генералу Юденичу и его единомышленникам, считавшим неподготовленное наступление авантюрой). Возможно, так оно и было.
Тем не менее шанс победить у белых имелся. В мае советская власть основные свои силы направила на борьбу с Колчаком. На юге соединения Красной армии увязли в боях с войсками генерала Деникина, белоказаками, петлюровцами, румынами, французами, сотнями банд «зелёных», «синих», «жёлтых» и иных цветов радуги. Часть сил красным приходилось держать на Карельском перешейке, прикрывая город от белофиннов генерала Маннергейма. Петроград, отдавший фронту лучших бойцов рабочей Красной гвардии, революционных матросов Балтфлота, фактически оказался незащищённым.
Белых предали, как всегда, британцы — «союзники» и вечные враги России.
Наступление началось в три часа утра 13 мая. Для Советов оно оказалось настолько неожиданным, что части Красной армии бежали, зачастую не оказывая сопротивления. Красноармейцы, бывшие офицеры и унтер-офицеры сдавались в плен целыми подразделениями и переходили на сторону белых. В полном составе перешли Вятский полк, гарнизон форта «Красная Горка»; бывший гвардейский Семеновский полк перебил своих комиссаров и под музыку полкового оркестра перешёл в состав наступавших войск. Части Северного корпуса быстро захватили Ямбург, Волосово, вплотную подошли к Гатчине.
Военная удача оказалась настолько неожиданной, что растерялось не только руководство корпуса, но и «союзники». Генерал А. П. Родзянко писал в своих «Воспоминаниях о Северо-Западной армии»: «Вскоре после начала наших удачных действий стали прибывать на фронт одна за другой различные иностранные комиссии». Итогом вояжа английских и французских офицеров стал переход в наступление 2-й эстонской дивизии.