— Отчего же, господин генерал, не выплачено жалованье?
— От того, молодой человек, что шла активная фаза войны; войска, разбросанные по обширной территории, находились в постоянном движении; финансисты квартирмейстерской службы были просто не в состоянии угнаться за каждым полком и батальоном. Мною было решено отложить выплаты до взятия Петрограда. Позвольте и мне задать вопрос? — Юденич вновь сел на диван и закурил.
— Извольте, Николай Николаевич. — Было видно, Булак-Балахович нервничает.
— Насколько мне известно, — Юденич говорил спокойно, но в голосе чувствовалась сталь, — вы, генерал, командуете кавалерийской дивизией?
— Так точно.
— И, таким образом, к судному делу, равно как и к контрразведке, дела не имеете? Во всяком случае, я, как главнокомандующий, не переподчинял вам судный отдел штаба и контрразведку.
— Так точно.
— Так на каком основании вы, генерал, врываетесь в мои покои, словно тать, — Юденич повысил голос, — роетесь в личных вещах, забыв о субординации и чести офицера?!
— На том основании, милейший Николай Николаевич, — Булак-Балахович вновь некрасиво сгримасничал, — что вот уже неделя, как вы не главнокомандующий, а частное лицо. Это ведь ваш приказ? — Он положил перед Юденичем его приказ от 22 января о расформировании Северо-Западной армии. — На том основании, — продолжал Булак-Балахович, — что у эстонских властей возникли подозрения в нецелевом использовании вами финансовых средств, выделенных нашей армии союзным советом и прокурор Таллина выдал санкцию на ваше задержание и обыск. Городской полиции и мне, как эстонскому гражданину, поручено исполнить предписание прокурора.
Полицейский чиновник вручил Юденичу документы на русском и эстонском языках.
Павловский, потупив взгляд, стоял в стороне и рассуждал про себя: «Вот она благодарность эстонцев за их освобождение от красных. Мстят Юденичу за всю Россию, гады. Но мне до этого дела нет. Деньги нужны позарез».
Генерала Юденича отконвоировали в полицейский комиссариат. Все деньги, кроме французских франков и финских марок, Булак-Балахович передал эстонским властям, потребовав вернуть ему полмиллиона эстонских марок для якобы выплаты денежного содержания своим подчинённым. Вечером в кафе Булак-Балахович передал 50 тысяч франков и 50 тысяч финских марок Павловскому, 10 тысяч франков и 10 тысяч марок — штабс-капитану Гуторову. По большому счёту суммы невелики, но штаны на какое-то время можно было поддержать.
В тот же вечер воинство Булак-Балаховича, получив расчёт из личных рук «батьки», устроило в лагере грандиозную попойку с музыкой и плясками. Десятки эстонских девиц и молодых женщин до утра участвовали в этом празднике жизни. Некоторые не бескорыстно, конечно, брали даже взводные подряды. Их «горячие» эстонские парни, не пропускавшиеся строгими часовыми, охлаждали себя на морозе, нервно сжимали огромные кулаки и злобно шевелили желваками.
История с деньгами получила широкую огласку; Булак-Балахович обрёл популярность среди солдат и младших офицеров Северо-Западной армии как ревнитель армейских нужд. Но вскоре о его бандитском произволе стало известно в Лондоне и Париже. Союзники потребовали от Таллина немедленно освободить Юденича, найти и арестовать Булак-Балаховича и всех его подручных и учинить над ними суд. Генерал Юденич был освобожден, а на арест Булак-Балаховича выдали ордер. Нужно было срочно покидать неприветливую и продажную Эстонию.
Ещё до случая с Юденичем Булак-Балахович при посредничестве польского военного атташе в Риге обратился к начальнику польского государства Юзефу Пилсудскому[20] с просьбой принять его на службу для борьбы с большевиками. Шла советско-польская война, и полякам требовались союзники. В начале февраля согласие было получено, и в одну ночь отряд Булак-Балаховича снялся с места и отправился по лесным дорогам через всю Эстонию и восточную Латвию к Дынебургу[21]. Власти Эстонии и Латвии препятствий не чинили, но переход всё равно оказался рискованным. Эскадрон Павловского, поставленный в арьергард, то и дело отбивался он налётов банд «зелёных», которыми кишели леса южной Эстонии и восточной Латвии. Булак-Балахович оценил профессионализм и военный талант Павловского и вскоре назначил его командиром конного полка.
В освобождённом поляками от Красной армии Дынебурге Булак-Балахович со своим отрядом был торжественно принят командующим польской группировкой генералом Эдвардом Рыдз-Смиглы. Булак-Балаховичу вручили приказ Пилсудского незамедлительно приступить к формированию дивизии из добровольцев, пожелавших на стороне Войска Польского участвовать в советско-польской войне. Крестьяне Полоцкого, Браславского, Поставского, Лепельского уездов северной Белоруссии, натерпевшиеся от продразвёрстки и произвола продотрядов, потянулись в добровольческую дивизию.
Булак-Балахович лично объезжал формировавшиеся полки, по-отечески беседовал с крестьянами, убеждал их бороться против жидо-большевистской власти за самостоятельную, вольную Беларусь, свободную от москалей. Его непритязательная агитация в нешироком поле забитого крестьянского сознания находила благодатную почву. Особенно такие установки: если селение не оказывает сопротивления при наступлении дивизии, его не трогать, не разорять, баб не насиловать, а селян-добровольцев принимать в свои полки; в случае сопротивления или иной помощи красным селение подлежало разграблению, а селяне подвергались наказанию; бойцов дивизии в таком случае не ограничивали в своих действиях.
В дивизии был установлен строгий армейский порядок, ежедневно шли батальонные и ротные учения, но генерал не возбранял кутёж, карточную игру, присутствие в казармах продажных женщин, участие своих бойцов в торговле… Добровольцы уважали и любили своего командира, всё чаще называли его «батькой» или «атаманом».
Хорошо налаженная контрразведка информировала «батьку» обо всём, вплоть до деталей и мелочей; информаторы были всюду. Настораживало одно — не поступала информация из полка Павловского. Булак-Балахович жаловался брату:
— Юзеф, у Павловского в полку своя контрразведка работает лучше нашей. Этот штабс-капитан Гуторов опасный человек.
— Так в чём дело, Стас? Только прикажи, заживо зарою этого Гуторова.
— Не время. Обождём пока. Думаю, он нам ещё пригодится. Толковый, знаешь ли, парень.
Павловский продолжал относиться к Булак-Балаховичу с недоверием, некоторой опаской, но подчинялся беспрекословно, порядок в полку держал строгий. Его часто звали к комдиву на обеды и ужины, где бимбер лился ручьём, а стол ломился от мясного изобилия. В этих гуляниях зачастую принимали участие польские генералы и офицеры. Как-то во время очередного обильного ужина изрядно подвыпивший польский бригадный генерал громогласно заявил, обращаясь к Булак-Балаховичу:
— А вы знаете, пан Станислав, ходят слухи, что в случае удачных действий вашей дивизии на фронте, пан начальник Пилсудский может присвоить вам чин бригадного генерала.
Булак-Балахович улыбнулся, но смолчал. Сидевший рядом Павловский нагнулся к уху поляка и громко «зашептал»:
— Видите ли, пан генерал, наш командир дивизии и так состоит в чине русского генерал-майора, но третьего дня пан Пилсудский присвоил ему чин бригадного генерала Войска Польского.
Поляк смутился, покраснел, но быстро овладев собой, прокричал, поднимая полный стакан бимбера:
— Виват пану генералу! Виват!
12
Накануне Пасхи, 9 апреля, в штабе дивизии объявился человек-легенда — Борис Викторович Савинков. После подавления Красной армией и органами ВЧК организованных им антисоветских мятежей и скитаний по европейским столицам он вместе с остатками разгромленного ВЧК «Союза защиты родины и свободы» обосновался в Варшаве. Он не нашёл общего языка ни с Колчаком, ни с Деникиным и Врангелем, ни с Юденичем. Генералы не желали иметь с Савинковым дело не столько в силу их монархических взглядов, сколько из-за нежелания связываться с бывшим эсером-террористом и, по их мнению, политическим авантюристом и пройдохой. Между тем ему удалось наладить отношения с лидером партии «Fasci italiani combattimento» (Итальянский союз борьбы) Бенито Муссолини, президентом Чехословакии Томашем Масариком, а главное — с Пилсудским. Савинков создал в Варшаве «Эвакуационный комитет», вскоре преобразованный в «Русский политический комитет», и развернул кипучую деятельность по формированию воинских частей из оказавшихся в Польше русских солдат и офицеров. Под знамёнами Польши он стремился сформировать новую русскую армию. Деньги на это он получал во французском и польском генеральных штабах.
Савинков не скрывал своей цели — любыми путями и средствами уничтожить власть большевиков. Для этого он пытался объединить под своими знаменами несовместимые в идейно-политическом отношении силы. Под его финансовым и политическим крылом формировались военные группировки генералов Б. С. Пермикина и В. А. Трусова, признававших верховное командование генерала П. Н. Врангеля и стоявших за «единую и неделимую Россию». Он вёл переговоры о совместной борьбе против Советов с генералами Украинской народной республики Ю. Тютюнником, М. Омельяновичем-Павленко, М. Безручко и предводителями разрозненных партизанских отрядов организации белорусских националистов «Зеленый дуб». Наконец, Савинков прибыл в не подчинившийся Врангелю и перешедший на службу полякам отряд генерала С. Н. Булак-Балаховича.
О чём говорили Савинков и Булак-Балахович Павловскому, было неизвестно. Но по тому, с какими довольными лицами они вышли к постному столу, стало ясно — согласие достигнуто. Савинков, одетый в отлично сшитую «тройку» из дорогого материала, с ухоженной бородкой-эспаньолкой, выглядел, словно богатый бизнесмен или процветающий политик. Его глаза лучились добрым и благожелательным светом. Только внимательный человек мог заметить, что взгляд этих сияющих глаз был цепким, жёстким и, словно радар, всеохватывающим, а в тонких губах притаилась почти незаметная чёрточка иронии и недоверия. Он поднял бокал и пафосно заявил: