Офицеры, удовлетворённые словами командира, шумно заерзали, переглянулись, подмигивая друг другу.
— Наша цель — проникнуть в Старую Руссу, где у большевиков сконцентрированы серьёзные военные силы, активизировать подполье, начать работу в воинских частях, постараться внедриться в их чекистские структуры, милицию. В целях разведки штабс-капитан Гуторов отправится туда впереди нас. Он уроженец Старой Руссы, окончил там гимназию, в городе проживают его мать и сестра. Я очень надеюсь на него. Вопросы есть?
Вопросов не последовало, офицеры напряжённо молчали.
— Тогда слушайте приказ. Идём на Демянск. Вам, Егор Иванович, — Павловский кивнул есаулу Тимофееву, — организовать готовность отряда к завтрашнему вечеру. Побольше взять патронов. На вас, Семён Денисович, — взгляд командира уперся в сотника Куринова, — разведка, выходить сегодня к вечеру, представить через два часа предложения о предполагаемых местах стоянок.
— Кого прикажите с собой взять?
— Вам виднее, сотник. Но, думаю, урядники Хрущ и Мокров будут небесполезны, мужики проверенные. И прапорщика Жамнова прихватите, шустрый парень, с двух рук отлично по-македонски стреляет.
— Ваша задача, Казимир Янович, — фильтрация населения, отбор добровольцев в отряд, сбор информации, документов и денег. И вместо штабс-капитана Гуторова займётесь контрразведывательным обеспечением. Теперь к карте, господа. — Полковник развернул на столе карту и карандашом указал маршрут.
— Идем на восток до Селигера, затем поворачиваем на север и по Староосташковскому тракту двигаемся на Демянск. Крупные сёла и деревни обходим стороной. В стычки с милицией не ввязываемся. Никого из местных в отряд пока не берём. Надо к Демянску подойти незамеченными, сыграть на внезапности. По моим сведениям, в городке воинского гарнизона нет. Есть отряд ЧОН в составе пятнадцати человек, милиции человек десять, пять человек в военном комиссариате. Для нас все эти силы угрозы не представляют. Но и расслабляться не стоит. Городок будем брать ранним утром, до первых петухов. Есаул со своими людьми накрывает военкомат и выставляет боевое охранение. За вами, поручик, уездная милиция, местная тюрьма и уездный финотдел. Вы, сотник, берете магазины и почту. Подпоручик Кузовков организует патрулирование улиц и наблюдение за порядком. Добытые деньги, драгоценности, документы, оружие и боеприпасы собирать в уездной милиции. Вы, Казимир Янович, как обычно, несёте за это ответственность.
Дембовский кивком головы выразил понимание и спрятал в усах ироническую улыбку. Павловский знал, попадись что ценного в лапы его бойцов, пиши пропало. Поручику же, человеку честному и неподкупному, он доверял полностью.
— С населением вести себя корректно, — продолжил Павловский, — грабежей и самосуда не допускать, не насильничать. — Он бросил острый взгляд на подъесаула Тимофеева. — Серьёзно предупредите своих казачков, есаул. Большевиков, милиционеров и чекистов препровождать в местную тюрьму. Будем судить их публично на площади.
— А с жидами чего делать? Их грабить-то можно? — не удержался сотник Куринов.
Павловский выпрямился, сложил руки на груди. Мягко, с отеческой ноткой в голосе, спросил:
— Сдались вам эти евреи, сотник? Откуда такая привязанность? — Махнул рукой. — Грабьте на здоровье. Да, господа, перед дорогой не пить. Да и Петров пост ведь. — Павловский размашисто перекрестился, за ним перекрестились все присутствовавшие. — Кого застану, выпорю.
6
Разведка ушла в ночь тихо и незаметно. Даже Павловский не услышал ни храпа лошадей, ни бряцания сбруй и оружия, ни хруста веток под копытами. Сотник Куринов ехал бок о бок с урядником Матвеем Хрущом. В передовом дозоре, на полверсты впереди, шёл урядник Фёдор Мокров, в полуверсте сзади боевое охранение поддерживал гусарский фельдфебель Николай Бурко, опытнейший разведчик, кавалер трёх солдатских Георгиевских крестов. Шли полевой рысью, делая по пятнадцать-двадцать вёрст в час, не разговаривали и не курили. Двигались, как приказал Павловский, всё время на северо-восток. Миновали стороной большие сёла Тогодь, Аполец, Велилы, Руницы, обошли с юга волостное село Марёво, перешли подусохшие за лето Сербинку и Марёвку и в лесу, близ деревни Горяево, сделали привал. В лесном овражке, где бежал родниковый ручеёк, напоили лошадей, стреножили их, привязали торбы с овсом. Уставшие, измученные слепнями кони с удовольствием захрупали, отдыхая в прохладной лесной низине.
Костёр не разводили, но покурить сотник разрешил. Разместились на мягкой моховой полянке, позавтракали пирогами, салом с зелёным луком, черникой, собранной тут же. Ею усеян был весь мох в лесу. Матвей Хрущ, высокий крепкий казак лет двадцати пяти, запихивая пригоршню ягод в уже чёрный от сока рот, развалился во мху как на пуховой перине и тихонько простонал:
— Благодать-то какая, мужики! Так бы и остался в ентом раю.
— Бог даст, может, и останешься, — с ехидцей заметил сотник Куринов. — По мне же, краше наших донских просторов нету места. Сейчас, поди, у нас уже ячмень убирают вовсю.
Раскинув руки, Куринов тоже улёгся во мху, прикрыл глаза, и сразу перед ним возник родной хутор, окружённый полями кукурузы, ячменя, пшеницы и овса. Курени тонули в садах из вишни, груши, яблони, абрикосовых деревьев и тутовника, за ними к югу тянулись огороды и бахчи. А на берегу Калитвы старый пастух Еремеич вместе с хуторскими мальчишками и двумя здоровенными кавказскими овчарками приглядывал за стадом. Сотник слышал мычание коров, блеяние овец, жужжание мух, крики хуторских петухов и ленивый лай собак. А солнце! Он никогда и нигде не видел такого солнца и стольких солнечных дней в году: ни в Польше, ни в Эстонии, ни в Петроградской и Псковской губерниях. Голос Хруща вернул его к реальности:
— Семён Денисыч, ты не спишь?
Сотник повернулся с бока на бок и недовольно пробурчал:
— Чего тебе, порожденье козы и дьявола?
— Денисыч, вот скажи, — Хрущ не обратил никакого внимания на незлобный эпитет в свой адрес, — зачем большевикам понадобилось губить столько казачества? Мы ведь самые что ни на есть лучшие хлеборобы, лучшие кавалеристы, лучшие защитники отечества… За что же нас так, а, Денисыч? За что стольких безвинных погубили, стольких сирот малых оставили? Я-то ладно, бессемейный я, нет ни жинки, ни деток. Но за что батьку мово старого повесили краснопузые? Не он ведь с ними воевал, я их, дьявольское племя, как капусту шинковал.
Придвинулись поближе Мокров и Бурко, улеглись рядом с сотником, свернули цигарки, сладко закурили. Им тоже хотелось послушать.
Сотник достал из-за пазухи большой кожаный кисет, в котором не хранил табак, вынул два сложенных листка, развернул и медленно прочитал вслух копии двух документов, добытых в Москве людьми Бориса Викторовича Савинкова и переданных им Павловскому для ознакомления казаков.
«Директива Оргбюро ЦК РКП(б) от 24 января 1919 года. …Необходимо, учитывая опыт года Гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу с верхами казачества путем поголовного их истребления… Необходимо провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно… Ко всем вообще казакам, принимавшим участие в борьбе с Советской властью: Конфисковать весь хлеб. Провести полное разоружение, расстреливая каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи. Разработать в спешном порядке фактические меры по массовому переселению бедноты на казачьи земли…»
«Директива Реввоенсовета Южфронта от 16 марта 1919 года.
Предлагаю к неуклонному исполнению следующее: напрячь все усилия к быстрейшей ликвидации возникших беспорядков путём сосредоточения максимума сил для подавления восстания и путём применения самых суровых мер по отношению к зачинщикам-хуторам:
а) сожжение восставших хуторов;
б) беспощадные расстрелы всех без исключения лиц, принимавших прямое или косвенное участие в восстании;
в) расстрелы через 5 или 10 человек взрослого мужского населения восставших хуторов;
г) массовое взятие заложников из соседних к восставшим хуторам;
д) широкое оповещение населения хуторов, станиц и т. д. о том, что все станицы и хутора, замеченные в оказании помощи восставшим, будут подвергаться беспощадному истреблению всего взрослого мужского населения и предаваться сожжению при первом случае обнаружения помощи; примерное проведение карательных мер с широким о том оповещением населения…
— Вот так они с нами, други мои, за наше большое хотение жить самостоятельно, по старинке, сеять хлеб, рожать детишек, воспитывать в них казачий дух свободы.
Он замолчал. На скулах заходили желваки, злобно скрипнув зубами, продолжил:
— Батя мой, Денис Николаич, сам помер в девятнадцатом, Господь дал ему дожить почти до восьмидесяти. А вот маманю, жёнку Евдокию и дочку Катерину, которой и четырнадцати не исполнилось, чекисты взяли в заложницы за то, что я, грешный, вернувшийся с Германской войны целым и невредимым на свой хутор, ушёл в девятнадцатом в Корниловский полк Добровольческой армии Антона Ивановича Деникина. И где они, милые моему сердцу, одному Богу вестимо. Найду ли их когда? Мне ведь, братцы, в ентом годе полсотни стукнет…
Урядник Мокров, слушая сотника с разинутым ртом, спросил:
— Неужто, Семён Денисыч, ништо не слыхал про них?
— От кого, Фёдор? Хутора-то наши пожгли краснопузые, а народ угнали. Куда — неизвестно. Я ведь, братцы, помня заповедь Господню, мириться было думал с красными. Да, и не удивляйтесь. Хотел было найти родных своих. Мне даже ихний главный станишный чекист прощенье обещал. Благо, батюшка наш приходской, отец Ефимий, успел образумить меня перед смертью лютой от штыка красных латышей, напомнив Евангелие: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри — волки хищные…» Так я и дал дёру с хутора к корниловцам.