− Лучше они, чем мы! С именем Иисуса и Монтуа!
− С именем Иисуса и Монтуа!!! − ответом грянуло эхо из двадцати девяти глоток. Дыбистые стены каньона взорвались тучами птиц, покрывая голубое небо черно-коричневой рябью. За чертовым каньоном блистали прохладные воды Рио-Фуэрте. Там было спасение.
Глава 12
Стрела прогудела в воздухе, как огромный шершень, и вышибла из седла дона Ордоньо де Прадорито-и-Куэста. Она пропорола его насквозь, войдя под левый сосок, показав свой красный клюв на спине меж лопаток. Он даже не вскрикнул. Сальварес лишь услышал стук упавшего тела и ржание кастильского жеребца, смазанной тенью одурело метнувшегося в сторону.
Индейцы появились внезапно, зловещие шеренги их выросли на стенах каньона и огласили молчание вековечных камней своим воем.
Грохот копыт, трескотня ружей, свист стрел и крики −всё смешалось в кровавую вьюгу. Краснокожие бестии, засевшие в камнях ниже по склону, били из проржавевших аркебуз чуть ли не в упор, и волонтеры де Аргуэлло вместе со смертью ощутили и привкус пороховой гари.
Поворачивать лошадей было поздно. Путь к отступлению отрезан. Позади слышались вопли и выстрелы. Сальварес задыхался от бешенства − он, как последний щенок, попал в индейскую западню. Однако сейчас было не до сантиментов. Его сабля сплеча разрубила шею оступившемуся индейцу. О, теперь-то он понимал, почему дикари не скрывали своего присутствия… «Это для таких идиотов, как ты!» − лейтенант на всем скаку развернул жеребца. В следующее мгновение его вороной уже несся за спасительной базальтовой глыбой, укрыв седока от стального смерча.
Оставшиеся в живых волонтеры бросились за своим предводителем.
Всех, кто отстал, индейцы уже убили. Кони иезуитов валялись рядом с их хозяевами кровистыми тушами, облепленные песком и стрелами.
Белоснежного коня брата Ордоньо, с болтающимися стременами, со съехавшим на бок высоколуким мексиканским седлом и волочащимися по траве поводьями, уже хомутали индейцы…
В этой бойне отряд потерял более половины своих людей. Однако в этих краях никого не смущала возможность получить пулю в затылок, а посему мужчины предпочитали забывать об этом.
Студеные воды Рио-Фуэрте омыли горящие раны и ссадины беглецов. Краснокожие отстали и более не преследовали их, но впереди лежал Навохоуа. Что ожидало их там: долгожданный отдых или порог вечности…
Младший де Аргуэлло дал людям перекусить, а себе подумать. Он не стал полагаться на волю провидения. Оружие было приведено в порядок, порох просушен, пули пересчитаны. Теперь в пуэбло Навохоуа отряд вел не ма-эстро де кампо − его гнали голод, отчаянье и злость.
Глава 13
Спина Муньоса прогнулась в арку надсады, ребра трещали и рвались на волю, но всё было тщетно: колесо наглухо, будто клин в чурбане, засело в каменистой трещине. Терзаемый страхом, он жалобно застонал, на миг прикрыв круглые веки. Дикие видения тут же закружились летучими мышами, сдавливая горло, вырывая крик смертельного испуга.
Ему воочию представилось, как он мечется по нелюдимой равнине, среди безликих холмов, черных кустов и каменных глыб, падает и катится по песку. И всё ищет, ищет исступленно хоть какое-то укрывище, где мог бы спрятать себя, свой страх, свое загнанное сердце… Но альменда МЕРТВА, и ЖИВОМУ в ней места нет…
Трактирщик открыл глаза и судорожно ухватился за поручень империала, крутнул головой и… оцепенел. Вместо смертельной сшибки противники, припав к гриве скакунов, уносились прочь в разные стороны…
Сначала Початок не мог ничего понять; он слышал только далекий, сродни морскому прибою, шум, доносившийся из-за холмов со стороны леса. Но промчавшиеся по дороге мимо него с обезумевшими глазами животные, сбившиеся в одно мятежное стадо, напугали Антонио хуже бандитов. Нервы не выдержали, и Муньос, перебегая от одной акации ви-са-чэй к другой, хватко цепляясь за ветки кустарника, чтоб не упасть, стал карабкаться вверх по склону.
Там, на верховье, осторожно выглянув из травы, он ахнул.
Весь лес от края и до края, насколько хватало глаз, кишел людьми. Они напоминали вшей, густо усеявших зеленую шкуру необъятного зверя.
Заходящий солнечный диск уже воткнул в мохнатые кроны дубов тысячи своих красных стрел, окрасил червонным золотом многочисленные ручьи, алевшие в травах кровавыми жилами. И по ним хлюпали и чавкали сапоги и башмаки, копыта и колеса, сандалии и босые ноги безамуничного воинства.
Инсургентов было больше, чем много… А они все выходили и выходили из леса: солдаты с мушкетами через плечо, крестьяне в холщовых хубонах и сомбреро, с мачете и вилами, индейцы при луках и пращах, ремесленники, женщины, дети; и то тут, то там, как пророки, ведущие свой народ, доминиканцы в белых рясах. С флангов скакали всадники с саблями без ножен, небрежно болтающимися на поясах в железных кольцах.
Ревели мулы и ослы, надрываясь вместе с людьми, они тащили пушки на лафетах из грубо сколоченных брусьев. И так без конца и края…
Теперь Початок понял, что за далекий шум ловил его слух. Это скрипели и скрежетали, гремели и стонали телеги и подводы, фургоны и возы тех, кто шел на смерть против короля.
Муньос облизал обветренные губы, потряс головой: теперь кроме угрюмо-тягучего хорала этого великого движения ничего не было слышно. С востока на запад оно протянулось на несколько лиг всепожирающей лавой.
− Господи-Боже! − Антонио обметался крестом и прикинул: этому шуму вскоре суждено будет обратиться в безумный грай и хаос, который оглушит и потрясет империю до основания. «Проклятые повстанцы! Расползаются по всей стране, как черная оспа».
Околдованный невиданным действом, он еще продолжал некое время трудить глаза, потом, опомнившись, бросился к империалу − и осекся.
Позади в пятистах ярдах, через равнину монументальным горбом тянулось пышнотравое взгорье, которое обросло стальным лесом пик и панцирем кирас тяжелой кавалерии.
Хлопало на полосатом древке знамя с черно-желто-синими полосами и рассеченным щитом посередине, в ярком пурпуре коего красовался средневековый замок, а по белому нижнему полю в боевой стойке, на задних лапах, застыл царственный лев.
Страх и восхищение − оба эти чувства сливались в душе Початка, превращаясь в один нескончаемый поток. В горячем воздухе запахло смертью. Вконец ошалелый возница поначалу раком, взад-пятки, а уж потом кубарем покатился по склону, цепляясь за наждак камней, стирая в кровь пальцы.
А королевские кирасиры, сияя зеркальностью стали, подобно широким волнам морского прибоя, продолжали накатываться и пенить вершину.
Только теперь Антонио окончательно понял причину скоропалительного бегства монахов и майора. Все они, и он в том числе, оказались горстью зерен меж двух жерновов, которым вот-вот суждено было сойтись не на живот, а на смерть.
Мятежники не потеряли присутствия духа в этой ситуации. Они споро рассыпались в цепи, с норовистой заученностью развернули пушки, укрыли женщин и детей в глубине леса.
Свирепое жужжание целого роя пуль над головой подогнало Муньоса к империалу, у которого уже возились дон Диего, Мигель и…
− Тереза! − в излохмаченных штанах со слетевшими помочами, красный, что стручок перца, папаша Муньос буравил взглядом выбежавшую из-за кареты дочку. − Какого черта ты здесь, бесовка?
В запале Початок позабыл о пулях и об угрозе; цапнул ее за волосы и подозрительно прошипел:
− Он хорошо вел себя?
− Конечнo, нет! − дочь весело блеснула глазами. −Но это было как в раю.
− Тварь, ты лежала под ним? − Антонио злобно покосился на майора, который вместе с Мигелем освобождал колесо из каменных челюстей.
− Нет еще! − не моргнув соврала Тереза, как вдруг железная гора лязгнула сталью, в небо впились серебряные стрелы боевой трубы, загрохотали громом литавры и взревела под ногами земля. Точно гигантская зеркальная капля, качнулась кавалерия и покатилась бешеным галопом, захлестывая всё пространство вокруг.
Дикий гвалт заглушил речь дочери. Вновь стая пуль просвистела в воздухе. Со склона во весь мах понеслась королевская конница: всадники в кирасах и касках с гребнями, оскаливая зубы, взмахивали палашами, кричали хрипло, с яростью, вертелись в седлах, целясь из ружей.
− Режьте постромки! − Де Уэльва метнулся вдоль кареты, ходившей ходуном, будто живая, − это забились в упряжи взбесившиеся лошади. Еще минута − и они, подхваченные ураганом конницы, могут рвануться вперед, не разбирая дороги.
Антонио кряхтел, натягивая вожжи, одновременно налегая всем телом на тормоз. Козлы подбрасывали его, как каучуковый мяч. Точно в чаду, он видел, как мелькнули черным лоскутьем фигуры монахов на вздыбленных жеребцах и сгинули в ревущем водовороте сабель и пик.
Лес огрызнулся навзрыд тугим рявканьем пушек. Тереза с отцом прильнули к земле. Над головами, будто ведьмы в чугунных ступах, с радостным визгом и воем просвистели ядра, а вослед еще и еще.
Майор поспешил: гудящие ремни вовремя резанули воздух, шлепнулись в траву, кони взвихрили гривы. Стальная лава поглотила империал с укрывшимися в нем людьми.
Ядра, стрелы, пули и камни инсургентов крошили атакующих, делая частые борозды в рядах кавалерии; картечь и шрапнель взрыхляли пашню их мяса и костей, но остановить, опрокинуть королевских кирасир было уже немыслимо.
Пленники кареты, потрясенные, взирали, как взлетали руки и ноги, каски с багряными лицами без тел и тела без голов, горя на солнце сверкающей сталью. И не было сему кошмару заката.
В салоне экипажа все ощутили прелый запах взбухшей земли, словно после дождя. Терезу вывернуло. Запах шибал кровью, слезами и потом. Девушка уткнула лицо в ладони, пальцы зажали уши.
Воздух был наполнен трескучим звоном пуль, встречающих сталь; гул тысяч истошно кричавших глоток слился в какой-то единый неистовый ор, беспредельный, сводящий с ума.
Кирасиры достигли леса. Послышался гром сшибки: треск, хруст, лязг… На мгновение всё смешалось в железо-кровавом фарше, а затем прокрутилось, лопнуло, как гнойник, и хлынуло потоком в глубь леса.