− Ну-ну, молокосос, попробуй взять меня! Я буду ждать неделю, месяц, хоть год! Но черта с два ты возьмешь меня, сопля. Ты говоришь со мной как со скотиной, а я ничего не ел с самого утра! Ну да ничего. Пусть я закушу твоими ушами, зато уж научу тебя вежливости!
− Брось нож! − крикнул Мигель.
Но в это время Муньос сделал выпад. Юноша мгновенно поднырнул под руку и сделал захват запястья. Усилив нажим, он рванул руку возницы вверх, рискуя сломать; кулак разжался, нож чиркнул в песок почти по рукоять.
− Змееныш-ш! Я всё равно оборву тебе уши… − прохрипел трактирщик.
− Вот так!! − толстяк хватил кулаком юношу в челюсть. − Это удар левой! Давай познакомимся поближе!
Такая наглость была выше всякого терпения и выдержки.
− А это правой! − Мигель выбросил руку, взяв на шесть дюймов повыше гульфика; кулак вошел в необъятное добро Муньоса, а затем, когда Початок, охнув, согнулся пополам, ловя ртом воздух, он ударил его в челюсть.
− Не умеешь драться − не хватайся за нож. Твое счастье, что я не свернул твою жирную шею.
− Так вот, Антонио, − настоятельно заметил майор, −то, чем занималась ваша милость, называется мародерством. И благодари Бога, что Тереза твоя дочь, иначе… ты бы давно болтался на том суку, о котором так часто вспоминаешь… Сегодня ты почувствовал вкус кулака Мигеля, завтра, если это повторится, ты отведаешь мое угощение… И не советую поднимать голос при дочери… Лучше делай честно свое дело, и всё будет в порядке.
Перепуганный возница пучил глаза, как бешеная жаба, не смея произнести и слова. Майор великодушно прощал его в третий раз. Четвертого, он печенкой чуял, не будет…
− А теперь выворачивай карманы! − приказал Диего. −Да пошевеливайся, время не ждет!
Глава 5
Старый Йозеф был евреем, предки которого не знали покоя в Старой Испании еще со времен Гренадской войны и кровавого мятежа галисийских сеньоров, последних рыцарей феодальной вольности. С того дня, как закончилось его безусое детство на окраинах Кордовы, он не уставал сетовать и проклинать свой удел вечного жида.
Большая часть еврейских семейств города, чтобы жить в безопасности, натягивала на себя шкуру христианства и кликалась отныне не иначе как новыми христианами или, презренно, маранами. Иные, жалкие осколки некогда целого кувшина, с упорством великомучеников продолжали сохранять преданность своей вере.
Таким был и маленький, горбатый с рождения Йозе Катальдино. В девятнадцать лет вместе со своей половиной Ребеккой Коген на трехмачтовом галионе «Санта-Фе» не без мытарства и страха пересек он океан в поисках лучшей доли. Долгое время работа и обильное потомство держали семью в еврейских кварталах Веракруса, где Йозеф подви-зался в цирюльне рабэ Исаака скромным брадобреем, прежде чем наконец скопив огромным трудом нужный запас денег, они с грехом пополам и с именем Иеговы сумели перебраться в Мехико.
Дела здесь пошли лучше, но отношение испанцев оставалось прежним. Когда небо смеркалось и чей-то чистый голос запевал игривые иль печальные траветы, по улицам и кварталам, что сорная трава, начинали ползти ужасные слухи о последних диких злодеяниях, чинимых чиканос и жидами. Якобы последние ночами похищают христианских детей, чтобы распять их и надругаться над Христом-Спасителем.
Для многих христиан горбун был настоящим провидением, когда жизнь до предсмертного хрипа защемляла в тисках нужды; чуть позже он становился для них ослиной задницей, с хвостом-плетью и мерзким гласом ростовщика: «О всеконечная моя скудость, дневной пищи не имею! Верните мои дукаты!»
И дети, и жена Ребекка, и он сам знали: ему желают скоропостижно околеть, чтобы избавиться от долгов и незвано-угрюмого стука в дверь: «…Верните мои дукаты!»
Как бы там ни было, а Катальдино продолжал держать себя с людьми внимательно и дружелюбно, на оскорбления отвечал смиренной улыбкой и кротостью… Однако и в его дом пришел день, когда он понял, что либо Мехико дол-жен заговорить на другом языке, либо…
Себя изменить ему так и не удалось, и, следуя примеру своих единоверных братьев и повинуясь воле Фатума, Йозе Катальдино, разменяв пятый десяток, тронул мулов на Запад.
Всю жизнь ему страстно хотелось верить в те истины, в какие верили его отцы, деды и прадеды и многие поколения евреев, что, по преданию, жили на староиспанской земле уже не одну тысячу лет, обосновавшись в Кастилии и Арагоне задолго до того, как на грешной земле проклюнулась «христианская ересь».
Йозе с детства привык к тому, что городские испанские мальчуганы плевались и выкрикивали худые слова перед домами, где проживали евреи. Помнил и то, как его отцу разбили голову камнем, и как он умер на пустынной вечерней улице в объятиях рыдающей жены.
Ко всему этому крепко привыкали и его выросшие сы-новья… Однако старик не желал, чтобы к этому хомуту привыкли еще и внуки. Посему лицо маленького горбуна све-тилось мудрым восторгом, подобно лику пророка, возглавлявшего великий исход Израиля, когда семья Каталь-дино вместе с другими потянулась вослед уходящему солнцу.
Судьбе было угодно обрушить на многострадальную голову «испанского Иова» новые камни: семерых сыновей его убили каратели короля под Ситакуаро, а сам город, к стенам которого так долго скрипели колеса повозок беженцев, разграбили и сожгли.
Солнце для Йозе и Ребекки почернело, обратившись в пепел, а небеса набухли от крови. В тот день он осознал: покоя не будет его роду, покуда иудейский мир страдает в тени от Божьей милости.
То было в двенадцатом году, когда генерал Кальеха дель Рэй, подобно кровавому мечу, шел по стране. Это по его предложению, сделанному нерешительному вице-королю Ванегасу, в каждом городке и пресидии были сколочены пехотные и кавалерийские части, главным образом из числа состоятельных идальго. На асьендах и ранчо храпели кони вооруженных отрядов, насчитывающих до пяти десятков сабель и эспингард. Тогда же было установлено и денежное вознаграждение от пятидесяти до пятисот песо за ухо или голову каждого инсургента.
Чета Катальдино щедро полила слезами могилы своих сыновей; уши детей, слипшиеся вместе с сотнями других в чьих-то ранцах, унесли на север, где еще продолжали харкать огнем отчаяния ривальдо и серпентины52 повстанцев.
Что было делать несчастному Йозе?.. Ответ он искал в исплаканных, робких − горькое наследие бесчисленных поколений гонимых предков − глазах Ребекки. Искал долго, но так и не нашел ничего, кроме слепой готовности идти за мужем хоть на край света, хоть за край.
И теперь, коротая свой век в захолустье под названием Навохоуа, обзаведясь персиковым садом и каким-никаким домом с давильней, они сосредоточили всё свое внимание на заботе о младшем сыне Давиде, которого в силу юности пощадила испанская сталь.
* * *
Йозеф насторожился, приметив подошедшего к калитке, и сразу признал маэстро де кампо. Сердце его пуще взялось червоточием страха: Давида до сих пор не было дома. «…Что с ним? Где он? Может, об этом знает команданте де Аргуэлло?..» − Катальдино туже запахнул одеяло. Он боялся спрашивать о сыне. Кто знает, на какую мысль наведет сей вопрос дона Сальвареса.
− Не спится? − Драгун, опираясь на золоченый эфес сабли, шумно сел рядом.
− Да уж… − горбун поджал колени и виновато улыбнулся. − Как-то не получается, сеньор. − Он боялся обронить лишнее слово, боялся встретиться взглядом, боялся…
− Не ври мне. Знаю я ваше ужиное племя. Глаза кроткие, речь тихая, как у священника, а за всем этим − дьявольский дух. Так?
− Да что вы, сеньор!
− Ладно, не звени словами. Клянусь ножом мясника, которым пощекотали апостола Варфоломея, я удивляюсь, как вас, евреев, еще земля носит. Эх, нет на вас костров Томаса…53 Уж он бы давно вытянул из вас иудейскую ересь и помог встретиться с Богом.
Ночь только начиналась. Стоял тот тревожный и таинственный час, когда в этих глухих местах могло приключиться всё что угодно. Час сумеречных теней, первый час Уасето54 и Черных Ангелов55, выходящих на дороги проверить, повсюду ли им сделаны жертвоприношения или кто-то неосторожный предал забвению этот обычай.
«О Моисей, где беспутный Давид?» − глаза старика-отца были устремлены в ночь. Руки с растопыренными пальцами ерзали по коленям, точно хотели протереть дыры в парусине штанов.
− Эй, − маэстро де кампо толкнул его плечом, − у тебя такой вид, будто перед тобой привидение. Что там?
Сальварес подался вперед, но увидел лишь обычную темноту ночи. С таким же успехом он мог бы вглядываться в черное жерло голенища своего сапога.
− Разве у меня такой вид? − Катальдино суетливо поднялся и, сославшись на бессонницу жены, направился в дом.
− Одну минуту, амиго, − де Аргуэлло приостановил голосом старика. − Я так понимаю, что до утра я вас уже не увижу…
− Си, дон Сальварес, − Йозеф трясся, боясь причитать о сыне: раз начав, он не смог бы остановиться.
− Ну вот что, принеси мне из погреба, чем можно не отравиться. Вот деньги.
Глава 6
Черное вино «Lacrima Christi»56 из запасов хозяина лавки было отменным, но Сальваресу показалось вода-водой, и он в сердцах зашвырнул пустую бутыль за изгородь. Цокнув о камень, она разлетелась на глиняные черепки, подняв деревенских собак. Де Аргуэлло стоял, расправив плечи, задрав голову, глядя с вызовом на колючие звезды, и пытался не поддаться пьяной истерике.
− Я стою на вере в Христа, как на твердой скале… Это моя высота, мой бастион…
Чуть пошатываясь, более от мук душевных, он подошел к дремавшему на другой стороне патио полуразвалившемуся коробу фургона. Из-под колес с пересохшей кучи навоза с кудахтаньем и треском вылетело около десятка потревоженных кур. Настроение было настолько гадкое, что рука сама полезла в потайной карман за маконьей