− Не клеится, Андрей Сергеевич?
Преображенский сделал вид, что не понял интереса Захарова, а ночью страдал, валяясь без дела на койке. «Проклятье, ужели влюблен?»
Днем позже, в час, когда в зеркало океана смотрелись звезды, они столкнулись на полуюте у офицерских кают.
− Добрый вечер, сэр, − сказала она мелодичным голосом. − Волшебные звезды, не так ли?
Он буркнул что-то невнятное, с опозданием напустив на себя официальный вид, спрятав под маской равнодушия обуревавший трепет. Джессика подавила улыбку: настороженное выражение глаз капитана и игра в холодную вежливость забавляли. Под шиловским топором рвал горло петух, ему вторили боцманы и крики матросов, а Андрей продолжал стоять, чувствуя, как нелеп, как глупо смотрит на ее свежий рот с такой благородной линией губ, и казнил свою нерадивость. «Проклятье! − он до сих пор не набрался духу поглядеть на нее как след. − Да что со мной! Сдох, что ли?!»
Преображенский неловко переступил с ноги на ногу:
− Быть одной в столь позднее время… на палубе… право, не лучшее место для дамы. Есть в океане нечто такое, мисс, − он неопределенно развел руками. − Словом, пробуждает в мужчине желание…
− В женщине тоже… − она задумчиво улыбнулась. Опрокинутая чаша неба с желтой луной отражалась в ее глазах. Волосы лучились золотым ореолом, пронизанные светом палубного фонаря.
Андрей не знал, правильно ли он поступает…
Не знала и Аманда: стоит ли задерживаться на палубе…
Так молча они простояли до звонкого дребезга склянок.
− Вам, похоже, пора, капитан, − мисс Стоун повернулась и направилась в каюту.
Ее гибкая, пропитанная ночным бризом100 фигура исчезла, а он продолжал стоять, как и тогда, на молу, чувствуя сухой жар ладоней… На душе было счастливо и отчасти совестно своих тайных помыслов и желаний. Капитан встряхнул головой: что-то беспокойно-влекущее было в этом струящемся платье, воздушных воланах, скрывающих легкую поступь.
Щелкнув пальцами, Андрей Сергеевич хмыкнул, глядя на скучающий остывший чай. «Всё стало с ног на голову… а может, наоборот, − на свое место?» Он хотел, чтобы «не путались под ногами», и она это отменно усвоила. Андрей понимал, что поведение мисс Стоун заслуживает одного −похвалы. Да и ее служанка… слава Богу, редко раскрывала рот. В свои двадцать три года она, похоже, всё еще сохраняла невинность и вела себя так, точно не собиралась расстаться с нею. Усилием воли он сломал раздражение: в их «дуэли» американка решительно одержала над ним верх! Черт побери, ужели в ней нет и крохи изъяна?
Он отхлебнул из кружки − «Ну и пойло!»
− Палы-ыч! − крикнул вне себя Преображенский. Эта невыносимая юбка с ледяной учтивостью гувернантки точно раскострила под ним сковороду.
− Звали-с? − адмиральские усы денщика настороженно застыли, изучая «климат» и «дух» каюты.
− Это что?! − капитан вперился в своего вестового сверлящим взглядом.
− Как что, ваш-сясь, − чай. Купчик-с, с вашего позволения… Бегали давеча на палубу по вашему хотению.
− Чай?! Купчик-с? − Офицер запустил в Палыча чубуком. − Да чтоб тебя, болван двухголовый, этим жидовским пойлом в аду черти поили! Сквозь него не то что мир зреть, книгу читать возможно!
− Андрей Сергеич, не губи, голубь…
− Давай на камбуз!101 И чтоб в лучшем виде запарил!..
Палыч, − язык проглотив, − рванулся было вон, как с марса донесся крик впередсмотрящего: «Справа по борту челове-е-е-ек!!!»
Глава 9
«Господи! Господи!» − кровь отхлынула от лица Линды, сделав похожей на восковую куклу: краска снаружи и пустота внутри. Ей показалось, что она видит темную фигуру за дверью. Большую и молчаливую, угрюмо ждущую своего часа…
Видение померкло, но она почувствовала что-то враждебное и злое. Плечи вздрогнули. Сердце упало и замерло в безуемном нытье. И смутно желая расположить к себе, вызвать сострадание, служанка беспомощно воскликнула:
− Эй! Кто там?
Ни звука. Линда едва уняла руки, ощущение колыхающегося в ней страха заставило действовать.
На цыпочках она пересекла каюту: в рундуке госпожи, среди гардероба, хранилась шкатулка черного дерева, украшенная серебром и слоновой костью в замысловатом мавританском стиле. Там покоился подаренный Аманде бароном Пэрисоном пистолет, сделанный в аккурат по руке леди, точно слепок.
Первое, самое сильное, что она ощутила, приподняв массивную крышку рундука, был мягкий и спокойный запах духов. Линда боязливо скосила глаза: дверь оставалась прикрытой, но воображение продолжало ясно рисовать пугающий контур фигуры.
Судорожно переворошив платья, она отыскала шкатулку. Лоб ее заблестел от пота, когда она поняла, что без ключа не обойтись. В отчаянии ломая ногти, она сорвала крышку, вырвав с мясом миниатюрный замочек. Пистолет, что великолепная детская игрушка, покоился в синем бархате. Золоченый ствол и курок слепили глаза, рядом притулилась пороховница из тонкого рога и славный винтовой пресс для придания пулям необходимого размера и формы.
Неожиданно щелкнул замок. Тут же пальцы девушки приросли к рукоятке. Затаив дыхание, на негнущихся ногах она подошла к двери.
Обе завизжали разом: белая, как мел, рыжая Линда и до смерти перепуганная леди Филлмор.
− Тупица! Ты чуть не свела меня с ума! Как ты смела рыться в моих вещах?
Ошеломленная Линда едва успела отойти в сторону и прижаться к переборке, куда падала густая тень.
− Так в чем дело? Ну?! − Аманда строго глянула в глаза прислуги. − И убери пистолет, глупая, он всё равно не заряжен.
Обе тяжело вздохнули и вдруг рассмеялись своим страхам.
Хотя Линде приходилось частенько подниматься по просьбе госпожи на палубу, и она даже свыклась с этим, тем не менее ее всегда охватывали неловкость и смущение при вторжении в чисто мужские владения; уши начинали алеть, плечи каменели, и служанка лихорадочно искала предлог поскорее покинуть это усатое, глазастое царство.
Однако, еще более гогочущей матросни, она сторонилась офицеров.
В кают-компании, куда ей случалось отправляться с поручением, завсегда сиживали, сверкая эполетами, пуговицами и начищенными сапогами, господа. Обычно они играли в преферанс или ужасно дымили трубками, а то, еще хуже, накачивались вином, что таскал из трюма остроглазый Данька.
И бедняжке всегда становилось не по себе, когда она переступала этот «чертов» порог. Казалось, что тут же выстраивалась стена тишины, и несколько пар грозных глаз впивались в девушку, ощупывая с головы до пят. Пролепетав капитану или старшему офицеру желание госпожи, Линда стремительно уходила, но хохот, летевший ей в спину, долго еще пугающе звенел в ушах.
Однако сейчас, после пережитого кошмара, она с радостью отправилась на фордек102, где, по словам леди Филл-мор, находился капитан.
* * *
Когда дверь затворилась, Аманда устало опустилась на опостылевшую койку и, порывшись в ящике стола, отыскала зеркальце. Нет, она не нравилась себе. Выражение глаз острое, с мерцающим напряжением, что маскирует глубоко упрятанную в душе опустошенность и печальную усталость.
Она забросила зеркало в ящик и загляделась на ровное пламя свечи, похожее на огненный наконечник копья. Восковой огарок стремительно таял, точно вишня в шоколаде. «Вот так и моя жизнь… − подумала женщина, − Господи, не оставь…»
Вдруг вздрогнула, точно кто-то прошел рядом. Огляделась − никого. Кажется, она слышала шаги или эхо шагов по мокрой доске… где-то на расстоянии будто убегала крыса… Откуда-то донесся стон. Она вскочила, будучи почти уверенной, что услышала чье-то сырое дыхание…
Несколько секунд Аманда молчала, прислушиваясь, глядя на курящуюся голубым дымком свечу, прежде чем успокоилась и вновь села на кровать. «Нервы, нервы…» − она провела рукой по мерцающей стали лежащего рядом пистолета. От него тянуло холодом, почти таким же, какой она ощутила. В горле запершило, на виске обозначилась голубая жилка.
Мирный огонь вновь оживленной свечи напомнил теплое пламя в камине ее родового замка, стены которого украшали мерцающие, что замороженные молнии, мечи и сабли. Где это? Когда сие было… Точно не с ней… Вспомнился профиль отца, трагичный и благородный; его охотничья куртка из шотландского, в крупную клетку, габардина, где в глубоких норах карманов всегда находились для нее сладости; тщательно схваченный хитрым узлом шейный платок и добрые глаза, в которых отражалось туманное утро, призыв охот-ничьего рожка и волнующий бег травимой лисицы… Вспомнился и покой родных тенистых дубрав, и бодрящая свежесть росистых лугов с разбросанным многоцветьем, и радость прогулок верхом в пахнущей ветром амазонке…
Аманда промокнула платочком глаза: сквозь бег огонька она разглядела и лицо их кузнеца, добряка Флая, большого и красного как помидор, вечно звенящего молотом и поющего неизвестную песню. К нему в кузницу она наведывалась по поручениям отца, да и просто из любопытства, с тех пор, как забросила своих кукол…
Флай Тэтчер всякий раз подмигивал страшливым единственным глазом и весело гудел:
− Будет сделано, леди, эй-хой!
Это «эй-хой» всегда пугало ее и восхищало таинственным смыслом. Однако допытаться до сути этого междометия маленькая Аманда не бралась: отца она очень любила, но столь же стеснялась; с циклопом Тэтчером хоть и водила дружбу, но до пяток боялась, а остальная прислуга была не умнее индюшек на птичьем дворе: говорить с ними такой же интерес, как давиться кислющей грушей.
В памяти обозначился и пыльный столб света, который бросало полуденное солнце сквозь стрельчатое окно в дет-скую… И хромой петух Чиф с искромсанным в драках хвостом, и многое другое, что сжимало сердце и давило слезу…
Аманда вздохнула: «Если бы я была мужчиной, то непременно взялась за табак…» − растерянно пожевала печенье и… зарыдала.
Слезы было не унять, с каждой минутой ее поглощали необъяснимая слабость и изнеможение. Сырая подушка стала невыносима, но леди не могла оторвать от нее лицо и дрожащие, впившиеся пальцы. На какое-то время она потеряла сознание, а придя в себя, испугалась чьего-то бессвязного бреда. «Боже, да это же я…»