Зло наполняло и фрегат, как наступающие легионы тьмы. Сию минуту леди Филлмор была уверена в этом, как никогда…
«Боже правый, − Аманда ломала пальцы, − ужели ни-кто не способен встать на его пути?» Измученная безответными вопросами, она задремала среди тревожных всполохов прошлого.
Глава 11
Преображенский, обгоняя Палыча, первым поднялся на палубу. У левого фальшборта было не протолкнуться: офицеры, матросы и взятые на корабль пассажиры − все пристально всматривались в сверкающую зыбь океана. Закатное розовато-лимонное небо отсвечивало оловом, играя на воде слепящими бликами. Матросы расступились, пропустив капитана, остановившегося у леерного ограждения рядом с Гергаловым. Некое время он ничего не мог разглядеть в игре предвечерних теней на воде.
− Правее, Андрей Сергеевич, вон, где вода цвет меняет… поймали его? − Гергалов указал рукой. − Чайки над ним кружат.
Преображенский кивнул, углядев пока еще плохо различимую фигуру.
− Он что, на байдаре? Стекло!
− Да нет, не похоже, ваше высокоблагородие. − Каширин в сомнении покачал головой, протягивая капитану голландскую подзорную трубу.
− Галс поменяли?
− Так точно. Идем на него.
Линзы приблизили далекие волны, и Андрей не без труда разглядел человека. Бедняга сидел верхом не то на обломке форштевня, не то на брам-стеньге и упорно боролся с волной тонким и длинным, как пушечный банник, веслом.
С лихорадочным напряжением на изможденном, изгрызанном ветром лице он то оборачивался к спасительному фрегату, то вновь начинал бороться с волной.
«Северный Орел» стремительно шел на сближение.
− Прикажете лечь в дрейф, ваше высокоблагородие?
− Самое время, голубчик, распорядитесь, чтоб табанили ход, готовьте гребцов, вельбот на воду.
Голос Мостового полетел со шкафута103 на бак104, ему эхом ответили команды боцманов и торопливая беготня по влажному палубному настилу.
Матросы под дружное «хэй» насели на тали, завязалась возня у клюзов105. По фрегату прокатилась мелкая дрожь, и корабль лег в дрейф. На шканцах и у бульварка шел «обстрел» возвращающегося вельбота.
− И кого это Бог послал?
− Да радуйся, что не бабу.
− Сдается, из реестрового компанейского люду…
− Ну, вечно ты ляпнешь, Чугин. Барановцы − будь здоров! А этот, ишь, леший какой, зарос − глаз не видать.
− Кто черту служит − тому дьявол платит… Вольные тут оне, шерсть цепью не вытерта.
По приказу мичмана приставшему вельботу бросили трап. Шлюп приплясывал на сонной волне, принайтовленный к борту, вода частила звонкой капелью с задранных весел.
Команда расступилась в гнетущем молчании, принимая на борт таинственного незнакомца.
Огромные, насквозь сырые черные сапоги тяжело ступили на палубу, оставляя многовершковые следы; Линда едва подавила крик, первой натолкнувшись на чужой колючий взгляд. Мужчина показался ей диким и страшным, заросший разбойничьей бородой и волосами, которые сырыми прядями липли к груди. Среди этих зарослей виднелся бурый, потрескавшийся шрам губ и два настороженных, острых, как гвозди, глаза.
Он подмигнул ей, едва не лишив сознания, и, прислонившись к лафету пушки, оперся руками на длинноствольную тульскую шомполку, приклад которой бородач использовал как весло.
Оленья куртка на нем с размытыми бурыми пятнами крови и рубцами от звериных когтей была порвана от пояса до ворота; грудь прикрывала старая камлейка − рубашка, сшитая из замши и тюленьих кишок и тоже пестревшая заплатами, как и обшарпанные кожаные штаны с пузырями на коленях.
«Похоже, жизнь для сего бродяги на берегу стоила ой, как недешево… Животная, скотская доля!» − заключил Гергалов, поглядывая то на угрюмого «утопленника», то на работу вахтенных, крутивших ворот лебедки, поднимая вельбот.
− С этой «подружкой» тебе придется расстаться на время, − капитан ступил вперед, указывая на ружье. − Сдашь баталеру106. Кучменев! − Андрей Сергеевич выцепил взглядом старшего боцмана. − Отведешь его к Шилову на камбуз: покормить, выдать матросскую чарку, свежую робу и поставить на довольствие, покуда не встретим берег…
− Слушаюсь, вашбродь. А куда прикажете расселить?.. Местов никак нет. В носовом отсеке больные бережничают…
− На форпике107 место найдется?
− Тесновато маненько будет…
− Зато не в обиде.
Преображенский повернулся к потерпевшему.
− Разговор будет, когда просохнешь и отдохнешь. Пошлю за тобой вестового. А теперь сдай оружие и следуй за боцманом.
Кучменев, потирая мускулистые предплечья, враскачку подвалил к бродяге и деловито ухватился за отливающий синью ствол. Дернул на себя раз, другой… еще сильнее, уже двумя руками, пытаясь вырвать его из черных от кочевой копоти пальцев, и испугался: бородач держал ствол «тульчанки» одной рукой, но приклад ружья, казалось, был приколочен к палубе.
− Что там у вас? − Андрей собрался уже дать приказ «разойтись», когда услыхал хриплое в спину:
− Да ты, видать, не знаешь этих мест, капитан…
Палуба замерла в напряжении так, что был слышен вкрадчивый скрип ахтердека108 да глухой стук разболтавшейся свайки109.
Свайка − крупный железный стержень, заостренный с одного конца. Используется при такелажных работах. − Люди добрые, рассудите! − незнакомец царапал взглядом плотно обступивших его моряков. − Это что ж получается: вы… иль ваш хозяин умом хил?.. Темные дела тут творятся… До берегу недалече. День, само больше, полтора под такими-то крыльями… и мне не в охоту, когда нагрянут дикие, али еще кто хлеще… вместо своей «тетки», − он хлопнул по граненому стволу медвежатника, −держать собственный хер.
Палуба зароптала, у Захарова Дмитрия Данилыча даже монокль выпал из глаза от неслыханной дерзости.
− Очухался, так не толки воздух, болван!
Все обернулись на вязкий бас. Зубарев, загородив собой двух матросов, спокойно смотрел на здоровенного детину. Сумеречный взгляд Матвея уперся в центр лба бородатого.
Спасенный испытующе посмотрел на штурмана и растянул губы, показав частые желтые зубы, словно говоря: «Ну-ну… Хвались, овца, что у нее хвост как у жеребца».
− Прикажете выпороть или в трюм забить? − боцман, вытаращив глаза, преданно смотрел на его благородие, нерв-но пошевеливая усами.
Преображенский внутренне вспыхнул, но слабости не выказал:
− Да ты упрям?! Уймись, невежа, среди нас зверей нет.
«Утопленник» тряхнул космами, щурясь на солнце, и нехотя сунул свою «тетку» в руки подошедшего баталера.
− Скорее же за святое деяние, чтобы сгинуло грешное! − отец Аристарх, раздувая щеки, дал приложиться устам упрямца к наперсному кресту, затем взял того под руку и не только силой, а прежде словом Божьим увлек на камбуз, вразумляя многогрешную голову:
− Буйна у тебя чуприна, сыне, да больно уж ум лыс. Но сие даже оченно извинительно, если ты пребывал в незнании да в неведении!.. Пойдем, сыне, пойдем. Господь наставит тебя на путь истинный…
* * *
Подвахтенные разбрелись по палубе: кто остался на баке перед грядущим мытарством, кто на фордек, посудачить о незваном госте. Сидя, как альбатросы, на якорных лапах или привалившись к основанию фока, благо солнышко баловало, матросы точили лясы. Думалось многое, говорилось разное, но все соглашались с марсовым Соболевым:
− Нет, братцы, не похож он на тех котов, кои обжираются за чужой счет… Ежли ему осмолить руки, такой и черта за хвост словит… Ладный мужик… Однако коли с другого борта подойтить, страшливый больно. Взгляд-то видели, колистый, что китовый ус… да и чую, братцы, недоговор в ём живет… Собаки, которые брешут, − не кусаются, а этот молчал волком.
− Точно наш шкипер! − не выдержал Чугин. − То-то два сапога пара.
− Верно, Кирюшка! − подхватил писарь, а подшкипер Ясько внушительно обронил:
− Молчун-молчуном, ан бац, гляди-ка, − поросенок яйцо снес − показал зубы своим спасителям.
Матросы переглянулись: послал Бог гостинец.
* * *
Линда пришла в себя после того, как жизнь фрегата взялась привычным ходом. Только теперь она разглядела рядом скромного фельдшера, стоящего в тени грота и участливо улыбающегося ей.
− Все слава Богу, мисс? − он робко приподнял шляпу.
Глаза служанки недоверчиво округлились, словно она ожидала, что Кукушкин посмеется над ней. Но тут же пролепетала, нервно запинаясь:
− Благодарю. Вы… добры… что так говорите, сэр.
Она уже собралась подхватить юбку, когда Петр Карлович осмелился подойти к ней и, теребя пальцами прижатую к груди шляпу, дрогнул голосом:
− Простите, голубушка… Видите ли, я… Собственно… я… Мне всю жизнь приходилось… − он покраснел еще гуще и, пряча глаза, затараторил. − Всю жизнь мне приходилось пеленать людей. Сначала в пеленки, а когда вырастут − в саван… Каюсь, нужных слов я не знаю-с… Словом, удостойте подвинуться к вам поближе… и представиться… Кукушкин Петр Карлович… судовой фельдшер… вот так…
Он замолчал, глядя украдкой на яркие медные косы Линды. Растрепанный парик по обыкновению сидел на его голове набекрень, как прошлогодний опавший лист.
− Очень признательна − Линда, − порывисто проговорила она и доверчиво открылась: − Я так боялась…
Кукушкин сочувственно кивнул и нахлобучил шляпу.
− Знаете, государыня, не возьмите в обиду: всегда готов прислужить чему… и с превеликим проворством… Не стесняйтесь… А в знак почтения и признательности за разговор позвольте поцеловать ваш манжетик, а то ручку, если сие возможно.
Девушка не без смущения протянула руку: фельдшер казался ей самым безопасным мужчиной на корабле, пожалуй, как стул или рундук в их каюте, но кроме всего, в нем нашлось место еще и для чего-то необычайно гостеприимного и успокаивающего, что помогло ей справиться со своими страхами.