Петр Карлович коснулся губами рябой от веснушек руки, как иконы. Пропитанный смущением, он ощущал себя рядом с хрупкой американкой дремучим провинциалом, впрочем, таким он и был: нескладным, зажатым, вызывающим у господ по меньшей мере улыбку.
− Премного-с благодарствую, − Кукушкин, опустив бесцветные ресницы, убей не знал, что дальше делать. Линда тряхнула головой, и кокетливые, в мелкий бес пряди, обрамлявшие ее лицо, как показалось фельдшеру, насмешливо запрыгали. Она бессознательно улыбнулась, показав неважные зубы. Но Петр Карлович был ослеплен, точно дерзнул заглядеться на солнце.
«Боже! Она заговорила со мной! Сие не может быть! Головокружительно!»
− Вы что-то хотели, сэр? − служанка прикрылась ладонью от солнца.
− Да, − поспешил он и… наступило томительное молчание. «Господи, она же сейчас подумает, что я полнейший ду-рак, и изволит уйти прочь… И будет права. Тысячу раз права!»
Линда продолжала держаться за нагретый солнцем фалреп и то улыбалась, то, став вдруг серьезной, опускала глаза и застенчиво, с виноватым видом теребила узкую оборку на своем сером платье. Время от времени она бросала взгляды на фельдшера и точно обижалась: «Ну, что же вы, право? Долго еще будете волны считать?»
«Нет… М-м… Видите ли… Значит, вот-с… Понимаете?» −отвечал ей глазами Петр Карлович, дергая заусенец на безымянном пальце.
И она отвечала бледной сиренью своих глаз:
«Нет, не понимаю. Похоже, вы оседлали лошадь, сэр, но не знаете, куда ехать».
− Вы так думаете? − Кукушкин напрягся. Вопрос сорвался с губ, и громко.
− Да. − Она с беспокойством прислушалась к послеобеденным склянкам. Ох, и устроит ей госпожа…
− О, прошу вас, не уходите. Не губите меня своей категоричностью. С ума сведете… Я же фонарем сделаюсь. Толику терпения, голубушка… Сейчас поймете-с. Значит, так… Чем изволите заниматься завтра по вечеру?
− Кто, я? − она первый раз испугалась фельдшера.
Петр Карлович смотрел на нее, как на картину.
− Ну не я же-с, голубушка.
− А что? − шея и уши Линды перещеголяли цвет ее волос.
− Быть может… возможен вечерний моцион? Ну-с… это… пардон, беседа при луне − знаете ли, весьма романтично… Вы, кстати, позвольте полюбопытствовать: что боле всего почитаете? Осмелюсь настаивать, цветы? Какие?
Линде стало не по себе. Дыхание участилось, но она ответила:
− Предпочитаю прогулку в карете…
− Да ну-с? − искренне подивился Петр Карлович. −Вы любите кататься?
− А почему нет, если есть кучер?
«Ах, какова! − фельдшер обалдело посмотрел ей прямо в глаза. − Да за такой не стыдно и трех пар башмаков истоптать!»
− Так как насчет моциона? − он вновь снял шляпу, чувствуя, как под париком взопрела голова.
− Не знаю, − уклончиво протянула Линда.
Но Петр Карлович хоть прежде и не был искушен в амурных делах, однако по блеску в глазах медновласой американки почувствовал: она из тех застоявшихся молодых кобылок, что только и ждут, когда их укротят и оседлают.
− Ну так как-с, все-таки, насчет завтрашнего моциона? − Петр Карлович в третий раз натянул на голову шляпу.
Она глупо и счастливо улыбнулась:
− Я подумаю.
У Кукушкина в зобу дыханье сперло. Он хотел было броситься в ноги и поцеловать подол ее платья, но не посмел, страшась хохота матросни и своей неловкости. Тем не менее ответ столь воодушевил его и приколотил к спине крылья, что он готов был подобно Икару воспарить к самому солнцу.
− Государыня моя! − Петр Карлович воинственно расправил узкие плечи. − Сегодня, здесь же… после ужина. Я умру − не сойду, буду вас ждать.
Охваченный волнительным трепетом, он даже прикрыл глаза, готовый услышать сокровенное женское «да», но… ее «извините» и заполошная дробь каблучков морально оскопили фельдшера.
Он разлепил глаза: Линда с выкриком «Сэр!» поднималась по трапу на капитанский мостик.
Глава 12
Пэрисон сцепил челюсти и напряг все силы, чтобы не разжать одеревеневшие пальцы, вцепившиеся в узел поводьев. В этом надрыве, похожем на агонию, он был одинок: от сидевших в кузовке женщин его отделяли полог и круговерть метели. Набившийся в рукава снег таял и ледяным ручейком стекал по телу, подмораживая грудь и подмышки. Барон не тратил силы на крик. Он и так знал, что от Линды, превратившейся в ледышку, проку, как от потерянного фартинга110, а леди и без его указки уже щелкнула замком пистолета.
Впереди сквозь стон сосен и ветра слышался грохот выстрелов, звон и скрежет сшибаемой стали, крики.
Боли в руках Пэрисон боле не чувствовал. Вернее, он не ощущал их и не знал, сможет ли удержать обезумевшую тройку. Натягивая поводья, он откинулся назад, покуда не зарычал от боли, чувствуя, как затрещали выворачиваемые лопатки. «Если кони вынесут за выступающий сосняк…»
Нет! Он не для того пропахал эту снежную бездну с запада на восток, чтобы бездарно сгинуть в этой дьявольской глуши.
Кровь от напряжения ударила ему в дёсны, виски и уши, но тройка, храпя и щерясь, встала. Горячее дыхание вырывалось из пенных морд и густыми молочно-белыми струями липло на мокрую шерсть сверкающим инеем.
Аманда распахнула полы, когда барон, соскочив с козел, уже воротил артачившихся лошадей. Снег визжал под полозьями, карета нехотя съехала с тракта в лес, оставляя за собой одинокий след.
Окруженные чернолесьем, они, затаив дыхание, напрягали слух. Высунувшая было нос Линда скрючилась и замерла, как напакостившая кошка, под застуженным окриком:
− На место, дура!
Руки барона, сжимавшие трехствольники, не слушались, мозг был сжат между полюсами пламени и льда: яростная брань и пальба продолжались, хотя и переместились куда-то в глубь чащи, туда, где горизонт закрывала угрюмая горная цепь с голубыми шапками вечных льдов и синей щетиной лесов у взлобья.
Леди едва не лишилась чувств, услышав над головой хриплый грай. Оголяя ветвь, тяжело слетел снег: большая черная птица зловеще уходила на восток. Аманда чувствовала, как заходится сердце, грозя пробить своим боем грудь, и со сводящей с ума очевидностью понимала: случись им выдать себя − живыми не уйти!
Когда отгрохотали последние выстрелы, Пэрисон стряхнул налипший на долгополую шубу снег и за последние полчаса вздохнул полной грудью.
Линда, проваливаясь по колено, шмыгнула за возок по нужде, зашуршав юбками. Леди и барон, искромсанные страхом и усталостью, отвернулись, чтобы создать непутевой служанке хотя бы видимость уединения. Когда та, сбивая снег, заскочила в возок, госпожа, сгорая от стыда, что-то прошипела рыжеволосой девице. А Пэрисон лишь в смущении махнул рукой, беря под уздцы лошадей:
− Черт знает что! И зачем я послушал Уолпола. Лучше при мне были бы люди Брэтта, а не хомут из юбок и чепцов.
* * *
Не смея развести костер, они морозили кости еще час, прежде чем Пэрисон решился вывезти карету на тракт. «Промокли, закоченели, но живы, − пыталась успокоить нервы Аманда, − Великий Боже, ниспошли нам удачу, с нами крестная сила! Пусть самое худшее будет уже позади…»
Каждый нерв их плоти устало ныл и клянчил отдыха; истерзанные диким напряжением, бессознательно стараясь помочь друг другу, они внутренне вздрагивали от каждого шороха, каждого вздоха чащи. В глазах рябило от напряжения и тревоги, когда ноги коней, обросшие комьями снега, вытянули карету на тракт. «Иисус!» Сейчас они, не задумываясь, отдали бы самое сокровенное за единственную чашку доброго английского чая, что согрел бы их, заставил расслабиться, унял дробь зубов.
Леди Филлмор усмехнулась своим мыслям: Боже, до чего она докатилась: любому охотничьему зимовью из тонких жердей и бересты, проконопаченному оленьим мхом, англичанка была бы рада больше, чем самому роскошному дворцу.
Темнело. Клочья безрадостных облаков ползли над ними, цепляясь воздушным рваньем за мертвые ветви. Без солнца, под дыханием близкой ночи природа пугала: в безлюдном молчании сугробов и ям уже залегла бесшумная мгла; и то, что здесь еще час назад грохотали выстрелы и дымилась кровь, делало тракт еще пуще тоскливым и мрачным. Справа и слева горбатились потемневшие сопки и распадки, словно караулили: что каркнет им пролетающий ворон.
Взбираясь на козлы, барон насилу подавил пульсирующее в нем чувство тревоги. Линда, белее снега, прижалась к госпоже. Зрачки ее непомерно расширились, затемнив глаза:
− Я боюсь, мисс, − прошептала она. − Мне страшно… тут дьявольски тихо…
Аманда не слышала; глаза ее следили за теряющей очертания дорогой, палец цеплял вороненый курок.
Глава 13
− Мисс Стоун! Да откройте же, наконец! − настойчивый стук в дверь повторился. Аманда встрепенулась, сердце подпрыгнуло. Она продолжала сидеть на узкой жесткой кровати, не понимая, спит или нет. Тот, кто стучал, взялся теребить дверную ручку.
− Кто здесь? − Аманда опустила на ковер ноги, ощутив холодные горошины пота на лбу и шее.
− Это я, мадемуазель. Откройте!
− Кто? − она на цыпочках пересекла каюту. Расшатавшиеся местами половицы мерзко поскрипывали.
− Капитан Преображенский и ваша компаньонка, мисс. Что-то случилось?!
Леди Филлмор перевела дыхание, чувствуя, как кружится голова. «Святая Дева! Что со мной происходит? Похоже, схожу с ума…»
− Минуту! − Она пробежала пальцами по волосам, одернула платье и, щелкнув ключом, распахнула дверь.
− Мисс Стоун!..
Аманда, теряя контроль, упала в объятия Андрея.
− Господи, Джессика… − он бережно перенес ее на кровать. − Успокойтесь, дорогая, вы в безопасности. Да не стойте вы чучелом! − Преображенский прикрикнул на растерявшуюся служанку. − Принесите вина из кают-компании!
Капитан осторожно положил голову леди на подушку, поправил платье:
− Вам дурно? Вызвать лекаря?
− Нет, нет, благодарю… − она прерывисто вздохнула, слушая его голос, внимательный, полный заботы и участия. − Сейчас пройдет… сейчас…