− Да неужели? Вот интересная партия взялась! Вы что же, господин капитан, добиваетесь? Желаете, чтобы я перестал бывать в кают-компании среди моих старинных товарищей?
− Перестаньте нести вздор! Стыдно. Вы прекрасно понимаете, о чем разговор.
− Представьте, не имею понятия! Но оскорблять себя, − голос Александра налился ядовитой крепью, − имейте в виду, не позволю!
Андрей вспыхнул: «Дрянь дело! Какого… он лезет в бутылку? Сейчас бы послать ему «дурака» или «нахала», плюнуть на все и уйти с каменным лицом. Но это ж не по-дворянски, что я, мужик?» Преображенский покачал головой и с сожалением изрек:
− Больно разочаровываться в человеке, когда был им очарован. Жаль, но, сдается, я ошибся в вас, Александр Васильевич.
− А я − в вас!
Андрей сдержанно выслушал своего помощника, в голосе того звенела непонятная ему обида и гнев, и спокойно сказал с учтивым поклоном:
− Благодарю за откровенность. Полагаю, на сем и разойдемся. Не так ли?
Не протягивая руки, Преображенский повернулся к капитанскому мостику, когда услышал:
− У вас это серьезно… с мисс Стоун?
− Однажды, сударь, вы имели удовольствие слышать мое мнение по этому поводу. Что ж, уточню. Да. А у вас?
Александрит даже опешил от неожиданности. «Откуда он знает о моей страсти? Захаров проболтаться не мог, молчит лучше могилы».
Надо было что-то отвечать, но Александр молчал, словно школяр, проваливший экзамен. В голове клокотали мысли, воображение рисовало картины яркие, горькие, как гроздь красной рябины: вот американка целуется с Преображенским, кокетливо садится к нему на колени, теребит длинный хвост волос, а он с величайшей охотой потакает всем женским причудам… Нет? Но чем тогда объяснить ее томный взгляд, елейный шепот на ушко, ее страстную дрожь и соблазнительно приоткрытый рот?
− Так вы изволите отвечать?
Голос капитана вернул Александра к действительности.
− Знаешь что, брат, − Преображенский подошел почти вплотную, − опыт по женским ножкам, возможно, и прибавил тебе ума, но уж глупости не убавил точно. Хватит Ваньку валять! Ты знаешь, как ты искренне люб мне, Александр Васькович… Уважаю тебя и как офицера, и как дорогого друга. Признаюсь в большем − преклоняюсь пред твоим голосом, неземной он у тебя, от Бога… Но уясни, любезный, и, как говорится, по гроб: ежли посмеешь преследовать мисс Стоун, оскорбишь ее словом, иль даже взглядом − клянусь, я разберусь с вами, Саша, по-своему.
− Хотел бы я знать… − Гергалов побелел, лицо его сделалось страшным.
− Самое неприятное в поисках правды то, что ее находишь. − Андрей прищурил глаза, точно прицелился. −Так вот, имейте в виду, если узнаю − я вас пристрелю.
− Это что, перчатка? Мы будем драться?
− Покуда предупреждение, Саша.
И, круто повернувшись, капитан оставил своего помощника в состоянии, близком к дуэли.
Глава 9
− Да плевать я хотел! Слышите, плевать! Не могу и не хочу! Разве он ровня нам? Всю жизнь дело имел со скотиной на каботажных лаптях! − Гергалов опрокинул рюмку черного рому и уткнулся носом в бархатный рукав камзола. Последние два часа застолья он жил лишь нервами, пылил на каждое слово сотоварищей и оголтело бросался в спор.
Чопорный и сдержанный, Захаров стал тоже неузнаваем. Блуждая вилкой по тарелке, он, опьянев, боле целомудренно не запирался, рвался к слову и недовольно шевелил усами.
− Вот ты, брат, говоришь, Черкасов был краше?
− И стою на своем! − Александрит вскинул голову, лицо его от духоты и выпитого увлажнилось росой. −А что, не так, Сережа? − он толкнул локтем Каширина.
− Ну-у… − тот пьяно улыбнулся, сверкая эполетами.
− Не «ну-у», а, право, жаль, что наш Черкес отозван в столицу. Я так к нему прикипел, господа. При нем всё было ясно, благодать, а этот…
− Брось, Васькович, − Барыня-пушка обнял Гергалова. − Это ты спьяну мелешь. Черкес бы уж нас задрал своим «ать-два» до кровавого поту. Еще скажи, нет.
− Кстати, господа, − Захаров расстегнул жавший под мышками кафтан − разве вы не помните, как они славно поладили? Тезки, шут бы их взял, тезки. Оба из столицы, даром, что детьми не дружили! Ты, Сашенька, пред нами платками турецкими не крути. Известное дело, отчего твои зубы да фокусы!
− Шикарно! Чертовски шикарно! Ежли вы всё понимаете, всё знаете… Пусть так! Как пред Богом! Я люблю ее!
− Да брось ты чертей на булавке усаживать! Любит он ее, ха-ха! Да не может такого быть! Qu'est-се que s'est, mon cher?146
− Секите мне голову, коли соврал, − охваченный новым приливом какой-то знобливой радости, Гергалов нервно грыз ногти и будто прислушивался к своему сердечному перебою. Потом вскочил, не дождавшись ответа и, роняя посуду, громогласно заявил:
− Француз, други мои, о сем случае говорит «c'est la vie»147, а я так каламбурю: или селю вы − либо селя вас!
− Ловко! Да только к чему каламбур? − огорошил вопросом Каширин, медленно, дабы не уронить своего достоинства, разглаживая бакены.
− Опоздать мыслью изволишь, дружище. Бедно, бедно у тебя с умом.
− Никак решил струны тронуть? Клавиры твои у меня с собой.
− Мимо всё это, неподходяще.
Загадочный блеск в плутовских очах Александра взбодрил рассупонившихся офицеров, взвинтил настроение, не давая расслабиться.
− Ну, будет тебе нас за нос водить кругом да около, −о тарелку Дмитрия Даниловича обиженно звякнула брошенная вилка. − Открывай карты, коли не секрет.
− Секрет, но открою. Я уж попытал всякие ходы, тьму передумал − пустое. Вот потому и решил: закину-ка я себя к ней, русалке, в каюту на рандеву, так сказать, брошу лот…148 измерю глубину чувств. Ну-с, а признание в любви, тэк-с сказать, на самый послед. Тяжелая артиллерия. Надо буде − и на колени встану, но Измаил возьму. У меня ведь, сами знаете, на любые затворы найдется свое заветное: «Сезам, отворись!»
− Ну ты и блуда… ну ты и кот… Вынь да покажь!
− Не кот, а котище! − поправил Каширина Захаров.
− Да, господа, каюсь, люблю женщин. Виноват, но ни черта не могу с собой сделать, − продолжал расплескивать горячечный блеск чайных глаз Гергалов. − Люблю шикарных, с акварельным макияжем, с мраморной шейкой… и чтоб в тончайшем белье, и непременно с красивой тугой грудью, − он жадно приложился к зашипевшему в бокале шампанскому и, испив, томно качнул длинными ресницами. − И пусть будут порочные, чтоб больше вдохновения, страсти, чтоб сочно, господа, со стоном… Понимаете?!
Бутылка в его руках принюхалась зеленым горлышком к кружкам и зажурчала со своими подружками.
− За них! − улыбка обнажила белые ровные зубы Гергалова.
− Как сказал! Как сказал! − Барыня-пушка торопливо забегал вилкой в салате. − А что, Дмитрий Данилович, вольному − воля. Что тут такого, в конце-то концов? Ежли Александрит люб ей, так она сама заякорится, и шабаш.
− А ежели нет? − старший офицер, борясь с сомнениями, насупил брови, нахохлил тяжелые плечи.
− Ей, птахе, виднее, кого под крылышком греть. «Нет» − значит, Васькович в бухте и нос не покажет. Он же не злоумышленник у нас, полюбовное дело.
− Не адвокатничай! Тоже мне, нашелся заступник. А капитан же как наш? − Захаров беспокойно переложил на колени местами «полысевшую» треуголку. Сердце его заныло мучительной жалостью к Андрею Сергеевичу.
− Ну-с, так как, Дмитрий Данилович? Разрешите ваше мнение получить, − тупо, с пьяным упорством, не поддающимся логике, затвердил Каширин.
− Не наглеть! Не позволю! Ежли за воротник залили, так и совесть терять? Честь русского офицера? Да я за такие козни в шею гнал, за дверь выставлял… а вы сами хуже плюгавых чернильных крыс!
− Да я что, ваш хлеб ем, господин Захаров? − бойко и желчно вспыхнул Гергалов. − Живите себе задарма хоть целый век! Но только в мое сокровенное лезть чужим рукам не позволю и вашу живопись нравственности и морали слышать не желаю!
«Господь с тобой, Сашенька, ты ли это?.. − старший офицер смотрел сквозь сизую табачную дымку на своего любимца с немым укором. Тень боли схватила крупное лицо Захарова и на коротеньких ресницах Дмитрия Даниловича выступили слезы. − Ужель на сей скверной ноте расстанемся?»
Тихо, будто шепот давних воспоминаний, зашелестела в руках Захарова пачка любимых клавиров, подаренных Сашенькой.
− Вот, − Дмитрий Данилович положил ее перед Гергаловым. − Теперь уже ни к чему… Конец дружбе…
И, расколотый случившимся, он потерянно поднялся из-за стола, в полной тишине вышел вон.
− Господа, что ж мы наделали? − Каширин обхватил голову руками, совестящийся взгляд заерзал по лицу Александра. − Бежим, остановим!
− К черту бабские слюни, Сережа! Тебе ли, артиллерийскому бомбардиру, пятый угол искать. Я-то думал, наш Данилыч благородный человек, широкой души русской… с понятием… А он оказался хуже француза-лягушатника, прямо немец-колбасник. «Сюда нельзя, туда нельзя» −тьфу, срам!
Гергалов скомкал клавиры и зашвырнул в сердцах под кровать.
− Вот ты − другое дело! Молодцом, в грязь лицом не ударил. Покорнейше благодарю. Сам понимаешь, любовь дело колкое, острейшего внимания к себе требует. Не скромничай, Сережа, наливай! Здесь, у меня в каюте, мы как на бережку, не уставные… Да и вахта не наша − все по уставу… Эй, Митька, болван! Не зевай, в желудке волки воют, − еще вина и закуски!
Глава 10
Линда только-только принялась за шнурки корсета госпожи, когда послышались шаги и в дверь постучали. Женщины беспокойно переглянулись: за стеклом иллюминатора мигал звездами черный глаз ночи. И свет их был густ и кругл.
− Кто там? − служанка замерла у двери, не отрывая взгляда от леди Филлмор.
− Ради Христа, откройте, мисс, − послышался шепот. − Это всего лишь я − Гергалов.
− Но уж поздно − мы тушим свечи.
− Умоляю. Буквально два слова, иль я погиб.