Я протянул ей коробку. Ее веснушчатая рука потянулась к моей. Что она хочет? Собирается взять меня за руку? Я отдернул руку, коротко кивнул и направился к двери, ощущая ее взгляд на своей спине. Черт, я же просто подарил ей коробку конфет, что еще надо этой дамочке?
Когда я открыл дверь, в квартире было темно. В кровати угадывались очертания Корины.
Было так тихо и беззвучно, что я даже немного удивился. Я подошел к кровати и встал рядом с ней. Она казалось такой спокойной. И такой бледной. В голове у меня раздалось тревожное тиканье, тиканье, обычно ведущее к какому-то выводу. Я наклонился к ней и поднес лицо к ее губам. Чего-то не хватает. Тиканье становилось все громче и громче.
– Корина, – прошептал я.
Никакой реакции.
– Корина, – повторил я чуть громче и услышал в своем голосе то, чего никогда прежде не слышал: беспомощные пронзительные нотки.
Корина открыла глаза.
– Иди сюда, мой медвежонок, – прошептала она, обвила меня руками и затащила в кровать.
– Сильнее, – шептала она. – Я не развалюсь на части, ты ведь знаешь.
Нет, думал я, ты не развалишься на части, и мы, и все это не развалится на части. Потому что именно этого я и ждал, именно к этому я и готовился. Смерть – единственное, что может все разрушить.
– О Улав, – шептала она. – О Улав.
Лицо ее сияло, она улыбалась, но глаза Корины были наполнены слезами. Ее груди белыми, неимоверно белыми волнами ходили подо мной. И хотя в тот момент она была так близко ко мне, что ближе уже некуда, мне казалось, что я вижу ее так же, как в первый раз, на расстоянии, за окном в доме на другой стороне улицы. И я думал, что человека невозможно увидеть более обнаженным, чем в то время, когда он не знает, что за ним следят и его изучают. Меня она таким никогда не видела. Может, никогда и не увидит. И в тот же миг меня осенило. У меня еще оставались мои листочки, письмо, которое мне никак не удавалось дописать. Если оно попадется на глаза Корине, она может все неправильно истолковать. И все же странно, что сердце мое забилось быстрее из-за такой ерунды. Листочки лежали под подносом со столовыми приборами в ящике кухонного стола, и крайне маловероятно, что кто-то его будет двигать. Но я все равно решил выкинуть эти бумажки при первой возможности.
– Да, так, Улав.
Когда я кончил, из меня словно что-то вырвалось, не знаю что, но поток спермы вымыл это из моего организма. Я лежал на спине и тяжело дышал. Я изменился, только не знал как.
Корина склонилась надо мной и поцеловала в лоб.
– Как ты себя чувствуешь, мой король?
Я ответил, но мокрота в горле мешала мне говорить.
– Что? – рассмеялась она.
Я прокашлялся и повторил:
– Я голодный.
Она засмеялась громче.
– И счастливый, – добавил я.
Корина не переносила рыбу, у нее всегда была аллергия на рыбу, это у нее в роду.
Гастрономы уже были закрыты, но я сказал, что могу заказать ей Большую особую пиццу в китайской пиццерии.
– В китайской пиццерии?
– Китайская кухня и пицца. Отдельно, конечно. Я там обедаю почти каждый день.
Я снова оделся и спустился к телефону-автомату. В квартиру я телефон не провел, не захотел. Я не хотел, чтобы ко мне вела линия, по которой люди могут услышать меня, найти меня, поговорить со мной.
Из будки было видно окно моей квартиры на четвертом этаже. За ним стояла Корина, ее голова была окружена светом, как чертовым нимбом. Она смотрела вниз, на меня. Я помахал, она помахала в ответ.
А потом монетка в одну крону провалилась вниз с металлическим звуком.
– Китайская пиццелия, слусаю.
– Привет, Лин, это Улав. Большую особую с собой.
– Не будете здеся кусать, мистел Улав?
– Не сегодня.
– Питанасать минут.
– Спасибо. И вот еще что. К вам никто не заходил и не спрашивал обо мне?
– Спласивал о вас? Нет.
– Отлично. У вас сейчас не сидит никто из клиентов, с кем вы меня раньше видели? Один с такими странными тонкими усами, как будто нарисованными. Или такой человек в коричневой кожаной куртке с сигаретой за ухом.
– Пасмотлим. Не-е-ет…
В заведении было всего столов десять, поэтому я доверился ему. Ни Брюнхильдсен, ни Пине меня не поджидали. Они не раз бывали там со мной, но они не знали, как часто я хожу в китайскую пиццерию. Хорошо.
Я открыл тяжелую металлическую дверь телефонной будки и посмотрел на свое окно. Она все еще была там.
До китайской пиццерии было пятнадцать минут хода. Пицца уже ждала меня, она была запакована в красную картонную коробку размером со складной столик. Большая особая. Лучшая в Осло. Мне уже хотелось увидеть лицо Корины после того, как она откусит первый кусочек.
– Цао!.. – прокричал Лин, как обычно, когда я выходил из заведения.
Дверь захлопнулась за моей спиной, и я не дослушал его прощальное «какао».
Я быстро зашагал по тротуару и свернул за угол, весь в мыслях о Корине. Наверное, я очень напряженно думал о ней. По крайней мере, только этим можно объяснить тот факт, что я их не увидел, не услышал и даже не подумал о вполне очевидном. Ведь если они поняли, что я постоянный посетитель этого заведения, они также должны были понять, что, возможно, я догадался, что они поняли, и поэтому не подойду к этому месту, не приняв определенных мер предосторожности. Так что они ждали меня не в теплом и светлом помещении, а в темноте на лютом морозе, на котором, готов поклясться, даже молекулы едва шевелились.
Я услышал, как два раза скрипнул снег, но чертова пицца мешала мне, и не успел я выхватить пистолет, как к моему уху уже прижался холодный металл.
– Где она?
Это был Брюнхильдсен. Его узенькие, как карандаши, усы двигались, когда он говорил. С ним вместе был молодой парнишка, показавшийся мне скорее напуганным, чем опасным. На карман куртки ему смело можно было прицепить табличку «ученик», но он, по крайней мере, тщательно меня обыскал. Он отдал мой пистолет Брюнхильдсену. Думаю, у Хоффманна хватило ума отправить на помощь Брюнхильдсену молокососа без режущих предметов. А может быть, у него где-нибудь припрятан нож – оружие сутенеров. Пистолет – оружие наркобизнеса.
– Хоффманн сказал, что ты останешься в живых, если выдашь его жену, – заявил Брюнхильдсен.
Это ложь, но сам я сказал бы то же самое. Я обдумал свои возможности. На улице не было ни машин, ни людей. За исключением плохих парней. К тому же стояла такая тишина, что я услышал слабый звон пружины спускового механизма после взведения курка.
– Ну, – сказал Брюнхильдсен. – А то ведь мы найдем ее и без тебя, ты же знаешь.
Он говорил правду, не блефовал.
– Ладно, – ответил я. – Я забрал ее, чтобы укрепить свои позиции в переговорах. Я не знал, что мальчишка носит фамилию Хоффманн.
– Ничего об этом не знаю, мы должны просто забрать его жену.
– Ну тогда поедем и заберем ее.
Так я сказал.
Глава 13
– Мы должны поехать на метро, – объяснил я. – Слушайте, мадам считает, что я ее защищаю. И это правда. До тех пор, пока я не смогу использовать ее для сделки. Поэтому я сказал ей, что если не приду домой через полчаса, значит случилось что-то очень серьезное и ей надо сваливать. А на машине до моего дома по этим рождественским пробкам добираться минимум три четверти часа.
Брюнхильдсен сверлил меня взглядом.
– Тогда позвони ей и скажи, что ты задерживаешься.
– У меня нет телефона.
– Вот как? Как же тогда вышло, что пицца была готова к твоему приходу, Юхансен?
Я посмотрел на огромную красную картонную коробку. Брюнхильдсен не дурак.
– Телефон-автомат.
Брюнхильдсен провел большим и указательным пальцем по усам с обеих сторон рта, словно пытался вытянуть их в прямые линии. Потом он оглядел улицу, наверное оценивая интенсивность движения. Подумал, что скажет Хоффманн, если дамочка улизнет.
– Большая особая, – произнес парнишка, широко улыбнулся и кивнул на коробку. – Лучшая пицца в городе, так ведь?
– Заткнись, – сказал Брюнхильдсен. Он закончил растягивать усы и принял решение. – Мы поедем на метро. А потом мы позвоним Пине из твоего телефона-автомата и попросим его забрать нас оттуда.
Мы за пять минут дошли до станции метро «Национальный театр». Брюнхильдсен натянул на пистолет рукав пальто.
– Тебе придется самому купить билет, я за тебя платить не собираюсь, – сказал он, когда мы стояли у кассы.
– Билет, который я купил по дороге сюда, действует в течение часа, – соврал я.
– Да, это верно, – ухмыльнулся Брюнхильдсен.
Я, конечно, надеялся на контролеров, на то, что они отведут меня в безопасный полицейский участок.
В метро было многолюдно ровно настолько, насколько я рассчитывал. Усталые рабочие, жующая жвачку молодежь, мужчины и женщины, тепло одетые, везущие полиэтиленовые пакеты с торчащими из них рождественскими подарками. Нам пришлось стоять. Мы устроились в середине вагона, каждый из нас троих ухватился одной рукой за скользкий стальной поручень. Двери закрылись, и окна запотели от дыхания людей. Поезд тронулся.
– Ховсетер. Вот уж не поверил бы, что ты живешь в западном Осло, Юхансен.
– Не верь во все, что ты знаешь, Брюнхильдсен.
– Чего? Хочешь, чтобы я поверил, что вместо того, чтобы купить пиццу в своем Ховсетере, ты поперся в самый центр?
– Это Большая особая, – благоговейно произнес парнишка, глядя на красную коробку, занимавшую слишком много места в переполненном вагоне. – Ее нельзя…
– Заткнись. Значит, ты любишь холодную пиццу, Юхансен?
– Мы ее разогреем.
– Мы? Ты и дамочка Хоффманна? – Брюнхильдсен захихикал своим прерывистым смехом, похожим на удары топора. – Ты прав, Юхансен, человеку не стоит верить во все, что он знает.
Нет, подумал я. Например, не стоит верить, что такой парень, как я, действительно верит, что такой парень, как Хоффманн, позволит ему остаться в живых. И если такой парень, как я, в это не верит, не стоит верить в то, что он не станет предпринимать отчаянных попыток выбраться из печальной истории, в которую угодил. Брови Брюнхильдсена срастались прямо над переносицей.