– А можно я посмотрю, как вы выступаете? – с надеждой спрашивает Мнемон. Келварин собирается отказать, но смотрит в фиалковые глаза дочери, и понимает, что вся сила Дракона Земли не поможет ему сказать «нет».
Служанка вздыхает; ей придется провожать юную госпожу, а спать хочется. Но не ей спорить с волей Возвышенного.
– Пойдем, – он цепляет на пояс одну из латных перчаток; Мнемон быстро поднимает вторую и прижимает к груди; воин улыбается. – Отдашь, когда я сяду на симхату.
Имперский консорт Келварин Север вскидывает на плечо Коготь Скал и идет к двери, держа сияющую дочь за руку; служанка семенит следом.
***
Говорят, что когда Девы Судьбы шутят, смех и слезы проливаются на землю в равной мере.
Кампания Двенадцатого Легиона увенчается блестящим успехом – но генерал Север, которому войска будут обязаны победой, погибнет в битве у Серебряных Клыков, и домой вернется лишь его прах. Лишенная твердого руководства семья Келварин не сможет воспользоваться дарами Императрицы и перестанет существовать через пару десятилетий, растворившись в Домах Катак и Сесус.
Мнемон обретет Возвышение во время тренировочного боя с наставником и впоследствии создаст свой Великий Дом, что станет одним из сильнейших в государстве. Сама она превратится в чародейку, политика и мастера боя, и по пальцам можно будет пересчитать Возвышенных, что способны сравниться с ней.
Имя Келварина Севера останется лишь в памяти историков и старых Возвышенных. В конце концов, он был лишь очередным человеком в череде консортов Алой Императрицы, и даже не создал собственную ветвь Династии.
Но его дочь будет помнить своего отца всегда.
Многим судьба дает гораздо меньше.
27.04.2012
Память
Однажды, в далеком детстве, наставник похвалил ее за отлично выученный урок, сказав, что на одном из старых языков ее имя означает «Память». Мнемон, тогда еще не-Возвышенная, пожала плечами и честно ответила, что имя правильное.
Триста восемьдесят девять лет спустя этот разговор всплывает в уме, и она – теперь уже глава Великого Дома, чародейка, мастер боя, одна из самых влиятельных Возвышенных в Царстве – дает тот же ответ.
Глядя на расстилающийся внизу и погруженный в темноту Имперский Город, Мнемон рассеянно поглаживает гладкий и схожий с ее собственной кожей мрамор перил. Ночь уже вступила в свои права, но столица по-прежнему кипит жизнью.
Миновавший день не отмечен значительными событиями. Просмотр почты, ответы на письма (малозначимые диктуются секретарям, важные она пишет сама), очередные доклады о состоянии дел в Доме, новые сведения о политической обстановке на Острове и в Пределе… Обычный день.
Не считая того, что сегодня ей исполнилось четыреста лет.
Она не празднует свой день рождения. Давно не празднует – потому что нет тех, с кем стоило бы разделить этот праздник; большую часть сверстников или старших Мнемон не пожелала бы видеть у себя.
Других она пережила.
Мелкая мысль вызывает из глубин памяти тех, кто погиб у нее на глазах, от ее руки или по ее слову.
Касаясь мрамора твердыми, алебастрово-белыми пальцами, Мнемон вспоминает. Лица и голоса всплывают в уме, кажутся столь же реальными, как и несокрушимый камень дворца вокруг.
Ворик, первый любовник и первый наставник… Мнемон чуть заметно улыбается, вспоминая, как она постигала с ним искусство любви. Даже спустя столько веков она помнит, как выгибалась под его руками, как он входил в нее – то мягко, то резко и быстро, как шептал ей горячие обещания. Она позволяет себе ненадолго погрузиться в образы былого, вспомнить, как содрогалось от страсти юное тело, прижатое к постели сильным и умелым любовником. Как его язык касался самых нежных мест, как его плоть проникала в нее…
Она убила Ворика. Пронзила его сердце руками мастера смерти, одолженного матерью. Иначе было нельзя – слишком уж амбициозен он был, и не остался бы доволен ролью советника. Но в Доме Мнемон может быть только один лидер.
Стал ли он первым в списке мертвецов, как был первым в ее постели? Да нет. Первым был убийца, подосланный Рагарой; его приближение она почуяла посреди ночи и вскочила за мгновение до того, как кинжал рассек подушку, успев дотянуться до рукояти дайклейва. Ее хорошо учили сражаться – волшебный меч снес убийце голову с плеч раньше, чем она сама успела что-то понять, и осознала случившееся одновременно с тем, как фонтан горячей крови окатил ее.
Мнемон брезгливо кривит губы. Даже после стольких лет она помнит, как смывала с себя нежеланные пятна, и как ей было противно смотреть на испорченную постель.
Голову убитого она тогда отправила Рагаре обратно, с благодарностью за интересно проведенную ночь. На полтора года старший брат замолк.
Мнемон уходит с балкона вглубь комнаты, опускается в кресло. Наливает себе вина, пробует на вкус – отличный напиток. Подарок от В’ниф, знак вежливости. Мнемон уважает младшую сестру и считает ее умницей; она даже проявила ответную вежливость и не стала проверять вино на наличие яда.
Разумеется, если понадобится, она убьет и ее – своим клинком, призванным демоном или заклинанием. В’ниф об этом знает. Это всегда придавало их беседам особую степень взаимопонимания.
Она качает головой. Стоит подумать о чем-то более приятном… возможно, о детях? Впрочем, не лучшая смена темы. Рождение и смерть в Алой Династии всегда идут рука об руку, и Дом Мнемон – не исключение. Ей приходилось отдавать тайные приказы, и те ее потомки, что слишком рвались к власти, или потянулись к иным Домам, умирали.
Многие из них были неплохи сами по себе, но Мнемон избрала свой путь века назад и не собиралась сходить с него. Говорят, что она влюблена во власть – но сама Мнемон знает, что это не так. Просто власть дает возможность создавать по-настоящему великое и стойкое, а века жизни позволяют задумывать и претворять в жизнь все нужные планы. Она создала один из сильнейших Великих Домов, и все прошедшие годы удерживает его на вершине. Мнемон знает: если она взойдет на Алый Трон, то Империя не развалится, и не рухнет под ударами извне и изнутри.
Поэтому она должна оставаться на вершине. Поэтому гибнут амбициозные; тех, кого Мнемон не хочет терять, она защищает – направляя в Безупречный Орден, чьи обеты закрывают путь к власти даже обладателям высочайшей крови.
Так она поступила с Улрином, своим сыном и вернейшим помощником из ныне живущих. С ним она советуется. Ему она позволяет быть своей совестью – что для знающих говорит о многом.
Мнемон вздыхает. Самый талантливый из ее потомков – и ради него же она отказала ему в восхождении к власти. Чувствовала ли себя так же ее мать, стравливая детей друг с другом?
Мать и дочь похожи, хотя вслух Мнемон никогда этого не признает. Она всегда внимательно следила за Императрицей, отмечая, что у нее стоит перенять, а что никогда делать не надо. В памяти всплывает давняя история, случившаяся еще до ее собственного рождения: когда Императрица приказала еще юному Рагаре Бхагвею излечить свою отравленную наложницу, а когда тот справился, перерезала девушке горло без малейших колебаний. Говорили «дабы рабыня заплатила за беспокойство, которое принесла», но Мнемон видит в этом решении второй слой – Императрица не дала никому подумать, что она может быть привязанной к любовнице и уязвима.
Дочери не пришлось учиться у матери безжалостности – та развилась сама. Мнемон вспоминает, как почти так же рассекла горло юному рабу и пролила его кровь, дабы умилостивить призрак старого наставника и получить от него желаемое.
Она качает головой. За прошедшие годы Мастер Дома убивала часто – но в бою, ради сохранения тайны, защищая себя или свое дело. Никогда – ради удовольствия или из-за дурного настроения. Это недостойно правителя.
Мнемон помнит лица всех, кого убила или приказала убить. Если не видела лица – то знает имя.
Если призраки мертвецов посмеют прийти, Мнемон прогонит их парой слов. Тени прошлого способны терзать лишь того, кто чувствует вину перед ними.
А она не жалеет. Сожаления становятся трещинами в броне и подтачивают силу, чего допускать нельзя. Глава Великого Дома и претендент на престол может позволить себе многое, но только не слабость.
Мастер Дома вновь подносит бокал к губам и задумывается о любви, смерти и власти.
Ночь длинна.
Мнемон есть что вспомнить.
14.08.2012
Выбор за вами
– Буду краток. Деньги – или жизни. Выбор за вами!
Возвышавшийся над крестьянами бандит ухмылялся, похлопывая ладонью по рукояти меча и даже не трудясь вытащить его из ножен. Простое дело – еще одна деревня, еще больше денег от перепуганных крестьян, неспособных хоть что-то сделать с его бандой. Даже местный монах не в помощь: угу, драться умеет, но он один против десятка. И знает, что банда сделает с деревней, если он станет драться.
Монах молчаливо застыл позади толпы; помимо него и бандитов, только два человека на деревенской площади не принадлежали к крестьянам. Странствующий торговец в скромной зеленой одежде стоял у фургона; сопровождавшая его молодая женщина в темно-синем платье и очках замерла чуть позади.
Бандит на секунду нахмурился. Похоже, у этой парочки хватает денег, так что они на очереди.
– Ну? – снова ухмыльнулся главарь, наклоняясь к старейшине деревни; старик отступил, и в его глазах заплескались страх и ненависть.
– Это деревня Царства! – вскричал он. – Да тебя за это…
Бандит расхохотался.
– Деревня Царства?! Ха! Да имело вас это Царство, а на меня ему плевать! Тебе проще на Анафем понадеяться, чем на Царство.
– Сомнительное утверждение.
Спокойный голос рассек воздух небрежным взмахом ножа, и главарь удивленно оглянулся. Торговец смотрел прямо на него, рассеянно поглаживая холст фургона; лицо его было удивительно безмятежным.
– О, да неужели? – прорычал бандит, сближаясь с ним парой широких шагов. – Ха, может, ты на большее надеешься? Может, с тебя тогда и начнем? А, парни?