ых формах (и «нормах») принудительное отчуждение всех сфер жизнедеятельности людей независимо от их социального положения и рода занятий. По принципу материального и духовного изравнения людей на минимальном уровне народного благосостояния формировалась новая историческая общность – «советская общность». (Тут вспомнился «уровень», он же ватерпас – незатейливый прибор для проверки горизонтальности плоскостей, которым я пользовался в течение нескольких месяцев, когда работал по плотницкой части в Норильском лагере.) Общество, заглоченное государством, подобно библейскому Ионе, заглоченному китом…
А ведь с чего начиналось! Ленин в работе «Государство и революция», оконченной за месяц до Октябрьской революции, писал: «Пролетариату нужно лишь отмирающее государство, то есть устроенное так, чтобы оно немедленно начало отмирать и не могло не отмирать». Достойно внимания, что идея о примате общечеловеческих ценностей над классовыми, национальными, государственными, вероисповедными, прочно связываемая у нас с «новым мышлением», одна из ключевых идей «Государства и революции». В меру отмирания государства, по Ленину, «будет исчезать всякая надобность в насилии над людьми вообще, в подчинении одного человека другому, одной части населения другой его части, ибо люди привыкнут к соблюдению элементарных условий общественности без насилия и без подчинения». (Слова «подчинении», «привыкнут», «без насилия и без подчинения» выделены Лениным курсивом). В перспективе исторического развития, перспективе далекой, но достижимой и долженствующей стать, Ленин видел общество, в котором «люди постепенно привыкнут к соблюдению элементарных, веками известных, тысячелетиями повторявшихся во всех прописях, правил общежития, к соблюдению их без насилия, без принуждения, без подчинения, без особого аппарата для принуждения, который называется государством». (Слова «привыкнут», «без особого аппарата» выделены Лениным курсивом.) Так писал Ленин в «Государстве и революции». Взгляды, которым Ленин никогда не изменял.
Работа «Государство и революция» проникнута чувством и убеждением в неотвратимости революционного взрыва в ближайшее время. «Государство и революция» по сути – программное заявление о близящихся переменах в исторических судьбах России и мира. Значение этой работы Ленина среди прочих его сочинений подобно тому, какое имел «Манифест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса среди других сочинений этих авторов. Различие, в частности, но оно и главное, в том, что Маркс и Энгельс возвестили миру о призраке коммунизма, бродящем в Европе. Ленин писал не о призраке. Новая историческая реальность облекалась в плоть и кровь. Это чувствовал и понимал не один Ленин, но и представители всех политических партий России в 1917 году. И это сознавалось не только в России, но и в западноевропейском мире, особенно в социал-демократических кругах. По-своему и в кругах сугубо реакционных. У Ленина и его партии имелась более или менее конкретная программа действий, если революционные события приведут их к власти. Ленин не знал, какие сроки отделяют его «Государство и революцию» от революции – недели, месяцы. Этого никто не знал. Ожидаемое, ближайшее ожидаемое и желанное в своей живой действительности приходит внезапно, как «снег на голову» – конечно, в большей или меньшей степени. Большевики ковали свое идеологическое вооружение загодя и, вероятно, были в большей мобилизационной готовности – организационной и идеологической – встретить революцию лицом к лицу.
Победа Февральской революции была победой, но частичной. Ее лидеры стремились развязать и распутать основные узлы общественно-политических противоречий, донельзя болезненно и мучительно сказывавшихся на положении широчайших слоев народа. Их нельзя было распутать, эти узлы, их оставалось только разрубить. Революция свершилась, но революционное движение ширилось и по множеству признаков грозило перерасти в еще более мощный, нежели в феврале 1917 года, революционный взрыв. Ленин зорко и чутко следил за развитием событий и трезво оценивал их. Об этом свидетельствуют все выступления Ленина в сентябре и октябре 1917 года, такие, например, как «Большевики должны взять власть», «Марксизм и восстание», «Из дневника публициста», «Кризис назрел», «Удержат ли большевики государственную власть», «Советы постороннего» и многие другие. Их лейтмотив: «ждать – преступление перед революцией», «промедление смерти подобно», «промедление в выступлении смерти подобно». (К слову сказать, в «Государстве и революции» Ленин писал: «Бессмысленное, уродливое слово, как «большевик», не выражающее абсолютно ничего, кроме того, чисто случайного обстоятельства, что на Брюссельско-Лондонском съезде 1903 года мы имели большинство…»)
Годы гражданской войны я назвал всенародным плебисцитом, основным и единственным вопросом которого стояло: «за» или «против» советской власти. Суровый плебисцит, в котором голосовали оружием, и каждый, независимо от того, за кого и против кого он голосовал, выбирал между смертью и жизнью. Подавляющее большинство народа высказалось за новую власть и ее лозунги. Как велико было это большинство, мы не знаем. Было ли оно «квалифицированным большинством», повторяем обиходное выражение из нынешней парламентской практики? Нет у нас и достоверных данных, характеризующих мотивы «народного голосования». Это мог быть однозначный выбор в пользу советской власти. Именно такой выбор сделали многие. В противоборстве между «красными» и «белыми» действовал и другой мотив – предстояло выбрать не только между «добром» и «злом», но из двух зол выбрать меньшее. Неизменный спутник войны – эксцессы, жертвами которых является мирное население. Могут быть и бывают эксцессы, так сказать, «сами по себе», могут прикрываться идеями – «красными», в других случаях «белыми». Страдает население – эксцессы во время войны самые непредсказуемые, самые беспощадные, самые губительные, кровавые. Белая гвардия, по словам уже цитированного мной Лампе, – «немедленно по соприкосновении с населением… вынуждена была брать у него подводы, лошадей, запасы и, наконец, и самих людей!» Эксцессы сопровождали путь Красной армии. И с одной и с другой стороны эксцессы были частым явлением, и спрашивать, кто больше злодействовал и кто жесточе, бессмысленно. Исследовать это не моя задача и я удовольствуюсь имеющейся у меня под рукой книгой А. Буйского «Красная армия на внутреннем фронте», опубликованной в 1929 году. По данным Буйского, только лишь за 1918 год произошло 215 крестьянских восстаний, подавленных Красной армией [вот вам и голосование «за»]. Луначарский в одной из статей, опубликованных в 1919 году, назвал несколько уездов Костромской губернии «постоянной Вандеей». Это были кризисные явления в отношениях между новой властью и крестьянством. Начавшееся в августе 1920 года и подавленное вооруженными силами в августе 1921 года восстание в Тамбовской губернии (до 50 000 вооруженных повстанцев), а также Кронштадтское восстание, начавшееся в первых числах марта 1921 года и подавленное вооруженными силами 17–18 марта того же года (численность кронштадтских повстанцев составляла около 20 000 человек), знаменовали уже не кризисные явления, а кризис народного доверия к новой власти и ее политике. И не потому, что восстания эти были массовыми, не потому, что вписывались в картину нарастающих крестьянских волнений в стране – их, по данным Буйского, за первые годы советской власти насчитывалось более 400, а потому, что Тамбовское восстание, как и Кронштадтское, выдвинули большевизму политическую альтернативу. Речь не шла о возвращении к прошлому, реставрации монархии, господства капиталистов и помещиков. (Многие и в белом движении сознавали, что обратный путь от красного знамени к двуглавому орлу заказан: по словам фон Лампе, распространение «среди населения нелепых теорий о готовности белых насадить старый режим» (чего, конечно, не было), и о «возвращении земли помещикам» (что прорывалось только в чаяниях и вожделениях отдельных лиц, дорвавшихся до своих владений и не понявших, что между прошлым и настоящим прошла революция) – эти слова во многом справедливы.)
22 декабря 1920 года Ленин выступал с докладом на VIII Всероссийском съезде советов. Только что победоносно завершилась Гражданская война: «Таким образом, – говорил Ленин, – война, навязанная нам белогвардейцами и империалистами, оказалась ликвидированной». После ликвидации военного фронта во весь рост вставала задача хозяйственного восстановления, особенно восстановления крестьянского хозяйства. Ленин выражал уверенность, что крестьянин эту задачу поймет: «Он пережил все эти шесть лет, мучительных и тяжелых, недаром. Он не похож на довоенного мужика. Он тяжело страдал, он много размышлял и много перенес, таких политических и экономических тягот, которые заставили его забыть многое старое. Мне думается, что он сам уже понимает, что по-старому жить нельзя, что надо жить по-иному…» Но на каких путях восстанавливать крестьянское хозяйство, подымать его продуктивность? Ленин на это отвечал: «В стране мелкого крестьянства наша главная и основная задача – суметь перейти к государственному принуждению, чтобы крестьянское хозяйство поднять, начиная с мер самых необходимых, неотложных, вполне доступных крестьянину, вполне ему понятных… На это надо двинуть все силы и позаботиться о том, чтобы аппарат принуждения, оживленный, укрепленный, был базирован и развернут для нового размаха убеждения, и тогда мы эту военную кампанию окончим победой. Сейчас начинается военная кампания против остатков косности, темноты и недоверия среди крестьянских масс». Кронштадтское восстание еще было впереди. Но Тамбовское восстание уже пылало и ко времени доклада Ленина охватило четыре уезда губернии и образовало пехотное и кавалерийские части, насчитывавшие до семи тысяч повстанцев. Уже было введено в Тамбовской губернии и осадное положение, а в сентябре отдан был приказ Орловскому военному округу подавить восстание. В конце декабря 1920 года, когда выступал Ленин, Тамбовское восстание развивалось по нарастающей, чего Ленин не мог не знать. В некоторых уездах губернии созданы были «союзы трудового крестьянства», а в целом восстание шло под лозунгами социалистов-революционеров, возглавлялось оно А. С. Антоновым – видным деятелем эсеровской партии, деятельно проявившим себя в качестве эсера уже в 1905–1907 годах. Решать как общехозяйственную задачу восстановление крестьянского хозяйства методами принуждения, какой бы разъяснительной работой они ни сопровождались, было по меньшей мере опрометчивым. Политическая интуиция изменяла Ленину. Отдав должное тяжелым страданиям крестьянства в ходе революции и Гражданской войны, перенесенным им политическим и экономическим тяготам, Ленин не подумал о том, что все пережитое крестьянством может направлять его мысль не на то, чтобы жить «по-старому», но и не к тому «новому», что могла предложить ему новая система государственного «принуждения». Полтора года спустя, выступая 27 марта 1922 года, уже после введения нэпа, Ленин говорил открытым текстом: «Отсрочки коммунистам были даны всякие, в кредит было дано столько, сколько ни одному другому правительству не давалось. Конечно, коммунисты помогли избавиться от капиталистов,