Воронов совмещал работу учителя и плотника, что было несколько странно, а жена хозяйничала по дому. Шептали: она могла ворожить и очаровывать. С коллегами Воронов обходился все больше молчком, и только в самом крайнем случае глухо ронял пару-другую фраз, но ни разу никого, ни о чем не попросил; хозяйка же со своим хозяйством и вовсе управлялась одна, без помощников и советников. Не иначе как хозяйство было зачаровано ею.
Гордые, видно, были люди, и потому их сразу же все невзлюбили. До того невзлюбили, что даже сплетен почти не было о них.
Пятилетний сын Вороновых вечно копошился во дворе вместе с курами, а старшая его сестра изредка выходила на улицу и, как тень, не здороваясь ни с кем и не отвечая ни на чьи взгляды, шла к реке, бродила в задумчивости возле воды, а потом так же неторопливо возвращалась домой. Она была красива, но что-то болезненное было в ее красоте, некая гордая покорность судьбе, как ни странно сочетание этих слов. И на лице ее были отсветы некой светлой тайны, спрятанной в глубине души, – завораживало это лицо!
К девушке как-то пробовали пристать подвыпившие парни, но она спокойно, насмешливо и так странно посмотрела на них, что те позабыли, куда и шли.
Дерейкины поначалу тоже пробовали сойтись с соседями (ведь жить рядом, да и хозяин учитель!), но получили отпор и, надо отдать им должное, восприняли его без особой досады. Не хотят, и не надо – насильно мил не будешь. Жаль, конечно, пацанята могли бы вместе играть, все было бы веселей. Ну да как хотят!
Федя все утро сидел на завалинке и пускал юлу. Ему сегодня не повезло: спросонья он наступил на гвоздь и пропорол ногу. Замотав ранку тряпкой, он хотел, было, податься на речку, но наступать было больно. Хорошо, нашлась юла. Федя положил на завалинку глазурованную плитку, на ней юла крутилась долго и ровно.
Сперва Федя почувствовал на себе взгляд, а потом и тень. Он поднял голову, рядом стояла дочка Вороновых и сосредоточенно смотрела на то, как юла готовится упасть: та вдруг вышла из замершего состояния, вздрогнула и стала, виляя бочками, исполнять замысловатый танец.
– Ну-ка еще раз, – попросила девушка.
Федя с готовностью ловко запустил юлу. Та замерла, и с нее срывались, вспыхивая на солнце, искорки.
– Почему она не падает?
– Подожди, сейчас, – сказал Федя. – Видишь, как я ее сильно запустил? Приловчиться надо.
Юла крутилась минуты две, а потом стала, раскачиваясь, наклоняться к плитке, пока не задела за нее бочком и с шорохом не слетела с завалинки.
– А мне можно?
– Видишь, надо как? – показал Федя и протянул юлу девушке.
Та неловко запустила ее. Юла проползла, наклонившись, по плитке и упала на землю.
– Бедненькая! – пожалела ее девушка. – У нее подбито крылышко.
Федя еще раз показал, как надо запускать. Девушка, не дожидаясь, пока юла остановится, протянула к ней руку, но юла вылетела у нее из пальцев.
– Ой! – засмеялась она. – Шустрая какая! Как змейка. А что это у тебя? – указала она на тряпку вокруг ступни.
– Да пропорол, – важно сказал Федя и махнул рукой: пустяк, мол.
– Покажи.
Федя размотал тряпку.
Девушка молча ушла. Федя пожал плечами и стал заматывать ногу.
– Погодь-ка, – сказала девушка.
Удивительно бесшумно ходила она. Как тень от облачка. В руке у нее было ведро с водой. Она омыла Феде ногу и приложила к ранке правую ладонь. Федя почувствовал тепло, и подергивающая боль куда-то ушла из стопы. Он посмотрел на руку девушки, та и не касалась его ноги, но он чувствовал ее прикосновение.
– Как это у тебя получается? – спросил Федя.
Девушка ничего не ответила. Она только подняла указательный палец левой руки и глазами приказала ему молчать. Мальчик охотно покорился. Минут через пять девушка отняла свою ладонь от его стопы, поглядела на место ранки, удовлетворенно кивнула головой и сказала:
– Теперь можешь бежать, куда хочешь.
Федя посмотрел на ранку. Она затянулась. Осторожно прикоснувшись к ней пальцем, он не почувствовал боли, только вокруг ранки чесалась кожа. Он почесал ее. Было очень приятно. Девушка улыбнулась. Федя протянул ей юлу.
– Бери.
– Я потом отдам, – сказала она.
– Нет, дарю, – Феде очень не хотелось расставаться с юлой, но он почувствовал в тот момент, что должен сделать это. Словно кто-то шепнул ему об этом на ухо. Он даже посмотрел вверх. Небо было чистое-чистое.
Девушка смотрела на него темными глазами, и Феде почудилось, что он опять слышит голос, который говорит, что он молодец и все сделал правильно.
– Пошли на речку, – предложил он.
– А ты не боишься меня?
– Как? – не понял мальчик.
– Я же сумасшедшая.
Федя знал, что сумасшедшими называют нехороших людей, людей, от которых можно иметь зло, но девушка никак не походила на злого человека.
– Я никого не боюсь, – важно сказал Федя и махнул рукой: пустяк, мол.
Девушка опять улыбнулась.
– Тогда пойдем, храбрец. Подожди, ведро занесу.
– Фелицата! – услышал Федя женский голос. – Никуда не уходи.
– Я только к реке и обратно, мама.
– Тебя как звать-то? – спросил Федя. – Меня – Федя, а тебя – не понял.
– Фелицата.
– Что-то сложно.
– Брата попроще – Евграф.
– А кликни его, вместе пойдем.
– Евграфу нельзя, – ответила Фелицата.
Федя попросил девушку повторить, как зовут ее брата. Та произнесла три раза его имя, но мальчик только понял, что какой-то граф.
– Обойдемся без графа, – сказал он. – Пойдем покажу, где можно с берега нырять, глубоко.
– Я не умею.
– А чего там уметь? Нырнул да вынырнул.
– Нырнуть-то и я смогу.
– Ну вот, а говоришь! Вон кусты, видишь, там куры несутся. Уже снеслись, слышишь, кудахчут? Знаешь что? У тебя есть спички?
– Зачем?
– Возьми спички, спечем яйца. Знаешь, как вкусно?
Фелицата снова зашла домой. О чем-то говорила с матерью. Вышла в ее сопровождении, издали показала Феде спички. Мать снова зашла во двор.
– А куры-то чьи? – спросила девушка.
– А ничьи, раз в кустах.
Они залезли в кусты и сразу оказались в глухом тенистом царстве листвы, куриных перьев и искрящейся паутины. Солнце пробивалось острыми стрелками. Кусты были пронизаны естественными коридорами, созданными из стволов и колючек кустарника, глинистой утоптанной земли.
– Вон, смотри, там, там и там. А еще вон там должно быть.
– Четыре яйца, надо же. И что, каждый день так?
– Нет, день два, а на другой четыре. Сегодня повезло.
– Ты считать умеешь?
– Умею, – важно сказал мальчик, – до пяти. Но пять еще ни разу не было.
– Если умеешь до пяти, до десяти ничего не стоит обучиться. Вот, в одной руке пять пальцев в кулачок сжал и на другой палец большой загнул – сразу шесть получится.
– А зачем? Мне до десяти ни к чему. Мне пока одного кулачка хватает. А как понадобится, долго, что ль, обучиться?
Девушка рассмеялась.
– И это место еще кто знает? – спросила она.
– Только ты теперь.
– Ты настоящий друг, – сказала Фелицата.
Федя важно протянул ей руку.
Пока Федя нырял в воду, Фелицата набрала веточек и подожгла их.
– Пусть прогорит, – посоветовал мальчик. – Надо в золу класть. Соль, забыл сказать, чтоб взяла.
– Я взяла, – улыбнулась девушка, – и хлеба краюшку.
– Тебя мать ждет.
– Ничего.
– А почему твоему графу нельзя на улицу выходить?
– Болен он.
– А ты его вылечи. Как меня. Раз рукой, и готово!
– Его не вылечишь.
– Не пробовала, наверное? Ты попробуй. Точно вылечишь. Поклянись!
– Ладно, – пообещала девушка, – попробую. Клянусь! Вкусно!
Федя гордо посмотрел на нее и вновь протянул ей руку. Фелицата со смехом пожала ее.
Дома Федя вечером сказал, что познакомился с соседкой и даже вместе с ней ходил на речку. О пикнике на берегу он, естественно, умолчал.
– С какой соседкой? – спросила мать.
Она собиралась вытряхнуть перо из подушек, чтоб завтра промыть его и просушить.
– Да что напротив. С Фелисатой. Или Фелицатой, я не понял. А брата ее вообще каким-то графом зовут.
– Сумасшедшей этой? – вырвалось у матери.
– Никакая она не сумасшедшая, – сказал мальчик. – Очень добрая. Мне вон ногу вмиг залечила. Приложила руку и, видишь, нет ничего!
– А что быть-то должно?
– Да я гвоздем пропорол утром, а она залечила.
– Ну-ка покажи! Хватит врать-то, пропорол! Где пропорол? Нет ничего.
– Да Фелицата и залечила.
Мать кивнула головой, но видно было, что не поверила.
– Чего еще говорила?
– Что брат болен. Но я заставил ее поклясться, что она его тоже вылечит. Поклялась.
– О, господи! – вздохнула мать. – Чем бы дитя ни тешилось… Принеси-ка мне из чулана простынку, там, в углу, перья поможешь вытряхнуть.
На следующий день Федя проснулся позже обычного, так как мать вчера вздумала вытряхнуть перо еще и из перины и обязательно вымыть его все в один вечер, и это веселое занятие продолжалось, пока не село солнце и не пришел с работы отец.
Федя, зевая и грызя яблоко, вышел из калитки на улицу. Влево и вправо шла посыпанная шлаком дорога, по которой было колко ходить, а над дорогой слоями перетекал нагревшийся на июльском солнце сизый воздух.
Тут же из двора Вороновых вышла Фелицата.
– Здравствуй, Феденька, – издали поздоровалась она.
– Здравствуй. Как, вылечила брата?
– Ох, и скорый же ты! Хочешь, погадаю, каким тебе быть?
– А ты гадать умеешь?
Девушка молча взяла его ладони в руки и стала пристально разглядывать их.
– Пожалуй, не стану, – сказала она. – Пошли лучше на речку. Мне понравилось с тобой ходить. Одной хуже. Тебе юла не нужна?
– Нет. А почему ты не хочешь погадать мне?
– Подрасти сперва.
Федя непостижимо для своего возраста вдруг понял, что находится на пороге будущей жизни, такой огромной, что встань он на цыпочки – не разглядеть, и которую девушка хорошо видит, но почему-то не хочет ничего рассказать о ней.