Светлана угрюмо напомнила ему:
— Дети уже были… — Она попыталась отстраниться, но у неё ничего не вышло — Калина был крепкий и упрямый.
— Муратово? Оно не прозвучало на всю страну. И вас там не в чем обвинить.
Она попыталась вырваться из кольца его рук, и Калина все же сдался — отпустил её, тут же заглядывая ей в глаза:
— Елизавета Павловна, вы только не обижайтесь на мои слова. Я помню, что говорил в управе. Я говорил, что вы не одна. У вас есть Громов, Волков-младший, Рокотов, Кошка… Я — пока мне прямым однозначным приказом не запретят вам помогать. И даже тогда я буду стараться вам помочь. Хотя бы исподтишка. Но в глобальном смысле — вы одна, вам не на кого опереться, если вас предадут Соколов и Шолохов… Не берите на себя чужие грехи. Гордыня — тоже грех. Вы не отвечаете за всю страну. Вы отвечаете за тот маленький кусочек мира, который возле вас. И не ведитесь на грубые провокации. А сейчас лучше подумайте: куда вас сейчас? Домой, может? Где вам легче дышится? В управу я бы не советовал. Там ваша змейка-Дальногорская во всю властвует…
— Я…
Он тут же засыпал её предложениями:
— «Доминик»? Или какая другая кондитерская? Ресторан? Вы же не обедали до сих пор… Трактир? Универсальный магазин? Где вам проще забыться и отвлечься?
— В храм… — прошептала она.
Она не думала, что Алексей её поймет — понял. Чуть дернул в сторону — вывалились они где-то на крутом берегу закованной в лед речки в черных глазках многочисленных полыней. Молчаливый лес тонкой полоской шел вдоль берега. За ним открывалось странное, не заросшее деревцами поле. Только деревянная церковка и стояла там черная, потемневшая от времени, одинокая и явно заброшенная, судя по чуть покосившемуся кресту на маковке, как слезе по земле и людям…
И ни одного дома, покуда хватало глаз. Везде белая, целомудренно чистая пелена снега. Ни единого человеческого следа. Даже воздух пьяняще чист — без примеси дыма, и так же обжигающе холоден.
Калина уверенно пошел первым, прокладывая дорогу в сугробах и зачем-то поясняя:
— Я родился тут… Точнее не тут — никто из нас прошлую жизнь не помнит. Тут меня нашли на перекрестке у кладбища. Хуже места не придумать, но отец забрал меня — рука не дрогнула. Тут хорошие, чистые места, хоть и заброшенные.
Светлана не сдержала любопытства — она понимала, что это место сокровенное для Калины, но не хотел бы поделиться им — не привел бы сюда:
— А что тут случилось?
Парень оглянулся на неё и упорно зашагал дальше. Снег скрипел под его ногами. Светлана не спешила идти за Калиной — сугробы были высокими, почти по колено. Упасть, неправильно поставив ногу, можно было запросто.
— Пожар. Мне было восемь лет, когда он случился. Вся деревня выгорела, а церковь уцелела — в ней люди укрылись от бушевавшего пламени. Отец погиб, своими молитвами защищая её и людей.
— Тебя обвинили в пожаре?
Калина снова обернулся и крайне серьезно посмотрел на неё:
— Не только обвинили — прямо в пламя кинули, как жертву. Отец успел поймать и защитить. Он был очень хороший, терпеливый, сильный, добрый… Я вот думаю, если он ради меня шагнул в пламя, то и я не так уж и плох? Как вы думаете, Елизавета Павловна?
Сейчас шутить о переизбытке ехидства в его характере не хотелось. Светлана очень серьезно сказала:
— Вы хороший человек, Алексей. Даже не сомневайтесь.
Он наклонил голову на бок:
— Вы Соколова этим просто убили.
— Чем?
Он поймал руку Светланы и кромежем утянул её на чуть просевшее крыльцо церкви:
— Тем, что назвали нас людьми. — В ответе удивленной Светланы он не нуждался. Калина закрыл глаза и вдохнул свежий воздух полной грудью: — хорошо-то как!
В воздухе до сих пор текли ручейки благости — больше двадцати лет прошло, как место забросили, а вера отца Калины до сих пор тут чувствовалась. Она текла через сердце, даря тепло и успокоение. Здесь даже дышалось легко.
Светлана посмотрела на раскрасневшегося на морозе Калину — ему должно быть больно тут. Благость тяжело переносится нечистью.
— Не больно?
— Так есть за что наказывать-то… Чё уж там. Всегда есть за что пожурить. За гордыню, за вырвавшееся нехорошее слово, за ехидство ненужное… Всегда есть за что пожурить.
— Отец вас…
— Никогда не наказывал. Я же сказал: он добрый был. Я как-то на Рождество не удержался до первой звезды… Стол уже накрыли, пахло так одуряюще вкусно! А еще треклятые сливы подали на стол! Зима. Снега. Мороз. Мы ждем звезду, а на столе лето! Сизыми вкусными, сочными бочка́ми оно так и соблазняло меня. Не удержался — утянул одну сливу. Потом стыдно, конечно, было.
Светлана вспомнила, как в детстве ей читали притчу об украденной сливе и её косточке:
— Отец сказал, что вы умрете через день, потому что косточки ядовиты?
У Калины вытянулось лицо:
— А вам так говорили?
Светлана улыбнулась на миг:
— Я-то слив не воровала! Это притча такая есть.
— Отец никого тогда не пожурил. Просто сам отказался от своей сливы, а я в результате получил две. Было вкусно, но как-то нечестно… Больше никогда не воровал. Отучило махом. Так что зря вы на благость и её боль наговариваете — всегда есть за что пожурить. Просто надо быть честным с самим собой и принимать это как должное.
Он с трудом открыл заметенную снегом дверь, откуда-то из кромежа достал горящую свечу и отошел в сторону:
— Прошу… Надеюсь, отсутствие образов вас не смутит.
Светлану не смутило. Главное, что тяжелая, теплая, словно отцова ладонь прошлась по голове, утешая, стоило ей ступить в сумрак церкви. Люди приходили на эту землю, люди покидали её, а их вера оставалась и давала силы и утешение другим, кому, как Светлане, не хватало собственной веры.
Она в дрожащий на сквозняке огонек прошептала молитву и поставила свечу догорать на подоконнике. На сердце по-прежнему была тяжесть, зато глядя на свечу, она нашла ответ на вопрос о всепролазности змея. Она все же поняла, что отличает больницу и храм. В больничной палате нет живого огня. Он есть дома — в любой печи. Он есть в храме — в свечах и лампадках. Но живого пламени нет в палатах.
— Спасибо… Спасибо за Калину. Он вырос хорошим человеком.
Из-за двери донеслось:
— Скажите ему, что я сливы с тех пор терпеть не могу…
Свеча погасла на сквозняке, почти догорев до конца.
Светлана вышла из сумрака храма, если не успокоившаяся, то готовая биться дальше.
Калина ей высказал:
— Вы ему не сказали про сливы.
— Поверь, он это знает… — Она осмотрелась и, утопая в снегу, первой пошла обратно к реке, к замершим на берегу березам, словно девицам в пестрых сарафанах в окружении хмурых парней — сизых, старых сосен. Они всегда понимали её. Они всегда помогали справиться с горечью.
В кармане шинели не вовремя зазвонил кристальник, разрушая первозданную тишину этих мест. Светлана с нежеланием достала артефакт и приняла звонок, представляясь.
Ей ответил угрюмый голос Юсупова:
— Елизавета Павловна, мы с Татьяной все решили. Только скажите: где и когда.
— Я сообщу вам время, Феликс, только чуть позже, — старательно мягко сказала она. — Не бойтесь и верьте: проклятье будет снято.
— Мы шагнем в пламя — пусть оно рассудит нас.
Он прервал без предупреждения звонок. Кажется, веры в нем все же маловато. Надо будет его привести сюда. Тут и провести очищение огнем — тут выжил Калина после пламени, тут укротил пламя его отец. Хорошее место для снятия проклятья. В таком месте не может случиться плохое.
Светлана улыбнулась небесам, реке и деревьям. Она прошлась рукой по шершавой, морщинистой коре хмурых сосен. Все будет хорошо. Юсупов сделал свой выбор. Он шагнет в пламя, спасая детей. И она шагнет в пламя, останавливая огненного змея. Она знала, что и Саша бы шагнул в пламя, если бы в лесу у Ермиловки светоч разросся бы огненного смерча, поглощая все. Он тоже бы прошел проверку огнем.
Калина молча остановился рядом, правда, дышал он при этом так выразительно, что Светлана обернулась к нему:
— Алексей Петрович, вы что-то хотели сказать?
— Не боитесь того, что Юсуповы всей своей семьей погибнут в пламени?
Она нахмурилась:
— Вы что-то знаете о предсказании Матвея Рокотова?
— Сейчас уточню.
Он шагнул в кромеж, исчезая.
Светлана стояла на крутом берегу, на самом краешке, и пила, как воду, свежий воздух. Он пьянил и очищал, дарил уверенность, что она поступает правильно. Давно с ней такого не было. Даже на Вдовьем мысу так хорошо ей не было.
Калина вышел из кромежа и кашлянул, привлекая к себе внимание.
Светлана лишь кивнула ему — сама же стояла, закрыв глаза и слушая звенящую до призрачных переливов свирели тишину. Солнце, выглянувшее из-за туч, грело лицо.
— Елизавета Павловна, в предсказании Рокотова от 21-го августа сего года ни слова о том, что Юсуповы выживут и снимут проклятье. Только то, что вы их отправите в огонь.
Светлана нахмурилась, резко разворачиваясь к Калине:
— Ты уверен?
— Мне показали засекреченный текст проклятья.
Должно быть, у Калины не малый чин в опричнине — так легко и быстро ему предоставляют секретные сведения. Надо же. Соколов играет по-крупному, все поставив на неё.
— Елизавета Павловна?
Она отрицательно качнула головой — она совершила глупость: поверила словам змея. Она поверила, что проклятье действительно можно так снять. Но ни единого подтверждения от Матвея не было!
Калина вымуштровано замолчал, спрятавшись за спиной Светланы. На её плечи, отвлекая, опустилась тяжелая шуба. Видимо, Калина понял, что они надолго застряли тут.
Она, вглядываясь в белоснежный пейзаж, пыталась понять, что за игру ведет змей? Светлана варежкой потерла замерзший кончик носа и щеки, и в руку ей тут же вложили теплую фляжку с пахнущим летом сбитнем. Горьковатая ромашка, освежающая мята, спелый вкус летних ягод. И как напоминание об осени — кислинка клювы. На императорской кухне не разучились варить любимый отцом сбитень.