— Да, да, да, хвостомоями вас именно поэтому прозывают, Александр Еремеевич. Из-за этой речушки, которую в любое время года можно перейти, замочив лишь гузку.
Мужчина все же рассмеялся:
— А я-то все не понимал, за что нас так не любят. А это из-за речки. Но как она оказалась Уземонкой?
— Очень просто. Суходольск сорок лет назад сделали губернским городом. Император должен был приехать на торжества в честь новой Суходольской губернии, а тут посреди города речка с непотребным названием: то Гуземойка, а то и… Похуже. Сперва новоявленный губернатор решил назвать речку Уземойкой, но это не помогло. Тогда её окончание переделали на французский манер. Заодно пришлось указ издавать о новых наименованиях, чтобы не смели Гуземойку вспоминать.
— Необычно, — признался Громов. — А Каменка? Почему речка Каменной называется? Тоже переименовали?
— Нет, Каменка она издревле. Вы не были в её устье? Там ледники тащили, тащили да не дотащили камни — в устье бросили. Огромные такие, как Царь-камень. Каменка между ними и петляет.
Громов заинтересованно спросил:
— А Идольмень? Говорят, что раньше озеро называлось Идоло́м.
— Не было здесь поругания идолов. И не ломал их никто. И в озеро не бросал, Александр Еремеевич. Проще все. — Она еле сдержала недостойный чиновника визг, когда Громов её в очередной раз перенес через громадную лужу. Еще и посмотрел угрюмо на туфли, на лужи, на неё саму, кажется, решая, что её проще до управы на руках и дальше нести. Он все же сдержал свои порывы и поставил Светлану на тротуар.
— Так что там с названием? — напомнил Громов.
— Считается, что изначально озеро, еще до славян, называлось Ильдым. Нежилое место. Суходольск же расположен на холмах, а остальные берега Идольменя низкие, там по весне затапливает, болота кругом невысыхающие. Вот и называлось озеро Нежилым — нельзя было селиться на его берегах. Буквы на очередной карте перепутались, вместо Ильдыма стал Идолым, а там и до Идольменя недалеко. — Она улыбнулась, замечая очевидное — крыльцо управы: — вот мы и пришли, Александр Еремеевич. Спасибо за прогулку.
— Вам спасибо, — замялся на пороге управы Громов. — А вы, Светлана Алексеевна, бумаги по капищу…
— Уже сделала. Они только не подписаны Смирновым.
Громов пытливо заглянул Светлане в глаза:
— Я могу их забрать?
— Так не подписаны же. Утром вам отошлю.
Громов нахмурился:
— Утром их уже надо будет отправить. Кромешникам все равно на подписи, Светлана Алексеевна.
Она осторожно уточнила:
— Что случилось, Александр Еремеевич?
Дождь даже притих, ожидая ответа хвостомойки.
— Случилось то, что дело все же придется сдавать кромешникам. Там… На капище… Там великую княжну Елизавету Павловну принесли в жертву.
Сердце Светланы рухнуло в пятки. Такого она не ожидала совсем.
— Царскую кровь все же пролили, — сухо продолжил Громов. — Десять лет назад у Екатерины Третьей не получилось — кто-то все же закончил её дело тут. Что теперь ждать, неизвестно. То ли конец света, то ли…
Глава пятаяПоявляется новый ранг магии, а Громов проявляет чудеса наглости. Или заботы?
Светлане не спалось. В горле свербели болезненные паучки, царапая его своими лапками; перегруженные за день эфирные каналы гудели; в голове стучал упорный дятел. То и дело крутясь на служебном диване, она вспоминала слова Громова и пыталась понять, что же он недорассказал, прикрываясь тайной расследования.
Официально вся императорская семья считалась погибшей, хоть их тел так и не нашли. Тогда вообще было не до поисков и опознаний. Именно отсутствие тел и порождало теперь кучу слухов. От Дмитрия Ясного сокола до княжон-русалок в Ладоге.
Если допустить, что княжны выжили, то как Громов и Карл Модестович поняли, что убитая — Елизавета Павловна? Детей у Екатерины Третьей было много: старшая Наталья, потом Мария, потом Елизавета, цесаревич Дмитрий и совсем маленькие Елена и Анна. Перепутать ставших взрослыми, если они, конечно, выжили, старших княжон легко — между ними разница в год-полтора года была, но Громов уверенно сказал, что это Елизавета, которой на момент «Катькиной истерики» было тринадцать лет. Именно Елизавету и Дмитрия Екатерина взяла с собой на капище десять лет назад. Как хвостомойка понял, что убита именно Елизавета? Не документы же она при себе носила!
Светлана закашлялась и села на диване, подтягивая колени к груди и сильнее кутаясь в плед. Она достала из-под подушки фляжку со сбитнем, которую — вот добрая душа! — Громов принес с собой для обмена на пустую, отданную в Сосновском парке. Она сделала глоток, успокаивая больное горло. В этот раз сбитень был другой. С кислинкой клюквы, со сладостью солодки, с терпкостью тысячелистника и узнаваемой ромашкой. Нет, такого мужика Вера Ивановна не заслужила. Удачно ему побегать от Лапшиных!
Документы… Проверки на истинность имени, данного при крещении, последние десять лет были тотальными и обязательными. Только иноверцам и разрешалось их избегать. Жандармы и кромешники лютовали, привязываясь к каждой мелочи. Вспомнились свои многочисленные проверки, знатно попортившие ей нервы. Светлана попала в приют без документов; родственников и знакомцев, которые могли бы под магической клятвой подтвердить её имя, у неё не было. Документы Генеральной консистории, расположенной в Санкт-Петербурге, естественно, пропали. Тогда вообще все пропало. Земли под городом рухнули на несколько саженей вниз, воды пришли с Балтики огромной волной, захватывая новые территории. Счет погибших шел на сотни тысяч. Их хоронили быстро, в братских могилах, без опознаний, а скольких тогда унесло в море, для кого холодная Балтика стала могилой. О документах тогда никто не думал, в том числе и Светлана. Ей пришлось шесть раз проходить проверку на артефакте истинности, подтверждая свое имя. Только на седьмой раз ей поверили, что она не Фотиния, и выправили новые документы уже с разрешением Генеральной консистории, расположенной теперь в Москве. Вряд ли тот, кто принес в жертву девушку в Сосновском, был настолько глуп, что оставил при ней документы.
Громов обнаружил монограмму на одежде? Или на обуви? Или императорские украшения? Так мародеры в Санкт-Петербурге не дремали. До сих пор на тайных аукционах всплывали императорские вещи. Это не доказательство.
Особые приметы великих княжон, как то родимые пятна, шрамы или стоматологические карты, были засекречены и вряд ли вывезены кромешниками, отвечавшими за охрану императорской семьи, из Санкт-Петербурга. Громов не кромешник, чтобы знать особые приметы княжон. Со времен Ивана Грозного в кромешники брали только магов, подчинивших себе особый вид эфира — тьму. Громов точно не маг, чтобы носить черный, напоминающий монашескую рясу кафтан с вышитой на груди серебром собачьей головой — признак бесконечной верности.
Так что нашел Громов? Вот нехороший человек! Он что-то нашел, а она тут сидит теперь и голову ломает. Она решительно взбила подушку и легла на бок, освобождая свербящие от переполненности каналы от эфира. Может, не лучшее решение, но она устала от боли, которую причиняла благость, шагнувшая сегодня уже за шестую степень бури. Что-то действительно надвигалось — народ столь искренне давно не молился.
Только засыпать все равно не удавалось. Светлана вновь и вновь перебирала предположения: одежда, украшения, особые приметы… Может, над Сосновским в ночь жертвоприношения зарницы были? Когда в Санкт-Петербурге пролилась кровь Екатерины Третьей на капище, три ночи над северными широтами были светлы, как днем. Утренние иностранные газеты тогда, еще не зная, что случилось в России, пестрили предположениями, что это Никола Тесла все же осуществил свой беспроводной перенос энергии, который не удался у него в восьмом году.
Господа участковые приставы загадками говорить изволят, а она теперь мучайся! Хотя у неё своих забот хватало вместо того, чтобы ломать голову над загадкой Елизаветы. Пусть голова у Громова болит. Ей же нужно завтра, точнее уже сегодня, найти деньги для оплаты лечения баюши. Придется все же продать жемчуга — все, что осталось на память от прежней жизни. Другого выхода Светлана не видела. Утром выйдет на службу Смирнов, так что подставы с новым дежурством можно не опасаться. Богдан Семенович не чета Мишелю и на службу ходил исправно, не то, что княжич.
Волна озноба накатила на Светлану без предупреждения, и забившись с головой под плед, она старательно дышала, выдыхая через рот, чтобы хоть так согреться. Сон её все же сморил, и под утро пришли кошмары.
Ледяная волна, накрывшая с головой.
Боль в бедре, куда с силой воткнулся какой-то деревянный кол.
Удары со всех сторон от бешено крутящихся в воде бревен, бочек и какого-то совсем не определяемого мусора.
Чьи-то руки.
Дикий голод и полгода беспризорничания.
Теплая печка, мурчащая Машка под боком. Даже во сне Светлане помнилось, как осенью, с наступлением холодов они с сестрой передвигали свои кровати от окна подальше в комнату — к печке.
Отцова ладонь на лбу.
— Что же вы, душенька, себя не бережете…
Отец обращался к ней на вы, но вряд ли когда-нибудь назвал бы «душенькой». Светлана с трудом открыла глаза и села на диване — перед ней стоял Богдан Семенович собственной персоной и выговаривал ей:
— Ну-ка, ну-ка, просыпайтесь, красавица. Тяжело же вам вчера пришлось… — Он протянул ей стакан с водой, от которой горько пахло травами. — Давайте залпом!
— Доброе утро, — еле выдавила из себя Светлана и закашлялась. За окном уже было светло. Она проспала!
— Доброе, доброе. Только у кого-то весьма болезненное! — Богдан Семенович все же сунул ей в руки стакан и строго приказал: — Пейте!
Стуча зубами от вновь накатившего озноба, она принялась пить. Узнать зелье не удалось. Что-то тошнотворно горькое.
Богдан Семенович чуть подался назад, с горящим любопытством в глазах рассматривая Светлану. Той даже стыдно стало на миг: растрепанная, сонная, проспавшая приход начальства!