— Светлана Алексеевна, ужинать будете? — мягко, совсем по-домашнему спросил Громов.
Она сглотнула.
— У вас дыхание изменилось — значит, вы проснулись.
Заскрипел ножками по полу стул — Громов, кажется, встал.
— Я выйду ненадолго, чтобы вы могли привести себя в порядок. Уборная по коридору направо — там не заблудитесь. Владимир уже ушел, сейчас тут только мы с вами, да меняющиеся на ночь городовые на своей половине.
Он вышел в залу, давая Светлане возможность выбраться из плена одеяла и, накинув шлафрок, привести себя в порядок. Умываясь и тщательно разглядывая себя в небольшое зеркало над умывальником в уборной, Светлана вздохнула — краше в гроб кладут: бледная кожа, тени под глазами, волосы слиплись сосульками. Еще и живот то и дело урчит, требуя еду. И почему ей не дана бытовая магия? Почему ей проще уничтожить всех случайных свидетелей её растрепанного вида, чем привести себя в порядок?
Ответ был прост: потому что она нечисть по происхождению. Сейчас даже выглядит соответственно. Она пятерней, как могла, пригладила волосы и, шаркая ногами в огромных для неё туфлях, вернулась в кабинет.
Громов сидел за своим столом, быстро просматривая какие-то бумаги. Его глаза цепко пробегались по записям, брови привычно хмурились. Пальцы иногда задумчиво тарабанили по столешнице незнакомую Светлане мелодию. К торцу стола Громов уже заранее заботливо придвинул кресло. Светлана представила: сколько «холер» из него вырвалось, пока он это делал. Вот же… Она и стуле бы посидела. За окном было темно. Дождь почти стих. Во всем здании царила удивительная, приятная тишина — сближающая тишина, когда можно говорить шепотом и переглядываться в полумраке, как когда-то в приюте. В кабинете горела лишь лампа на столе, создавая приятный островок света. На краю стола что-то стояло, накрытое салфеткой. Чесноком и жареной картошкой пахло до одурения.
Заметив Светлану, Громов воспитанно поднялся со стула:
— Светлана Алексеевна, чудесно выглядите.
Вот кто чудесно выглядел, так он: растрепанный, какой-то безумно домашний в сорочке с закатанными по локоть рукавами, со спущенными с плеч подтяжками, в серых, мягких, откровенно помятых штанах.
— Это не так, — возразила она. — Но все равно спасибо.
— Не за что, Светлана Алексеевна. Присаживайтесь, прошу. — Громов рукой указал на кресло. — Чем будете ужинать?
— А что есть? — Светлана опустилась в кресло, тут же подтягивая ноги под себя. Громов как-то странно посмотрел на неё. Светлане пришлось извиняться, пряча свои голые ноги под полы шлафрока: — простите, вечно я на наших встречах выгляжу нелепо.
Громов, направляясь к дивану, спиной к Светлане сказал:
— А мне нравится — вы чудесны, как я уже сказал. Вы всегда на наших встречах необычайно домашние.
Пока она собиралась с мыслями, чтобы хоть что-то ответить, Громов, подхватив с дивана плед, укрыл им Светлану.
— Вот так будет лучше. И из еды есть борщ, есть селянка, — сказал он, поправляя плед и не допуская ни грана бестактности. Ни одного непозволительного прикосновения, ни единого лишнего движения. Она не боялась, что он сейчас возьмет и завладеет её рукой, как делал Мишка постоянно. Или даже поцелует. Рядом с Громовым бояться было нереально.
— Что? — переспросила Светлана. Она пропустила мимо ушей все, что он сказал. Он был так близко, обдавая ароматом бергамота, а сердце не екало, в животе не порхали бабочки, и голова не кружилась, зато было необычно спокойно. Настолько спокойно, как… дома. Когда не ждешь подлости, когда не надо бояться, когда не надо следить за словами, когда примут любую: лохматую, неумытую, заспанную — абсолютно любую.
Громов повторно сказал, выпрямляясь и тут же белея от боли:
— Есть борщ и селянка. И то, и другое вкусное — Владимир перед уходом домой снял пробу.
А Громов, получается, все это время сидел голодный и ждал, когда она проснется. Чудесная нечисть.
— Будете селянку? Половой, доставивший её, расхваливал, что сегодня получилось необычно вкусно. Это такая густая похлебка с разным мясом, копче…
Светлана сглотнула голодную слюну и перебила:
— Буду!
Он достал из-под салфетки горшочек с аппетитно пахнущей похлебкой, придвинул к Светлане вместе с хлебной тарелкой, потом подал ложку и улыбнулся, словно его заботы было мало. Себе он тоже взял горшочек, только с борщом, и принялся аккуратно, но довольно быстро есть после короткой, безмолвной молитвы. Светлана же наслаждалась селянкой: пряной, острой, копченой, с кислинкой, с длинными нитями вареного лука, с каперсами и маслинами. Вкусно до безумия, но хотелось, если честно, картошки, которой до сих пор одуряюще пахло.
— Александр Еремеевич, может, пока едим, обсудим, что удалось узнать за последнее время?
— Если это вам не испортит аппетит…
— Мы это вроде в прошлый раз уже обсудили.
Громов весь подобрался и нахмурился — даже тени за их теплым кружком света, казалось, подтянулись:
— Что ж. Что именно вы хотите узнать?
— Например, что пророчил Матвей. Вы знаете, что он Лапшиной кричал о том, что Дмитрий мертв? — Она грустно улыбнулась и добавила: — он кричал об этом еще задолго до Сосновского.
Громов поморщился:
— Вот оно как… Нет, об этом я не слышал — Матвей очень шустрый юродивый, за ним и его пророчествами не поспеть. — Он как-то очень яростно принялся доедать борщ.
— Матвей сейчас где?
Громов совсем невоспитанно облизал ложку и отложил её в сторону:
— Сбежал. В который раз. А про то, что он кричал сегодня… Он перечислял имена и возраст. Наталья — семь. Мария — пять. Дмитрий — восемь, Елизавета — тринадцать…
Светлана отвлеклась от селянки, горшочек с которой поставила себе на колени:
— Если Наталья и Мария — это о княжнах, то получается, что он кричал о событиях двадцатилетней давности.
Громов подтвердил:
— Когда еще император Павел правил. Получается, что и их водили на капище.
— И они вернулись оттуда живыми.
— А десять лет назад на капище повели Дмитрия и Елизавету. Она самая старшая свидетельница ритуала, Светлана Алексеевна.
Она уткнулась в горшочек с селянкой, демонстративно принимаясь есть. Громов задумчиво посмотрел на неё, но промолчал. Впрочем, отмолчаться она не смогла:
— Александр Еремеевич, вы не знаете, в Сосновском в ночь убийства были зарницы?
— Увы, не знаю. Городовым не удалось найти свидетелей этого. Удивительное дело, ведь была Всенощная. Кто-то бы да заметил зарницы. Что-то еще?
Светлана поняла, что подошла крайне близко к опасной теме и неуклюже поменяла её:
— А… Вы ведь Волкова специально отправили в Ольгинск, чтобы не мешал расследованию? Возможного убийцу в Сосновском мы вроде бы вычислили, но ведь еще есть Волковы, которые замешаны в этом деле.
— Да. Сейчас в Ольгинске безопасно. Кромешник, который пять лет назад расследовал это дело, может, и сгинул тогда, но сейчас баюша в Калачёво — Михаилу Константиновичу ничего не грозит. Иначе бы я сам поехал, а не отправил бы Демьяна.
Светлана вскинулась:
— Почему вы решили, что кромешник сгинул? Ничего подобного Лариса не говорила.
Громов мягко напомнил:
— Кромешник дал денег Ларисе на побег. Он помог ей сбежать. Если бы он знал, что сможет завершить дело…
— … он бы привлек её в качестве свидетеля в суде.
— Именно. Он знал, что не выберется из Ольгинска.
Светлана на миг закрыла глаза. Господи, за что все это…
Громов, заметив её смятение, сам продолжил:
— Пока вы спали, я отправил Бережнова в адресный стол. Он принес фотографию Платонова. Вы готовы её увидеть?
Светлана, ложкой догребая гущу со дна горшочка, лишь кивнула. Говорить было трудно.
Громов достал из папки фотографию и подал Светлане, поставившей пустой горшочек на стол. С черно-белой фотографии на нее смотрел светловолосый, с зелеными глазами (было подписано на самом фото снизу), похожий на ангела паренек.
«Прилетает к моему ангелу другой ангел» — моментально вспомнились слова Лапшиной, заставляя Светлану холодеть.
Фотография выпала из её рук — Громов подался вперед и еле успел поймать снимок, резко зажмурившись от внезапного приступа боли.
— Сашка… — Светлана схватила его под руку, помогая удержаться на стуле. — Как ты… Как вы…
Он прошипел «холеру», рукой, согнутой в локте упираясь в стол и пытаясь продышать боль:
— Ругайтесь на меня почаще… А еще лучше называйте по имени, если это для вас не слишком неприемлемо. — Он с усилием выпрямился, по его лицу тек холодный пот: — простите. Иногда еще раны дают о себе знать.
— Кровь мою будете? — прямо спросила Светлана.
Громов нахмурился:
— Это плата за просьбу называть по имени?
— Это желание помочь, Александр, — именем она подсластила горькую кровавую пилюлю.
— А если я воздержусь?
— То будете сами себе врагом.
Он кивнул и коротко ответил, вызывая в Светлане нехорошее желание заругаться на упрямца:
— Буду, простите.
— Кровь? — все же спросила она — вдруг не так поняла.
— Врагом, Светлана Алексеевна. Не надо на меня расходовать вашу кровь. Это слишком опасно для вас. Я еще не знаю, как Елизавета стала Светланой, но я постараюсь решить этот ребус.
Светлана отстранилась и снова взяла фотографию в руки.
— Это же…
— Вот я сижу и думаю: я цареубийца или все же цесаревичеубийца? Такие же бывают?
— Его убила я — я испепелила тело. Из праха не возвращаются. Из мертвого тела запросто. Но как… Как годами жить в городе, и остаться незамеченным? Сходство с императором Павлом потрясающее.
Громов напомнил очевидное — Светлана сообразила не сразу:
— Баюша, то есть Китти, конечно. Рядом с баюном никто ничего не заметит. — Он достал из-под салфетки еще одну тарелку: — будете жареную картошку, Светлана Алексеевна?
Он придвинул тарелку к ней. Светлана сглотнула слюну и честно сказала:
— Буду. — Это было внезапно, это было нелепо, но сейчас еда отвлекала от грустной мысли: она убила… Уничтожила цесаревича. Это хуже, чем скандал с графом из Померании или нет? Граф. Из Померании. В Суходольске. В их глуши! Хотелось кричать от злости на саму себя — тогда три года назад, граф не вызвал в ней удивления. Точнее, его присутствие в Суходольске.