Кошка вытащил из тьмы стул и тоже сел:
— Это всего лишь словесные игры, Вета. Реальность несколько иная. Мы нечисть, прими это. Вдобавок, если я сейчас вернусь в мир живых, где я уже умер, я вернусь нежитью. Разумной, все еще служащей тебе, но нежитью.
Светлана решилась, откидываясь на спинку кресла — вот же неожиданность, та оказалась твердой и неудобной, как в Сашином кабинете:
— Можно вопрос?
— Задавай. Отвечу на любой. Ты же признала меня своим учителем.
Вот момент, когда временная петля должна замкнуться:
— Если кромешник выгорел…
— То он идиот, не слушающийся своих учителей.
— Почему?
— Потому что мы всегда учим: выгорать нельзя. Не оценят. Развеешься, и вся недолга.
Как-то то, что Светлана слышала на площади, расходилось с тем, что говорил Кошка. Матвею верить хотелось больше. Она заставила себя повторить вопрос:
— И все же, если кромешник выгорел, то что с ним будет дальше?
— Если он выгорел, то переболеет, сгорит в благости и… — Кошка, еще будучи живым, любил делать паузы, чтобы Вета сама искала ответ, чтобы думала, размышляла, только его уроки не пошли ей на пользу. Они научили её обратному: каждый раз сомневаться и гадать, а есть ли другое решение? Более правильное. Более справедливое. Идеальное.
— И…? — она бы сама сказала ответ, но тогда змея не укусит свой хвост.
— Кем, по-твоему, может стать тот, в ком сгорело все нечистое?
— Человеком?
Орать и ругаться на Сашку уже не хотелось. Хотелось одного: узнать, какого черта это неизвестно самим кромешникам⁈ Потом она вспомнила, что без имени Саша не поймет, что происходит. И она сама не поймет. Она бывает недогадлива.
— Сашка — идиотина, — ласково сказала она. — Он станет человеком.
— Именно. И не смотри так гневно. Кромешник, рискнувший всем ради людей, выгоревший и знающий, что исчезнет в нигде, без права на загробное существование, заслуживает награды. Тебе так не кажется? В твоем кромешнике сгорит все нечистое, и он обретет душу за служение людям…
Она спросила, не слишком надеясь на ответ:
— Почему никто об этом не знает?
— Чтобы отсекать идиотов, специально выгорающих за душу, а ведь такие могут быть — мы нечисть, нам плевать по большей части на принципы и правила. У нас нет совести. Только обеты. Ты не веришь, что мы нечисть, но, Вета, мне нет смысла тебе лгать. Нас по большей части сдерживают обетами. И с твоего Сашки, когда все нечистое сгорит, обеты спадут сами. Он получит полную свободу от кромешников и присмотра за ним. До полного сгорания в благости он все равно кромешник и подчиняется нашим законам.
Она молчала. А что тут сказать? Кромешникам не предоставили свободы выбора, свободы совести, простой свободы. Сдерживают обетами, как свору на поводке, еще и намордник надевают и повторяют: ты зло, ты нечисть… Они так надеются воспитать преданность и взрастить в кромешниках человечность? Бред же… Надо будет Мишке сказать, чтобы разнес все кромешные монастыри по камешкам и дал свободу людям.
Кошка продолжил увещевать:
— Это награда. Понимаешь? Награда за бескорыстие, за бесстрашие, за ожидание исчезновения в мире и смирение с этим.
— И почему же ты, все это знающий, не выгорел, чтобы жить дальше?
— Потому что у меня есть любимая дочь, которой нужен защитник в Нави. Защитника в Яви ты, кажется, нашла.
Светлана не сдержалась:
— Как… Неожиданно. Забавно. Любимая дочь… От соблазненной женщины.
Он рассмеялся совершенно неожиданно для неё:
— Скорее было наоборот. Это меня соблазнили и бросили. Спроси Волка — он расскажет. Князя Константина Львовича Волкова. Не веришь? Попытайся поцеловать своего Сашку и все поймешь.
Она себя Мишкой почувствовала — он тоже не думает, что, целуя без спроса в запястье, он делает что-то плохое. Кровь не водица — она недалеко ушла от Мишки. Неприятное открытие.
— Что-то еще?
Светлана потерла висок — как-то ненужно вернулась головная боль, напоминая, что сегодня опять не спать, а тело совсем нежелезное. Кстати, о железе, которое куют, пока горячо. Куют, пока отвечают на вопросы.
— Кто стер мне память?
Кошка её поправил:
— Заблокировал. И это сделал я.
Светлана подалась вперед — возможно, и не придется идти в Навь, как и говорил Матвей. Ответы она может получить здесь и сейчас.
— Я хочу знать, что было в ту ночь.
Кошка отрицательно качнул головой:
— Не надо.
— Я хочу знать! — громко, как на уроках риторики, чтобы донести свою мысль, сказала Светлана. — Это мое право.
— Не надо.
Она встала и шагнула к кромешнику, нависая над ним. И плевать, что учитель. Плевать, что отец.
— Там сейчас горит моя страна. Моя. Мой долг спасти всех. Или хотя бы попытаться. Я должна…
— Дай земле переболеть.
Ей захотелось ругаться. Она продышала ненужный гнев, застящий глаза и мешающий думать.
— Пока она болеет — гибнут люди! Они не могут сбежать в кромеж, они не могут спастись, им больно и страшно… Они не заслужили этого. Это Рюриковичи сделали — им и отвечать. Мне отвечать. Я имею право.
Он посмотрел на неё снизу вверх. Нечасто на Светлану так смотрели. Непривычно. И мерзковато. Она вернулась в кресло. Ноги в чужих, больших сапогах устали. Пусть портянки, за неимением носков, наматывал Сашка, но складки ткани все равно натерли нежную кожу стоп — Светлана уже отвыкла бегать босиком. Невместно это коллежским секретарям.
Кошка упорствовал:
— Дай земле переболеть — дальше будет легче. Духи успокоятся, будут и пожары, и землетрясения, и ураганы, но не такие сокрушительные, потому что будут чаще. Не будут усмиряться царской волей. Понимаешь?
— Я имею право знать! — Она точно его дочь — упрямство досталось ей от него. Отец был мягкий, покладистый, часто нерешительный. За это и поплатился, погибая от руки бомбиста. За все его резолюции о помощи бога. — Сейчас я утихомирю духов своей кровью. Потом буду думать, как с ними мирно договориться.
— Ты думаешь… — Кошка подался вперед на стуле, с каким-то странным интересом рассматривая Светлану.
— Если договор существует, то его всегда можно расторгнуть. Все упирается в плату.
— А если плата — твоя жизнь?
— Значит, я её оплачу. — Голос её не дрогнул. У нее еще десть лет найти выход. Десять лет — это много.
— Веточка…
Она заставила себя царственно выпрямить спину и, как на утреннем докладе министров, сказала:
— Что задумали кромешники? Или тебя не поставили в известность?
— Это не то, что нужно держать в секрете, Вета. Даже твой Сашка, кем бы он ни был, знает это. Это же жизнь страны. Ты видела опричников. Они приходили с докладами… Гашение прошло успешно. Камчатка и Дальний восток — их почти не задело, сила землетрясений там была от ноля до единицы. Сибирь — чем ближе к западу, тем сильнее тряхнуло. От единицы до трех. Урал, юг страны, север, запад — тоже от двух до трех, местами до четырех баллов. Эпицентр, как ни странно, оказался в Суходольске. Сразу скажу — его здесь не ждали. Он вообще выпал из нашего внимания.
Светлана даже знала почему. Баюша.
— Тут же князь Волков, сам тронодержатель…
Она хмыкнула: просто он решил разыграть свою карту с короной для своего сына.
— Он не предупреждал о такой возможности… К удару оказались не готовы — кромешники сосредоточены были вокруг руин Санкт-Петербурга, собираясь там гасить землю. Пришлось оперативно перераспределять силы. Сейчас почти все кромешники тут, в Суходольской губернии. В процессе гашения духа земли три кромешника выгорели, десять окончательно перешли в Навь. Это приемлемые потери. Мы закладывали на гашение земли до тридцати процентов — из-за неожиданности удара.
Светлана побледнела:
— То есть погибло тринадцать…
— Десять!
— Десять процентов кромешников⁈
Кошка повторился, даже не заметив её возмущения:
— Это приемлемые потери. В «Катькину истерику» потери были девяносто процентов. Сейчас всего десять. На пламя мы закладываем потери в двадцать пять-тридцать процентов. И не смотри так. Напоминаю: мы не люди.
— Это не значит, что вам небольно и нестрашно умирать.
— Мы не умираем, Вета. Подумай еще раз. Твоя жизнь и нежизни нечисти. Мы справимся. Мы погасим и пламя, и воздух, и воду. Столько раз, сколько потребуется. Мы даже нежитью вернемся, если надо. Дай земле переболеть.
— Вали в ад! — страшнее ругательств она не знала. Она встала: — я иду в Навь. Мне нужны ответы, которые ты не готов мне дать. Кстати, кромешникам обо мне ни слова — развею!
— Не скажу, Вета, раз ты так хочешь. — Он воспитанно поднялся со стула. Тот растаял во тьме легкой дымкой. — Я готов дать ответы. Готова ли ты принять их?
— Я уже говорила! Повторять не люблю.
Кошка мягко сказал:
— Моя девочка…
Она предпочла промолчать. Как молчала и после возвращения памяти. Как молчала и возвращаясь в Явь. Как молчала, когда почти до полуночи помогала разбирать завалы. Угадать, кто из плечистых парней кромешник, а кто просто человек не удавалось. Кромешники, придя на помощь, свою пугающую всех форму с собачьей головой не надели. Народ и так на пределе, ссоры и драки вспыхивали на пустом месте. Жандармы еле успевали гасить искры назревающих бунтов, потому что горожане не знали, где будут спать этой ночью, что будут есть и чем кормить своих голодных детей… А еще они в ужасе ждали пламя.
Светлана молчала вплоть до Вдовьего мыса, куда шагнула мимо Кошки кромежем. Ища эфирные следы капища, ставя вешки, чтобы было проще ориентироваться, куда жертвовать свою кровь, нанося два защитных круга — из соли и мела, зажигая четыре свечи в стеклянных фонариках, вставая возле жертвенного алтаря, тут почти вросшего в землю. Этот камень закапывали каждый век, и он все равно упрямо освобождался от земли, рождаясь заново. Она все это время молчала.
Шумел за спиной лес, еще весь в позолоте и серебре. Тут, на Вдовьем росли осины вперемежку с березкам