ть Шрамму гневное письмо с угрозой отказаться от сотрудничества, но Ванда доходчиво объяснила ему, что этим он просто подпишет себе приговор, а возможно, и ей. В конце концов он смирился, и вот уже около пяти лет они с Вандой работают вместе. Обозленный на всех за свою явно неудавшуюся жизнь, — а более всего он винил в этом «толпу недоучек, захвативших власть в России», — Лановский вредил этому строю чем только мог. Сам по натуре жестокий, он был поражен жестокостью своей дочери настолько, что стал просто побаиваться ее, а вскоре Ванда и вообще взяла в свои руки руководство группой. Обладая уникальным чутьем к опасности, Ванда всегда успевала замести следы и в такие моменты не щадила никого, чтобы спасти себя. Если Лановский работал против своей страны со злости, не желая примириться с тем, что потерял: и богатство, и земли, и родовое поместье, то его дочь безоговорочно приняла новую веру, которую ей внушили в Германии. Ей нравилось ходить со своими новыми молодыми людьми на ночные погромы, ей нравилось, что их — штурмовые отряды молодых нацистов — боятся. А какие красивые парады устраивали они по ночам, с факелами, с песнями… Сначала к ней относились с некоторым подозрением, но позднее, когда Ванда стала любовницей командира группы и выяснилось, что ее мать была чистокровной немкой, ей стали доверять различные задания, связанные со сбором информации против идеологических противников. Ее заметили и порекомендовали в спецшколу, которая занималась подготовкой профессиональных диверсантов. За свою ловкость в исполнении различных поручений она получила кличку «Лисица». Красивая, молодая, хитрая, она умело использовала свои качества, завлекая доверчивых, которые вскоре исчезали бесследно либо в запутанных лабиринтах городской канализации, либо их просто закапывали темной ночью на окраине города. Вилли Вульф, ее любовник, стал довольно заметной фигурой у нацистов, и связь с женщиной из красной России, хоть и дочерью немки, стала тяготить его. Ванда по-настоящему была влюблена в стройного с голубыми глазами стопроцентного немца и всерьез подумывала соединить с ним судьбу, не подозревая о том, что «любимый Вилли» задумал разделаться с ней самым простым способом: тихо и незаметно «убрать» опасную для него женщину. Но недаром он сам побаивался своей возлюбленной: один из преданных ей людей, в тайне мечтавший об этой удивительной женщине, поведал Ванде о готовившейся с ней расправе. И охотники стали дичью! Под пытками они быстро сознались в том, кто их послал, и Ванда, разъяренная вероломством любимого человека, жестоко расправилась с ним: под дулами пистолетов трое, которых Вульф послал убрать Ванду, нанесли несколько ножевых ран Вилли и были расстреляны на месте Вандой и парнем, который предупредил ее. Внимательно осмотрев четыре трупа, Ванда повернулась к радостному парню, ожидавшему своей награды, и хладнокровно разрядила в него свой пистолет. Затем упала на грудь «любимого Вилли», тело которого уже начало остывать, и залилась горькими слезами. Так и застали ее сотрудники полиции. Ореол яркой мстительницы за своего погибшего любимого помог ей укрепить свое положение. Успешно закончив школу диверсантов, она получила высокую оценку, на нее возлагались большие надежды, как на специалиста по красной России. Все чаще и чаще среди нацистов проскальзывали недвусмысленные намеки, что в самом ближайшем будущем начнется война с Россией. Кота ее отца заслали на родину, она реально ощутила приближение войны Германии с Россией. Приняв новую веру, Ванда нисколько не переживала о судьбе своей родины, о стране, где она выросла и произнесла первое свое слово… С Яном Марковичем у нее были сложные отношения: с одной стороны, она любила его, как единственного родного человека, а с другой… с другой, ее все больше раздражали в нем нерешительность, неуверенность и непонятная для его возраста инфантильность. Отец явно устал, и в таком состоянии, как она считала, его было неразумно посылать в Россию, но… с начальством не поспоришь: оно было уверено в своем проверенном и ценном агенте. Шло время, и Ванда, придерживаясь своей клички «Лисица», упрямо зарабатывала себе авторитет. Вскоре ей предложили самой возглавить группу подготовки агентов, засылаемых в Россию, но Ванда категорически отказалась.
— Господин полковник, — сказала она начальнику спецшколы, — вы, я уверена, поймете и не осудите меня за то, что я отказываюсь от столь лестного предложения.
— Слушаю вас, — с небольшим раздражением произнес Лемке. Он очень не любил, когда ему возражали, а в данном случае злился вдвойне: начальство, которому он успел доложить о выдвижении Лановской, одобрило это предложение, и ее отказ ставил его в неловкое положение.
— Мы с вами, господин полковник, разведчики, и у вас гораздо больший опыт, чем у меня. — Ванда не без умысла подчеркнула это (Лемке очень любил, когда напоминали о его превосходстве). Она рассчитала верно: полковник довольно улыбнулся и сделал вид, что внимательно слушает, и Ванда продолжила: —…И вы одобрите мое нежелание расширять круг личных контактов. Я принесу великому рейху, — в этом месте она позволила перейти с делового тона на пафос, — …гораздо больше пользы, работая одна.
— Должен признать, что в этом вы достигли некоторых результатов, — заметил полковник и неожиданно провел рукой по приоткрытому колену Ванды, с интересом наблюдая за ее реакцией.
— Господин полковник, я предана Германии и телом и душой, и мне, конечно, весьма лестно, что настоящий ариец обратил на меня свое внимание. — Она в упор посмотрела на него томными глазами, прекрасно зная, что дряхлый Лемке давно перешел со слабым полом на созерцательный вид отношений. — Но сейчас речь идет о другом: где я смогу принести большую пользу — в тылу врага или… В общем, решайте!
Во время этого монолога рука полковника продолжала покоиться на ее колене. Решив, что она предоставила ему достойный повод выйти из щекотливого положения, не посрамив мужского достоинства, Лемке отечески похлопал ее по ноге, одернул юбку.
— Ну, что же, я очень рад откровенному разговору и обещаю тщательно взвесить ваше предложение. — Он поднялся с кресла и молча прошелся из угла в угол огромного кабинета. — Завтра в четырнадцать тридцать жду вас.
Этого времени хватило полковнику, чтобы все тщательно обдумать и понять несомненную выгоду от идеи, предложенной Лановской. Чтобы совсем исключить малейший риск, Лемке доложил обо всем начальнику и, получив добро на проведение операции, самолично возглавил ее. Месяц ушел на личную подготовку, на изготовление реальных документов, на изучение новой легенды. Когда все формальности были соблюдены, Ванда с удивлением узнала, что ее посылают в группу ее отца. С ним она не виделась около двух лет и, естественно, соскучилась. Как он там?
Живется ли ему хорошо? Помнит ли о своей дочурке? За себя она была совершенно спокойна и не волновалась, что может быть кем-либо опознана: она будет работать в тех местах, где ее никто не знает… Правда, Шрамм пытался протестовать против передачи группы Лановского в ее подчинение, но разве можно армейской разведке спорить с контрразведкой. Получив неограниченные полномочия и все необходимые пароли и явки, Ванда вскоре очутилась рядом с ошеломленным отцом и рьяно принялась за дело. Все шло удачно до тех пор, пока… Опасность первой почувствовала Ванда и решила сразу же проверить свои подозрения: назначив встречу с Яном Марковичем, она отправилась повидаться со старым знакомым…
Ян Маркович не на шутку волновался: время шло, а Ванда не появлялась. Значит, что-то случилось! Господи! Какой же он кретин! Неужели и в самом деле склероз? Она же предупреждала его: при неявке одного из них на встречу проверить условленное место… Лановский суетливо бросился к черному репродуктору, висящему на стене, и вытащил из него маленькую записку:
«Папа! Сапожник под подозрением… Пришлось убрать Васю-Василька! Отдала Григория, но времени катастрофически мало! Сюда не вернусь! Встретимся у X… Торопись! Твоя В.».
Пробежав записку, Лановский мгновенно побледнел и метнулся к картине, укрепленной над камином. Отбросив в сторону довольно плохую копию загадочной Джоконды, Ян Маркович нащупал еле заметную выпуклость на стене: откинулась небольшая дверца сейфа. Об этом тайнике, кроме него, не знала ни одна живая душа, даже дочь. В нем он хранил все, что смог накопить, награбить за свою жизнь. Не очень-то доверяя порядочности своих хозяев, которые якобы перечисляют на его имя все полагающиеся за работу суммы, Лановский решил откладывать на черный день свой личный капитал: драгоценности, доллары. В этом же сейфе находились кое-какие документы, за которые многие высшие чины вермахта согласились бы уплатить любые деньги, чтоб обладать ими…
Сложив все это в небольшой матерчатый мешочек, он прикрепил его к поясу. Оставшиеся документы, на его взгляд маловажные в данной ситуации, сложил на полу перед камином, сунул туда же записку дочери. Потом вытащил из кармана красивый, инкрустированный эмалью портсигар, чиркнул вделанной в него зажигалкой и поднес к кучке. Быстро разгоревшись, пламя осветило его красивое лицо, и оно отразилось в гладкой, отполированной поверхности розового мрамора старинного камина. Усмехнувшись, Лановский устало провел пальцем по рваному шраму над глазом и вытащил из портсигара папиросу. Послышалась легкая незатейливая мелодия. Он задумался, вспоминая что-то, и уже поднес папиросу ко рту, но, внимательно оглядев ее со всех сторон, заметил крестик. Огорченно покачал головой, тяжело вздохнул и решительно сунул ее в верхний кармашек пиджака. Другую папиросу закурил сразу и снова задумался, слушая звуки музыки, похожие на звуки старого клавесина…
Его мысли прервал стук в дверь. Щелкнув портсигаром, Лановский выплюнул папиросу и осторожно подскочил к окну: промелькнула белая милицейская фуражка… В дверь постучали настойчивее… Ян Маркович сунул в карман портсигар и выхватил пистолет. Дом окружен! У дверей и у окон охраняют! Остается чердак: через слуховое окно можно выскочить на улицу и… дай Бог ноги! Людей много, и стрелять они вряд ли посмеют… Во всяком случае, это единственный шанс. Ян Маркович быстро устремился наверх…