– Никого нету… – тихо и робко сказал Плат.
– Никого, – подтвердил я с недоумением.
– Линяем?
– Ну…
Мы довольно неуклюже перекрестились и, положив несколько купюр в кружку для пожертвований, направились к выходу.
Сухонькую согбенную старушку казалось родили церковные стены. Она возникла из ничего, будто ее сформировал дневной свет, вливающийся через входную дверь. Мы поневоле остановились, остолбенело уставившись на возникшую перед нами тщедушную фигуру.
– Здравствуйте, добрые люди, – тихо прошелестела старушка, глядя на нас удивительно ясными и живыми для ее преклонного возраста глазами.
– Здравствуйте, бабушка, – первым опомнился Плат.
– Вы батюшку ищете?
– Да нет… в общем… – Серега смешался и умолк.
– Не думаю, что человек, которого мы разыскиваем, имеет какое-либо отношение к церкви. – Я перевел дух и стал самим собой – разбитным нагловатым малым, которому везде и всюду море по колени. – Его фамилия Тертышный. Знаете такого?
Старушка подумала и отрицательно покрутила головой.
– Не припоминаю, – ответила она с извиняющейся улыбкой. – Здесь много людей пришлых, они в церковь не заглядывают.
– Он невысокого роста, в годах, плешивый, лицо квадратное, брови широкие, рыжие, на левой руке нет указательного пальца… – Я, как сумел, "нарисовал" бабуле внешний облик Тертышного, почерпнутый из беседы с его городской соседкой.
– Антихрист… – Старушка посуровела и посмотрела на нас неприязненно. – Вы к нему по делу или как?
– Еще по какому делу, бабушка… – быстро смекнув что почем, сказал я жестко и с угрозой.
– Он живет… – Старушка обстоятельно рассказала, как пройти к избе Тертышного, чем вызвала в моей душе тихое ликование – есть! попался, курилка!
Видимо, она поняла меня правильно, так как ее лицо снова прояснилось, а затуманившиеся явным неприятием глаза опять приобрели кроткое, добросердечное выражение.
– А он сейчас дома? – спросил я с невольной дрожью в голосе.
– Где же ему быть? Сидит сиднем, филин… – Бабуля явно была не равнодушна к бывшему гэбешнику.
– Спасибо, бабушка, – сердечно поблагодарил я старушку и добавил на прощание, вспомнив, где мы находимся: – Дай вам Бог здоровья.
Мы уже подходили к лошадям, привязанным к телефонному столбу /похоже, у местных дачников денежки водились немалые, если в такую глушь они сумели провести телефонную линию/, как нас окликнули:
– Деточка! Погодь…
Я в недоумении оглянулся и увидел, что старушка, опираясь на самодельную клюку, спешит к нашей импровизированной коновязи.
– Возьми… – Она всучила мне в руки крохотный образок Божьей матери, изготовленный типографским способом на глянцевом картоне. – Спаси тебя Господь…
В большом смущении я пробормотал слова благодарности и старушка возвратилась в церковь. Я вертел в руках иконку и не знал, что с ней делать. Меня даже война не научила быть набожным, хотя крест я носил – скорее в пику чеченцам-мусульманам, нежели из-за внутренней убежденности.
– Спрячь в нагрудный карман, – осторожно посоветовал Плат, которого тоже нельзя было причислить к верующим. – Может, когда пригодится…
Я посмотрел на него с подозрением, но в его глазах не увидел и тени насмешки. Более того – Серега смотрел на меня с тревогой, как на потенциального жмурика. Тьху, чур его!
Если я и не был истинно верующим, то по части суеверий мог дать фору кому угодно.
Впрочем, как и многие из ребят, понюхавших пороху.
Сунув иконку за пазуху, в карман рубахи, я вскочил в седло и мы поехали на край деревни, где в добротной рубленной избе обретался бывший гэбист Тертышный.
– А он, случаем, не шмальнет по нам из какой-нибудь "дуры"? – спросил я у Плата с большим сомнением – у меня из головы не выходила старушка с ее подарком. – С него станется.
– Держи ушки на макушке, – нехотя бросил Серега, сам во власти подозрений.
– Тогда вот что… – Я придержал своего одра и спрыгнул на землю. – Атакуй с фронта, а я зайду в тыл. Пока не свистну, в калитку не суйся. Хрен его знает, что на уме у этого "нелегала". В случае чего падай и отползай к укрытию. Только не мешкай, мать твою!
Лучше быть живым трусом, чем мертвым дураком. И достань свой ТТ, чтобы он был под рукой.
Плат мрачно кивнул, и я, перемахнув через плетень соседнего с избой Тертышного двора, по-пластунски пополз между кустиков смородины, держа курс на сортир, построенный на меже. Вскоре я занял удобную позицию возле крохотного сарайчика и по-разбойничьи, заложив четыре пальца в рот, засвистел.
Через минуту скрипнули несмазанные петли калитки и Серега крикнул:
– Хозяин! Эй, хозяин! Выйди на минутку, нужно поговорить.
Я вынул из кармана "вальтер", дослал патрон в ствол и, махнув рукой на маскировку, перебежал под стену избы. Выглянув из-за угла, я увидел Серегу, уже стоявшего во дворе, возле калитки, но все еще не решающегося пройти дальше.
И правильно сделал. Ответ Тертышного был весьма оригинален и очень действенен: скрипнула дверь, раздались быстрые дробные шажки и… Плата как корова языком слизала! Он закрыл калитку с такой поспешностью, что прищемил пальцы, и я услышал как он высказал об этом прискорбном факте свое мнение в очень не литературных выражениях.
Но я даже не улыбнулся. Мое внимание было приковано к приземистому коротконогому существу, которое спокойно и обстоятельно обнюхивало место, где совсем недавно стоял Серега. Это был пес из очень кровожадной породы бойцовых собак бультерьеров. Можно сказать, живое и очень опасное оружие.
Едва я подумал не без дрожи в конечностях о том, что меня от пса отделяет всего несколько метров и низенький заборчик, как позади избы раздались шорохи и какая-то возня. "В клещи берет, гад!" мелькнула отнюдь не глупая мыслишка и я, совсем озверевший от такого нахальства, рванул навстречу опасности, готовый стрелять без размышлений.
Тертышный застрял в окне, вовсе не предназначавшемся для таких фортелей, так как оно было совсем маленьким. Он уже до половины выбрался наружу – ногами вперед – и теперь смешно вертел задом словно пес с обрубленным хвостом, увидевший хозяина с костью в руках. Видимо Тертышный под шумок решил дать деру – уйти огородами в недалекую рощицу. Я облегченно вздохнул, сунул пистолет за пояс и одним сильным рывком выдернул старого гэбиста из окна вместе с трухлявой рамой.
– Здравствуй, дядя, – сказал я с ехидством и забрал у Тертышного двустволку, в которую он вцепился как черт в грешную душу. – Никак на охоту собрался?
Ошеломленный моим появлением старый гэбист не нашелся, что ответить. Он лишь угрюмо посмотрел в мою сторону и без лишних слов пошел впереди, заложив руки за спину. Я поневоле восхитился его понятливостью – что значит старый сталинский кадр.
На пороге избы-дачи нас встретил все тот же бультерьер. Он смотрел на меня с таким нехорошим выражением, что я немедленно достал "вальтер" и предупредил его хозяина:
– Дядя, убери пса. Иначе грохну.
Тертышной что-то буркнул и успокоенный бультерьер с независимым видом улегся на крыльце, поглядывая одним глазом на меня, другим на Плата, наконец преодолевшего вполне понятную робость и присоединившегося к нашей компании.
– Есть разговор, – жестко сказал я и мы прошли в горницу, не забыв поплотнее закрыть входную дверь, чтобы за нами не последовал четвероногий друг Тертышного.
Интерьер горницы не отличался изысканностью и богатством: ковер на полу, крепкий дубовый стол, две деревянные резные скамьи, сработанные хорошим мастером, старинная керосиновая лампа, подвешенная к потолку, дореволюционный самовар на тумбочке, несколько фотографий в рамках на стене, а вместо иконостаса, как я и ожидал, застекленный щит с портретами Сталина, Ленина и еще каких-то большевистских начальников в военной форме. В том же красном углу стояла этажерка с книгами, название которых я прочесть не смог из-за сильно потертых корешков.
– Что вам нужно? – хмуро спросил Тертышный, переминаясь с ноги на ногу.
И опять-таки я был восхищен его дисциплинированностью и железной выдержкой.
Другой на месте старого гэбиста уже на дерьмо изошел бы, качая права. А он даже не потребовал документы, удостоверяющие наши личности. И я его понимал – два таких лба, да еще с оружием, явно пришли не чаи гонять. Наверное, ему не раз приходилось вот так нагло и бесцеремонно вламываться в чужие дома и квартиры, чтобы арестовать очередного "врага народа", потому он прекрасно понимал, чем может закончится даже попытка к сопротивлению.
Пока я беседовал с Тертышным, Серега быстро осмотрел остальные помещения и, возвратившись в горницу, отрицательно покачал головой. Значит, Кристины здесь нет…
Неужто мы ошиблись и опять вытянули пустышку? Черт!
– Садитесь, Кузьма Игнатьевич, – любезно пригласил Тертышного Плат.
Теперь он, как более опытный по части допросов, взял инициативу в свои руки. А я и не возражал; хотя бы потому, что хозяин избы вызывал у меня стойкое неприятие. Мне такой тип людей всегда не нравился. В глубоко упрятанных под кустистыми рыжими бровями глазах Тертышного светилась неумолимая первобытная жестокость хама от рождения, которая с годами только усилилась. Наверное, он и сейчас ходил на митинги и демонстрации под кумачовыми транспарантами, до хрипоты требуя возврата к прошлому.
Случись чудо и вернись прежние времена, Тертышный работал бы, несмотря на преклонный возраст, денно и нощно, ломая кости и отбивая почки у "агентов империализма", вздумавших вырваться из-за колючей проволоки соцлагеря.
– У нас есть несколько вопросов, на которые нужно ответить правдиво, – между тем продолжал Серега, глядя на хозяина избы как удав на кролика. – Надеюсь, вы представляете, чем грозит вам, – эти слова Плат произнес с нажимом, – дача ложных показаний?
Тертышный обречено кивнул. Он давно понял, что попал в жесткий переплет, не имеющего ничего общего с законом. И теперь, несмотря на строптивый характер, готов был нам выложить все, что знал, и чего и в помине не было.