– Я никогда не прекращала молиться и не прекращу.
Какая набожная. Хотя ее боги не имели здесь силы, она тоже несла угли на свой лад.
– Я была бы рада посетить храм, – сказала она. – Сирмяне не позволяли мне. Но я… не могу их винить… после того, что произошло.
– После войны с Крестесом?
Она покачала головой:
– Не просто войны. В небе появился Архангел с крыльями шире облаков и мечом выше гор. Я тоже его видела, и потому никогда не утрачу веры. Теперь я как апостолы. Я не просто верю, я видела. И многие тоже видели его. Они поспешили принять нашу веру, чтобы спастись в лучах Архангела, и поэтому Мурад полностью запретил ее… под угрозой изгнания, пыток или тюрьмы.
Като рассказывал об ангеле в небе над Костаной, но, согласно его версии, Лат разорвала его на тысячу тысяч кусков, и гулямы возликовали. В любом случае, все это не по-настоящему. Возможно, какое-то колдовство. Что бы там ни было, Селена в него верила, голос звучал твердо. Мы похожи больше, чем я думала. То, что сирмяне делают с этосианами, аланийцы сделали с нашим Путем, хотя все латиане поклоняются одной богине и почитают того же человека.
– Здесь тебе не запретят. – Я потерла руки щелоком с ароматом розы и ополоснула. – Этосиане даже входят в меджлис. И Кярса не интересует, какую веру ты исповедуешь. Меня возит девушка, Вера, так она даже не может описать бога, которому молится. Он выглядит как… колонна с лицами и руками.
Селена хихикнула. Ее улыбка и правда была прелестна.
– Йормаголгалгар, рутенский спящий бог.
Я искренне рассмеялась впервые за очень долгое время.
– Я не стану даже пытаться произнести это.
Мы обе смеялись – небольшое облегчение в неспокойное время.
– Рутенцы очень упертые, – сказала Селена. – Мой дед отправил туда армию и миссионеров. Рутенцы съели половину из них.
Не знаю почему, но меня это ужасно развеселило. Я не могла перестать смеяться. Селена присоединилась ко мне, а остальные наложницы с недоумением смотрели на нас.
– Тише, дорогая, – сказала я. – Сегодня день траура. Если нас увидят смеющимися.
Селена кивнула:
– Да, конечно. – Она помедлила, затем набрала воздуха, надув белоснежные щечки. – Можно мне… зайти к тебе попозже?
Похоже, я заслужила доверие всего лишь непринужденной и искренней беседой. Добродушие и искренность – редкость в этом гареме, но кто такой оборотень, если не актер?
Я улыбнулась как можно шире:
– Буду очень рада.
Самка черного дронго высиживала яйца, когда я перенеслась в нее на следующий день. Какое нежное тепло, будто сидишь в успокаивающей ванне. В момент перехода я также почувствовала базовые инстинкты птицы – яростное стремление защитить яйца от всего мира даже под страхом смерти. В этом дронго похожи на людей, и я их понимала.
Я парила над Кандбаджаром, пока не нашла тренировочную площадку – заросшее травой поле примерно в тысячу шагов длиной и пятьсот шириной, уставленное соломенными чучелами. И эти чучела были утыканы стрелами. Я снижалась, пока не увидела Лучников Ока, пускающих из своих изогнутых луков стрелы по длинным, завораживающим дугам.
С их угольно-черной кожей и короткими белыми одеяниями, едва доходившими до колен, лучники явно не были аланийцами. Рядом с тренировочным полем находилась этосианская часовня с белым шпилем, отличавшаяся от часовен в западном стиле в Этосианском квартале. Приземлившись на шпиль, я напрягла слух и заметила их, по-латиански сидевших на полу. У их языка оказалось много общего с парамейским… так много, что я неожиданно понимала все, что они пели.
Лучники Ока происходили из Лабаша, страны к югу от Химьяра, были самыми меткими и стреляли дальше всех. Так почему же они не сражаются? Почему Селуки платят им золотом за передачу сообщений? Потому что, как показала история, слова звучат громче, чем боевой клич. И правильное слово, сказанное в нужное время, может выиграть войну. В том числе, надеюсь, ту, на которой сражалась я.
Среди всех этих мужчин в белых одеждах по колено, входивших и выходивших из часовни и казарм, я заметила нечто необычное – девушку с рыжими волосами. Она сидела на траве и натягивала тетиву. Я полетела в ее сторону, стараясь избегать стрел. Мне совершенно не хотелось умирать… снова. Приземлившись в траву, чтобы не привлекать внимания, я запрыгала к ней.
Она улыбнулась мне. Я наклонила голову набок, как обычно делают птицы при виде людей. Стройная и довольно хорошенькая, среди такого количества мужчин она выглядела кусочком халвы в гигантском муравейнике. Ее длинный и свободный кафтан, подбитый мехом, напоминал одежду силгизов, не слишком популярную в Аланье по очевидным причинам. Темно-рыжие волнистые волосы подсказывали, что она кармазийка с западных гор. Но почему тогда она напевает сирмянскую песню?
Очень странно. Но в любом случае, в теле птицы мне не добиться многого на тренировочном поле. Придется навестить его лично, чтобы начертать руны.
– Ай! – вскрикнула девушка, и с ее большого пальца на траву упала капля крови. Она порезалась ножом, оперяя стрелу. – Проклятие, я что, совсем разучилась? – Ее улыбка согревала сильнее, чем солнце на небе. – Прости, я тебя напугала?
И животных любит. Я наклонила голову на другой бок.
– Уф, можно с тем же успехом и закончить. Принять ванну. Я стольким пренебрегала, и все ради этого. И все равно у меня нет шансов на победу.
Она встала и ушла с поля. Очевидно, девушка не из Лучников Ока, но что же она тогда здесь делала? В чем пыталась победить?
Капля крови блестела на травинке, как крем на торте. Я клюнула ее и покатала на языке. Что это за вкус? Искатель, сеятель, поселенец или воин?
Горячий на кончике языка, жгучий во рту и просто обжигающий в горле.
Лат всемогущая. Я хотела еще. Ее кровь не походила ни на что из того, что мне доводилось пробовать. Один из тринадцати редких типов. Как же мне повезло, что я вот так случайно наткнулась на него.
Но что это за тип? Не завоеватель, как у Сиры, не бог, как у моего сына Селука. Я не могла определить, потому что другие не пробовала. Я даже не знала названия многих из оставшихся одиннадцати типов.
Я оторопело смотрела в небо, что для птицы было все равно что смотреть на улицу. Мне хотелось парить и купаться в облаках. Я жила уже очень долго. Пробовала кровь тысяч – нет, десятков тысяч, – и никогда не находила ничего похожего.
Чтобы определить ее, мне была нужна книга, описывающая редчайшие типы. Мне был нужен второй том «Типов крови».
11. Сира
Я вернулась в лечебницу, чтобы сменить повязки. Попросила зеркальце, посмотреть на свои шрамы, прежде чем на них наложат свежие бинты.
Мысль о том, что я уже совсем не та, что раньше, жалила больнее, чем краснохвостый скорпион. Пустая глазница казалась темной и бездонной пропастью. Опухоль вокруг нее спала, но я все равно никогда не буду цельной. Никогда не буду красивой.
А еще были вздувшийся порез на шее и кровавые руны, которые нарисовал на коже Эше. Несколько линий – одна группа напоминала дерево, другая выглядела как два треугольника, а обладатель живого воображения мог даже представить на месте третьей человека, размахивающего руками. Насколько я помнила, Эше нарисовал это, чтобы остановить кровотечение. Может, я даже приняла бы их за узор из хны… если бы не цвет крови. А хуже всего то, что оттереть их было невозможно, видимо, они останутся навсегда, как и шрамы.
Какое облегчение, когда их снова закрыли бинтами. Мне не придется больше видеть, во что я превратилась, и я могу вообразить, что под повязками – все та же Сира. Чтобы скрыть бинты, я надела кафтан с высоким воротом. Жаль, что мне всегда плохо удавалось лгать самой себе.
Уже несколько дней назад до Зелтурии дошли новости об убийстве шаха. Печально, но мало кто огорчился. Тамаз был покровителем города, помогал перестраивать храмы, мостить дороги и копать новые колодцы. Но, как человек скромный, никогда не выставлял свои деяния напоказ, поэтому мало кого волновала его кончина. Паломники продолжали бродить от храма к храму, распевая молитвы, лишь немногие из которых были о нем.
Но я молилась за него. Когда оборотень выколол мне глаз, Тамаз бросился ко мне, пытаясь спасти. Хотя мог бы приказать гуляму, а сам остаться на безопасном расстоянии. Но он подчинился первому порыву. Лишь теперь я поняла, как он обо мне заботился… как любил… как хотел, чтобы я стала его дочерью, которой у него не было.
Умер ли он с мыслью, что это я причинила ему боль? Меня могло утешить лишь то, что он знал – это сделала не я, ведь я никогда не причинила бы ему вреда, я только хотела быть хорошей женой для его сына, самой лучшей дочерью для него. Я парила над собственным телом, когда это случилось, и не видела его глаза… не знала, что он понял в свою последнюю минуту.
А что подумал Кярс? Мы были знакомы восемь лет, и, хотя я никогда ему не нравилась, неужели он поверил, что я убила его отца? Остался ли кто-нибудь, кто убедит его в обратном? Что случилось с Хадритом, Озаром и Самбалом?
Слишком много вопросов. Слишком мало ответов.
По пути к Кеве в храме святого Хисти я забежала к двум стражам в зеленых тюрбанах, которые отнесли меня в лечебницу. Их звали Рафа и Алир, это я запомнила.
Они охраняли маленький храм посередине улицы. Рафа посмотрел на меня, его губы дрогнули, но он так и не произнес ни звука. Алир сурово уставился на него.
– Наверное, вы поститесь, – сказала я. – Можете не отвечать. Я лишь хочу поблагодарить за помощь.
Рафа снова пошевелил губами. И на этот раз тяжело вздохнул.
Алир схватил его за плечо:
– Не надо, Рафа. Шейх наверняка выпорет тебя, если снова нарушишь пост.
Рафа дернул носом, как будто задержал дыхание.
– Быть может, когда вы не будете поститься, мы поболтаем, – сказала я. – А пока что желаю хорошего дня.
Когда я собралась уходить, Рафа громко выдохнул:
– Как у тебя дела? Тебе лучше? Выглядишь получше. Где ты живешь? У тебя есть деньги? Кстати, через час время моего караула заканчивается.