Я пыталась вспомнить, часто ли среди кармазийцев встречаются редкие типы крови, но в первом томе «Типов крови» об этом не упоминалось. Может быть, если бы у меня было время прочитать второй том, я узнала бы о типе ее крови и возможностях, которые он открывает. Я спрятала книгу у себя в комнате и надеялась вскоре вернуться к чтению.
– Ты тоже будешь защищать стену? – спросила я.
– Если захочет Абу.
Она всегда отвечала кратко.
И это только больше распалило мое желание докопаться до сути.
– А чего хочешь ты? Тебе вообще есть до всего этого дело? До войны между дядей и племянником?
Она шевельнула губами, но засомневалась. Поразмыслив, она сказала:
– Кярс… достойный человек.
И она туда же? Почему все так считают? Неужели они не видят его притворство? Хотя подобная вера была мне на пользу, меня тревожило, с какой легкостью люди в эти дни готовы обмануться.
– Да, достойный, – ответила я. – Он так или иначе дотянулся до каждого аланийца. – В особенности он любил дотягиваться до женщин, своих или чужих. – А как он улучшил твою жизнь, дорогая?
– Он спас моего отца, – прошептала она.
Интересно, в каком смысле, метафорическом или буквальном?
– Да? И как же?
Наконец-то она посмотрела на меня. Ее глаза с золотистой радужкой… были такие яркие, но суровые.
– Отец сражался за сирмян в битве при Сир-Дарье. Крестейцы убили бы его, если бы вовремя не прискакал Кярс.
Неожиданно и озадачивает.
– Твой отец… был янычаром?
Она покачала головой:
– В той битве не участвовали янычары. Мой отец был… хазом… на службе у Хайрада Рыжебородого.
– Прости, – смутилась я. – Я мало знаю о том сражении, не считая подвигов моего возлюбленного.
– Я обязана Кярсу, – сказала она. – Я буду защищать стену.
Меня грызло внутреннее ощущение, что она чего-то недоговаривает. Но я никак не могла нащупать фальшивую ноту в ее истории. Тем временем в зал вошла уборщица – седая женщина в рясе. Воздев руки, она быстро произнесла молитву и подмела и без того чистое помещение, держась от нас на расстоянии.
Я решила прибегнуть к другой тактике, хотя это меня и раздражало.
– Знаешь, для поэтов на площади Смеха красота и кармазийки – синонимы. А среди кармазиек, которых я видела, ты самая потрясающая. – Это была небольшая натяжка. Хотя она была привлекательной, я видела и покрасивее среди часто посещающих гарем танцовщиц. – Почему тебя еще не умыкнул сын какого-нибудь богатого визиря?
– Я низкого происхождения, – ответила она. – Дочь хаза. С какой стати кто-нибудь…
– Ты не низкого происхождения. Твой парамейский лучше, чем у султанши Миримы, по крайней мере если выдавить из тебя больше пары слов. А твой акцент. Я не могу его точно опознать, но он не кармазийский, в этом я уверена. Ты почти не говоришь по-кармазийски, запинаешься даже на собственном имени. Нет, ты не та, за кого себя выдаешь.
Она повела плечами и слегка нахмурилась, показывая, что ей плевать.
– А если и так? Тебе-то какое дело? А может, кислый фрукт обвиняет сладкий виноград? Может, ты и сама не та, кем кажешься. Ты говоришь на парамейском, словно лично сочинила Писание Хисти, а акцент у тебя как в старой пьесе из времен святых правителей. Но мне и дела нет.
Какая проницательность. Я бы отстала от нее, но это не в моем стиле.
– Дочери хазов смотрят много пьес?
Ее усмешка немного меня кольнула.
– Рабыня – так ты назвала себя. Моя мать тоже была рабыней, но непростой. Мы все – нечто большее, не так ли? Пытаемся вырваться из клетки своего рождения.
Верно подмечено. Но водяные часы уже опустели, а предстоит сделать еще так много.
– Хорошо сказано. Боюсь, у меня мало времени. Надеюсь, я тебя… не оттолкнула. Мне хотелось бы еще как-нибудь поболтать.
– Чтобы меня оттолкнуть, требуется что-нибудь посерьезнее.
На этом я покинула храм. Когда я шла к своим покоям, ко мне подбежала Селена, тяжело и хрипло дыша.
– Зедра, должна тебе кое-что сказать. Быть может, ты мне не поверишь… но я должна тебе сказать.
Я коснулась ее щеки, порозовевшей от беспокойства.
– Что случилось?
– Та девушка в храме. Ты знаешь, кто она?
– Ты подслушивала?
Она покачала головой:
– Нет, я пошла тебя искать, но когда увидела ее. Клянусь Архангелом и Двенадцатью, я уверена, это она.
– Успокойся. Тебе некуда торопиться. – Я обняла ладонями ее щеки – этот жест обычно помогал расслабиться моей старшей дочери. – А теперь расскажи, что собиралась.
Похоже, это ее не успокоило, и, задыхаясь, она произнесла:
– Я… я была.
– Просто скажи это.
– Я была на ее похоронах! Я видела, как ее похоронили в саду Небесного дворца! Закопали ее святилище – как там говорят у вас. Как и мой дед, эта девушка должна быть мертва!
Все это звучало как какая-то бессмыслица, но Селена говорила явно искренне.
– Кто должен быть мертв, милая?
– Ее зовут Сади. Она спасла мне жизнь. И она – дочь шаха Сирма!
Эти слова будто нитью сшили все разрозненные лоскуты воедино. Ну конечно, вот почему она поправила Абу на встрече, она говорила о собственной матери, которую гордо упомянула и в нашем разговоре в храме. А Кярс и впрямь спас ее отца, шаха Сирма.
– И ты утверждаешь… что она умерла?
– Мой дед убил ее камнем! Все в Сирме считают ее мертвой! Но это она! Клянусь Двенадцатью и великими апостолами, клянусь.
– Ладно, ладно. Я поняла. Успокойся. Спасибо, что сообщила.
Уже второй человек, по мнению Селены, восстал из могилы. История крестейского императора была широко известна, но еще и эта девушка? А не может ли это быть связано с неизвестным типом ее крови?
Солнце уже коснулось земли, одарив нас безветренным вечером. Я посмотрела в сторону висящего на небе месяца. Като сказал, что время – это петля на шее, и оно начало душить меня. Нашей наспех собранной коалиции следует приступить к делу, пока Мансур и Пашанг не укрепили позиции, а я должна защитить своего сына – не просто моего сына, а Потомка. Щит против Великого ужаса. Падишах Последнего часа. Вот что должно быть в центре моего внимания, а не какая-то принцесса, которая якобы воскресла.
Кто-то застрекотал у моего уха. Кузнечик. Он приземлился на ближайшую арку, подергивая усиками. К нему присоединились еще четыре, бесцветные и толстые. Саранча. Их писк напоминал звон разбитых колоколов.
Рой саранчи опустился на храм. Селена вздрогнула и обхватила себя руками. Неужели в Крестесе не бывает нашествия саранчи? Она, несомненно, сожрет урожай, но страдать будет простой народ, а не мы.
– Это не опасно, милая. – Я коснулась ее плеча: – Пойдем внутрь. У нас еще много дел.
И все же я взглянула на небо, где рой заслонил луну, и даже звезды померкли.
19. Сира
Башню мудрости облепила саранча, город наполнился леденящим кровь визгом. Насекомые извивались на известняке, словно Башня плавилась среди ночи. Это напомнило мне о Дворце живых, выстроенном из кричащих ртов и глаз. Учитывая все, что я сделала, быть может, и я когда-нибудь окажусь в той куче человеческих тел.
Мы с Пашангом и с сотнями всадников скакали по улицам к Башне. Я ехала за спиной Текиша, брата Пашанга, поскольку была слишком слаба и не могла ехать сама, и хваталась за кольчугу на его талии, чтобы не упасть. Ни единого аланийца на улицах: что еще они могли делать, кроме как молиться, прижимаясь друг к другу?
Я не наблюдала за битвой, но, судя по восторженной болтовне йотридов, она была жестокой и быстрой. Они устремились к той части стены, которую саранча облепила так густо, что гулямы ничего не видели, вскарабкались наверх с помощью лестниц и уничтожили растерявшихся гулямов. Едва йотриды открыли ворота, уцелевшие гулямы отступили ко второй стене, где через несколько минут повторились те же события. Пашанг, кажется, подстрелил троих. Все хвастались тем, скольких убили. Я в каком-то смысле убила столько, сколько все они вместе взятые, но сейчас было не время и не место об этом думать.
Но пока мы ехали, я почувствовала себя лучше, понимая, что это благодаря мне мы пробились сквозь две стены и уничтожили сотни гулямов. Они подчинялись Като, а как приятно нанести ответный удар убийцам моего брата. Хотя Хизр Хаз и считал, что Мансуру и Пашангу помогал колдун, но почему тогда колдун не помог Пашангу попасть в город? Нет, мне все еще казалось, что это Като, ведь если бы Мансур не пришел, он оставался бы главным. Пашанг был его врагом, значит, он – враг моего врага и мой союзник, по крайней мере в данный момент.
Разве не так действовали все в этом городе? Сегодня враг, назавтра союзник, а на следующий день снова враг, и все из корысти. Пашанг считал, что я убила Тамаза, и все же его это не волновало, будто я убила жука, а не шаха Аланьи. Казалось, он лучший из возможных моих союзников, но это лишь до тех пор, пока я не разоблачу колдуна и не очищу свое имя.
Перед Башней на площади столпились Философы, саранча сидела на их высоких фетровых шляпах. Некоторые держали стеклянные банки и собирали в них трепещущих насекомых, будто собирались их есть. Но скорее всего, они, как и подобает Философам, намеревались изучать тварей, созданных мной из воздуха.
Мы верхом на конях окружили их, и они сбились в кучу, некоторые сжимали в руках аркебузы. Один поднял оружие, и Пашанг выпустил стрелу, она пронеслась по воздуху и пронзила Философу шею. Тот упал наземь с выпученными глазами, а остальные Философы подняли руки.
Сквозь толпу к Пашангу пробился Литани.
– Ты только что пристрелил главного эксперта этой страны по катоптрике[1].
Пашанг убрал лук за спину и пожал плечами:
– Катоптрика? Это такая рыба?
– Ты приобретаешь опасных врагов, каган Пашанг, – улыбнулся Литани, как мне показалось, излишне непринужденно. – Или ты просто свернул не туда по пути в Песчаный дворец?
– Нет, я именно там, где и хочу быть. – Пашанг спрыгнул с лошади. Между свежими пятнами крови от его зерцальных доспехов отражалась луна. Он взглянул сверху вниз на Литани: – Я здесь ради Эше. Отпустите его, и мы уйдем. А если откажетесь…