Он кивнул на убитого:
– Зачем тебе бывший Апостол?
Пашанг положил руку на плечо Великого философа:
– Литани, помнишь нашу последнюю встречу?
– На свадьбе внучки Мансура? Да, и что?
– Ты был там с женой и тремя сыновьями. Благословенная и прекрасная семья, хотя припоминаю, что один из твоих сыновей слегка перекормлен. Думаю, из него получилось бы неплохое сиденье для моей победной трапезы нынче вечером. Мой брат немного полегче, ему и твоя жена подойдет. И кстати, вы ведь живете в Стеклянном квартале?
Литани покачал головой:
Сколько раз ты уже повторял такие слова? – Он холодно усмехнулся. – Позволь мне кое-что прояснить. Нас, Философов, не касаются ничтожные вопросы престолонаследия Селуков. Мы подобны облакам в небе, совершенно равнодушным к битвам внизу.
Пашанг выхватил из колчана стрелу и подбросил вверх, не спуская глаз с Литани. Стрела несколько раз перевернулась в воздухе и со стуком упала на булыжник, наконечником к молодому Философу с довольно длинной шеей.
Двое всадников схватили его и бросили лицом вниз. Он взвыл, извиваясь в их крепкой хватке. Остальные Философы возмущались и выкрикивали имя этого человека. Но Литани оставался бесстрастным и хладнокровным.
Пашанг поставил сапог на шею молодого Философа.
Текиш обернулся ко мне и сказал:
– Это будет… жестче, чем всегда. Отвернись.
Я покачала головой:
– Я усвоила, что если люди не боятся тебя, то они, скорее всего, причинят тебе боль. Я понимаю, что и мне следует так действовать, чтобы преуспеть.
– Это самая мудрая речь из всего, что когда-либо исходило из уст силгизов.
Пашанг убрал сапог с шеи вопящего человека.
– Знаете, а я передумал. Будем милосердны, хоть раз.
Два йотрида подняли молодого Философа на ноги. А потом один схватил его за правую руку, а другой за левую. Каждый потянул, словно руки были веревками. Вопли человека становились все громче. Милостивая Лат! Кости хрустнули. Философы смотрели, разинув рты, а йотриды улыбались. Щелк-щелк. У меня от этих звуков свело живот. Шея с левой стороны оторвалась от плеча, и теперь голова несчастного свесилась вправо – кажется, воин справа оказался сильнее. Он вскричал от радости, будто выиграл.
Я заставила себя смотреть, как Пашанг вытащил из ножен ятаган и разрубил измученного и уже замолчавшего Философа пополам. Два йотрида разорвали его на
части, кровь и внутренности с запахом меди и холодного гнилого мяса хлынули на булыжную мостовую.
Я прикрыла глаза, но видела эти внутренности и под веками. Вот из этого мы и состоим? Можно так же разорвать мою плоть? Теперь я сожалела, что не отвела взгляда, и вообще что пришла сюда. Но мне нужно собраться с силами для того, чему предстояло произойти.
– У него многовато крови для облака. – Пашанг улыбнулся Литани: – Но возможно, кровь тебе не так уж дорога. А теперь пусть твои следующие слова будут более приятны, чем бабье нытье, не то я наполню целую реку чернилами и костями.
Бросив взгляд на вход в Башню, Литани произнес:
– Спроси его, готов ли он расстаться с бывшим Апостолом. – Потом он повернулся к Пашангу: – Ты совершил смертельную ошибку. Есть причина, по которой Песчаный дворец никогда не вмешивается в наши дела. Ты пожалеешь об этом.
– Я добавлю это к длинному списку, на самом верху которого поедание сырым собственного отца. Я сожалею, что сперва его не приправил.
Я держалась позади Текиша, стараясь не привлекать внимания. Выдающаяся жестокость Пашанга одержала победу. Философы, при всей своей просвещенности, состояли из крови и внутренностей. Их Башня была выстроена из камня и бумаги, и если Пашанг пожелает, то покончит с ними этой же ночью, как обычно и делал.
– Не хочешь страдать за свои чернила? – сказал Пашанг Литани, пока все мы ждали. – Поэтому я тебя и не боюсь.
– О, мы все готовы умереть. Но это зависит не от нас.
– Я не сказал «умереть». Смерть – это покой. Она полная противоположность страданию. А сколько раз ты сгорел бы в аду за книгу?
Когда Эше вышел из двустворчатой двери, саранча все еще кишела в воздухе. Я едва не спрыгнула с лошади и не бросилась его обнимать, но Текиш поднял руку, останавливая меня.
Человек в плаще с цветочным узором сопроводил Эше к Пашангу. Его лицо укрывал капюшон. Я почти не могла его разглядеть, лишь видела что-то вроде повязки у него на глазах.
Но Эше не поднимал взгляда. Он был одет в белый кафтан, шитый на человека вдвое крупнее. Его тело, кажется, не пострадало, но, судя по дрожи, дух определенно ослаб.
– С тобой все хорошо? – спросил у него Пашанг.
Эше ничего не ответил, продолжая смотреть в землю. Я с трудом заставила себя остаться на лошади, меня охватила тревога. Почему он не говорит?
– Нет, – сказал человек в плаще с цветочным узором, голос исходил из темной глубины горла. – Он, скажем так, чересчур много выпил.
Вглядываясь в затененное лицо человека в плаще, Пашанг произнес:
– Ты… я знаю тебя… ты был там…
Они знают друг друга? Тогда кто это?
Человек в цветастом плаще развернулся и пошел к Башне. Прежде чем он успел войти в дверь, Пашанг схватил костяной лук, натянул тетиву, прицелился и выпустил стрелу.
Она взлетела в воздух, вспыхнула и обратилась в пепел, не успев пронзить человека в расшитом цветами плаще.
– Если еще раз попытаешься, я справлюсь первым, – сказал незнакомец.
Во имя Лат, что это за колдовство?
Литани ухмыльнулся и проследовал за своим хозяином в дверь Башни, а саранча продолжала стрекотать.
Не встречая сопротивления, мы направились по улицам к Песчаному дворцу. Стражники Мансура пропустили нас через ворота. Мне не терпелось узнать, что с Эше, но Пашанг не позволил бы, пока мы не окажемся в безопасности. Я оглядывалась, но не видела моего только что освобожденного друга, что меня тревожило. Он ехал где-то позади, и нас разделяли сотни всадников.
Такое возвращение в Песчаный дворец наполнило меня жгучим ужасом. Неужели это я только что привела врага в дом? Как теперь Кярс взойдет на трон, ведь Мансур захватил здесь власть с помощью йотридов? И тем не менее…
Если я смогу жить здесь, в своем доме, что мне за дело до того, кто сидит на троне, Кярс или Мансур? Пока я наверху, как можно дальше от смерти, какая разница, на чьих плечах я стою?
Пока мы проезжали арки и кишащие саранчой сады с хрустальными фонтанами, мерцавшими в лунном свете, я думала о том, что почти не знаю сама себя. Я вряд ли знаю, на что способна и что готова сделать, просто чтобы чувствовать себя лучше. Разве у меня были более возвышенные и благородные цели, чем помощь себе и своим друзьям? Чем я отличалась от продажного визиря, Озара или Мансура? Хадрит, каким бы корыстным он ни был, все же был верен дружбе с Кярсом, без сомнения, прямым законным наследником.
Но для чего хранить верность тому, кто никогда не заботился обо мне? Хотя по закону Кярс и стал моим мужем, будет ли шейх Хизр настаивать на осуществлении нашего брака, особенно когда вся страна считает, что я убила Тамаза? Вопросов было так много, и я полагалась на других в их решении. И к чему меня привела такая политика? Я осталась без глаза и была брошена умирать.
– Сира, – прервал мои размышления Текиш. Мы ехали через дворцовый сад, мои вспотевшие руки цеплялись за его окровавленную кольчугу. – Нельзя, чтобы тебя здесь увидели. Какой-нибудь из визирей может тебя узнать, и возникнут проблемы. – Он протянул мне оранжевый тюрбан и повязку на глаз: – Надень это. Ты будешь моим безбородым мальчиком на ночь.
– Ты любишь одноглазых мальчиков, Текиш? – спросила я, дивясь своей дерзости.
Его смешок утонул в непрерывном скрежете и щебетании саранчи.
– Не заставляй меня сожалеть, что произнес то, чего не стоило говорить султанше.
– А почему нет? Может, мне это понравится.
– У йотридов жестокие шутки. Тебе такое нравится, Сира?
Я так не думала, но я себя едва знала.
– Нет, – прошептала я, надеясь, что это правда.
Текиша кто-то окликнул. Наездница, скакавшая слева от нас, с ревнивым взглядом и волосами, не достающими до ушей. Кровь покрывала копье на ее спине. Я видела ее в авангарде, когда йотриды атаковали городские ворота.
– Жена недовольна, что ты меня держишь так крепко, – усмехнулся Текиш. – Возможно, ей станет лучше, если ты будешь похожа на мальчика.
– Ты думаешь? А мальчиков трахать она тебе позволяет?
Он отпил из бурдюка и протянул его мне.
– Да, она меньше ревнует, когда мой член лижет мальчик.
Я скривилась, не желая ничего знать об извращениях Текиша. Достаточно и своих. По удовлетворенной ухмылке Текиша нельзя было разобрать, шутит ли он.
Однако взгляд его жены мне многое прояснил, наполнил тошнотворной осторожностью. Я не нуждалась в новых врагах и потому ослабила хватку на кольчуге Текиша и отодвинулась к краю седла.
– Ладно, тогда буду твоим мальчиком.
Я понятия не имела, как повязывают тюрбан, но после многих попыток стянуть, намотать и завязать сумела спрятать под него свои волосы длиной до плеч. С повязкой на глаз я справилась довольно легко. Наконец я стала совершенно неузнаваемой – и умом, и душой, и телом – прежде всего для себя.
Возле входа во дворец, вместе с множеством вооруженных телохранителей Мансура в зерцальных доспехах с начертанными священными стихами, стоял человек, которого я не ожидала увидеть.
Озар. Значит, он теперь на стороне Мансура? Я укрылась за спиной Текиша, опасаясь, что торговец пряностями узнает меня, несмотря на всю маскировку. И из-за плеча Текиша наблюдала за происходящим.
Озар и Пашанг побеседовали, правда, шепотом. Пашанг выглядел… удивленным и взволнованным тем, что сказал Озар. Они несколько минут разговаривали, а потом Пашанг приказал нам спешиться.
Стражники Мансура открыли ворота и впустили нас внутрь. Мы миновали огромного каменного симурга, пристально смотревшего прямо на нас, и вошли в Песчаный дворец.
Я ждала у входа, пока пройдут йотриды. Ждала Эше. Легкий ветерок холодил плечи – такой знакомый, сладкий дух Песчаного дворца вился под потолочными балками. Я вернулась домой. Но кто знает, что здесь за враги? Может быть, шпионы узнают меня, донесут Като, схватят. Даже убьют. Нет, пока мой дом не стал безопасным, пока я не сразила своих врагов, расслабляться никак нельзя.