По ковру прошуршали шаги. Обернувшись, я увидела ту девушку – Сафию, а вернее, Сади, утирающую глаза. Она выглядела такой же сумрачной, села посреди комнаты и смотрела на гробницу. Ее губы оставались неподвижными, она не молилась.
Хизр Хаз спрашивал, что я скрываю. Что ж, приятно знать, что я не одна такая. Я приблизилась к Сади, и она сглотнула при виде меня, словно проглотила кожаный мяч.
– Что ты делала прошлой ночью? – спросила я.
Она прикрыла ладонью рот и зевнула.
– Охраняла мост. Кроме этого мы мало что могли сделать.
Как дочь шаха Мурада стала так искусна в стрельбе из лука? Женщины из рода Селуков в Аланье воевать не учились. Аланийцы любили изображать сирмян воинственными – если даже принцессы у них были воительницами, это наверняка правда. Селуки Аланьи приняли путь и веру святых правителей, которых они покорили, а в Сирме Селуки, похоже, больше склонялись к традициям Пустоши.
– Ты не видела… – Я замялась. – Ты не видела старика с ребенком на руках?
Она подняла бровь, потом покачала головой.
Почему она здесь? Почему не со своей семьей? Разве она не понимает, как драгоценно каждое мгновение, проведенное с родными? С матерью и отцом, с братьями и сестрами, с дочерями и сыновьями? Только родная кровь имеет значение. Только кровь.
Я всхлипнула, глядя в ее ласковые глаза цвета закатного солнца. Кажется, я заразила ее печалью – у нее увлажнились глаза.
– Что случилось? – спросила она.
Я закрыла заплаканное лицо и покачала головой:
– Не утруждай себя… моими печалями, дорогая.
– Я слышала, что Мансур захватил твоего сына. Я была бы рада помочь.
– Почему? Зачем тебе мне помогать?
Девушка тяжело вздохнула:
– Я видела так много смертей. Видела саму смерть. Я думала, что, помогая отцу твоего сына, смогу помочь и спасению Аланьи… что бы ни происходило там… в Сирме, где сражался мой отец.
Она хотела поделиться своей мудростью, не выдав при этом себя. Она шла по грани, но пусть, не стану мешать.
– Я была бы горда иметь такую… сестру. – Я чуть не сказала «дочь». – Женщины йотридов вооружены луками, но эти йотриды… в них нет ничего доброго. – Они напоминали мне о Селуке и его орде. – Они грубые и жестокие. Ты же, кажется, обладаешь всеми достоинствами.
Если бы я владела луком, как эта девушка, то, возможно, убила бы Селука и предотвратила тот страшный поворот истории.
– Нет, я не такая, – сказала она. – Я труслива. Я всегда делаю то, что легче. Убегаю прочь.
Может быть, она бежала от своей семьи? Не потому ли оказалась так далеко от дома?
– Я предпочитаю сражаться в чужих битвах, потому что собственные так меня страшат.
Я утерла слезы.
– Ты знаешь историю Сафии, в честь которой ты названа, дочери отц… святого Хисти?
Моей прапрапрапрапрабабки.
Сади покачала головой:
– Я понятия не имела, что ношу имя его дочери.
Разумеется. Ведь последователи святых вели себя так, словно его детей никогда и на свете не было – от стыда за то, что убили всех нас.
– Когда Сафии было двенадцать лет, ее забрал.
Я указала на гробницу.
– Святой Джамшид? – подняла брови Сади.
Я кивнула:
– Джамшид хотел прекратить размолвку между ним и семьей его учителя Хисти. Как лучший из его учеников, он считал себя наследником, и я думаю, что действительно в это верил, ведь у Хисти не было сыновей, только дочери. Поэтому, не спрашивая позволения, Джамшид взял в жены любимую дочь своего учителя. Таким образом, его дети имели бы кровь Хисти, и раздор прекратился бы.
Сади пожала плечами:
– Звучит разумно… вроде бы… но ведь он похитил ее… так что, может, и нет.
– Сафия уже была обещана двоюродному брату, и тот поклялся спасти ее.
– Двоюродные? Да, мне знакомы такие чувства.
Мне нравилось, что ее увлек мой рассказ, но я только его начала.
– Было поднято войско, и должна была состояться битва за двенадцатилетнюю девочку, в ней решалось и будущее самой веры.
– Да, – сказала она. – Кажется, я что-то помню об этой битве. Хотя меня учили, что это Джамшид боролся за сохранение веры. Сражался с еретиками, которые манипулировали семьей святого Хисти и стремились разделить верующих в Лат.
Ну конечно, они сказали бы именно эту ложь. По правде говоря, это Джамшид своей алчностью расколол веру.
– Так или иначе, все мы знаем, что Джамшид победил. В этом нет сомнений. Но он не получил того, что хотел. Сафия благодаря своей хитрости сбежала и отправилась в горы Вограс, где вышла замуж и основала великое племя. Они стали известны как Потомки.
Сади тронула подбородок:
– Хм, Потомки. Несколько племен забадаров в Сирме все еще следуют их пути.
– В самом деле? И тамошние Селуки позволяют?
Она кивнула:
– В Костане у них есть и свои шейхи, и храмы. Но они не называют их храмами – они зовут их вратами, мне кажется. Но… не стану преувеличивать… их последователей очень мало.
Те, кто сегодня называет себя последователем Пути потомков, уподобились отблеску давно потухшего пламени. Они едва знают, во что верят, и называют свои храмы вратами, поскольку воображают, что, войдя в них, проходят через ворота к Двенадцатому предводителю, моему правнуку, который, как они считают, вернется, чтобы спасти землю от Великого ужаса.
Какая чушь. Его задушили. Одна я выжила в той бойне. Я и мой сын Селук спасли бы их, объединив восток под властью единого падишаха с кровью отца Хисти, как тому и суждено было произойти.
Но я не могла их винить за то, что они сочиняют ложь, чтобы иметь надежду. По крайней мере, они пытались идти по истинному пути в отличие от последователей святых.
– Ты… одна из них? – спросила Сади.
– Будь я из таких, меня держали бы в подземелье, пока не отрекусь. Ты думаешь, я хочу в подземелье? – улыбнулась я. – Но моя мать в это верила. Вот почему я знаю эту историю.
– Святые. Потомки. Ангелы. Лат. Никогда я не понимала, почему люди ненавидят друг друга из-за того, что мы даже не видели никогда. И все же.
Ну, она как раз смотрела на Потомка, так что это неверно. Но могла ли я стать такой, как лучшие из нас, как моя бабушка Сафия? Сумею ли пережить все это и восстановить наш род? Возродить пламя истины?
Размышление об истории Сафии, о том, как она выстояла, когда, казалось, все рухнуло, успокоило мое сердце. Еще есть надежда. Я должна найти сына, должна уничтожить Мансура и его йотридов. Если понадобится, я использую для этого все кровавые руны, какие знаю.
Позже я вернулась в зал собраний ордена, где шло совещание относительно наших дальнейших действий. На коврах травяного цвета сидели все те же – Хизр Хаз, Като, Хадрит и много разных визирей. Когда я вошла, Хизр Хаз встал и шагнул ко мне:
– Вам нужен отдых, султанша.
– Я отдохну, когда Мансур ляжет в могилу, а мой сын будет в моих руках.
Он покачал головой:
– Боюсь, что ради вашего блага я должен приказать вам возвратиться к себе.
– Так приказывайте, – ответила я. – Но имейте в виду, я этого не забуду. Когда Кярс в следующий раз начнет меня раздевать, я скажу, что не в настроении, потому что не могу забыть тот день, когда Хизр Хаз приказал мне уйти. И сыну тоже скажу, когда подрастет. Посмотрим, как долго вы останетесь Великим муфтием, или хоть кем великим.
Като, сидевший так, что слышал наш разговор, бросил на меня взгляд, его унизанная кольцами рука едва прикрывала ухмылку. Пусть слышит. Пусть все услышат.
Хизр продолжил:
– Мы все расстроены из-за случившегося прошлой ночью. Это вас надломило, поскольку вы – мать. Выскочить на улицу, поднять крик… из-за какого-то сна… Йотриды могли схватить вас, убить. Ради вашего же благополучия, вас сопроводят в ваши покои, где вы останетесь на ближайшие несколько дней. Кроме того, наше собрание достаточно деликатное – если мы поведем неправильную игру, у нас могут появиться отступники, и я не позволю сорвать его истериками.
Истериками? Да он понятия не имел, на что я способна. Я могла бы начертать руну, которая отправит его разум в место вечных мучений. Но да… он был прав… это надломило меня.
– Что ж, вы правы. – Я, как прежде, проглотила всю свою горечь. – Тогда я уйду и лягу в постель.
Но, едва вернувшись на женскую половину, я растормошила спавшую Селену и потащила ее к сундуку с одеждой.
– Опять? – сказала она, подбирая платья, которые я бросила на пол. – Разве тебе не следует отдохнуть?
– Мой сын там, и я собираюсь его найти. Несмотря ни на что.
– Хорошо. – Селена зевнула. – Прости меня, Марот.
Моя душа вошла в дронго, когда он целиком заглатывал саранчу на стене Кандбаджара. Насекомое стрекотало, верещало и шелестело крыльями, а мое горло втягивало его. Я протолкнула саранчу вниз, и она издохла, канув у меня в желудке. Потом я взмыла в воздух и полетела к храму.
Я села на наличник окна в зале, где шло собрание. Окно закрывали темные шторы, так что я навострила уши и стала слушать.
– Мой источник заверил, что это правда, – произнес Хадрит. – Они искали Мансура и ребенка всю ночь.
Так, у Хадрита есть шпион во дворце. Кто еще это мог быть, кроме Озара? Те двое вели двойную игру: победит Мансур, и Озар поручится, что Хадрит для него
шпионил. Если победит Кярс, то Хадрит заверит, что Озар шпионил для него. Обоих пощадят, что бы ни случилось. Разумно.
Като откашлялся:
– Но почему? Может, Мансур боится йотридов?
– Нет-нет, – сказал Хадрит. – Мансур был вне себя от радости. Он даже возносил благодарственную молитву после того, как йотриды вошли в город. Потом вдруг остановился посреди молитвы, забрал младенца и покинул дворец.
– Разум у старика надломился, как поржавевший клинок, – усмехнулся Като. – Вот почему я всегда полагаюсь на более свежую сталь.
Получается, что Мансура и моего сына во дворец не вернули. Облегчение. Тогда они где-то в городе. Может быть, даже в этом храме: что, если их прячет Хизр Хаз? Но зачем?
Старый шейх подал голос: