– Как я и сказал, я убью Зедру, а когда вернусь.
– Я знаю, что ты сказал. – Я погрозила ему кулаком: – Я… я тебя не боюсь. И Зедру не боюсь. Я ничего не боюсь! И буду делать то, что считаю нужным!
Кева хмыкнул и показал на дыру в потолке юрты:
– Бесстрашие – удел глупцов.
И вышел.
Что было там, в небе, настолько пугающее? Если я хотела стать такой храброй, как пыталась изобразить, если хотела возглавить атаку, то должна это увидеть. Я сдвинула повязку на щеку и посмотрела наверх… Звезд не было. Как и неба. Что-то огромное перекрыло поле зрения.
Я вышла из юрты, не сводя взгляда с неба. От увиденного у меня отвисла челюсть: в облаках высились три головы размером с город. У каждой было по шесть глаз, похожих на солнечные диски, а крылья чудовища были покрыты белым оперением. Но, в отличие от птицы, ему не надо было махать крыльями для полета, оно парило, скользило по облакам. Я бы назвала его драконом, но по его коже вились змеи. А может, змеи и были его кожей – они не переставали извиваться, скручиваться и струиться по телу и трем шеям.
Я могла лишь охнуть, закрыть глаза и надвинуть повязку на глаз. Забежав обратно в юрту, я разрыдалась. Кева ясно сказал, что убьет меня, а если это существо ему подчиняется, то разве у меня есть шанс? Неужели мне и впрямь придется расстаться со своей властью, придающей мне силы?
Все это время Эше спал.
– Правда в том, что я так же глупа, как и ты, – сказала я.
Я погладила его по голове, радуясь, что у нас хотя бы есть еще немного времени. Быть может, только это и имеет значение, что бы ни случилось.
Весь вечер гулямы забрасывали лагерь йотридов ракетами. Те рассекали небо и сыпались как фейерверки, хотя всегда приземлялись на пустую землю. А теперь огни осветили ночь. Я надеялась, что Пашанг прислушается к моему совету и переведет всех в дома горожан. Станет ли Кярс осыпать ракетами своих подданных?
В ответ йотриды выпустили стрелы, но из низины они далеко не улетели.
Кярс и Като, видимо, считали, что в их интересах выжидать, ведь они контролировали дворец, реку, длинные участки стены и почти весь город. А их число будет только возрастать, поскольку большинство гулямов еще не прибыли. Хотя я и убеждала Пашанга сражаться, труднее было убедить саму себя, что мы способны победить при таком раскладе.
Пашанг послал всадников к силгизам с предложением. Мое племя отбыло совсем недавно, после убийства Тамаза прошло мало времени, и мы могли перехватить их по дороге к Пустоши. И предложить ключ от всей страны, а не какую-то далекую провинцию. Но присоединятся ли они к врагу, чтобы драться с врагом? Поверят ли, что можно свергнуть династию, которая правила шестьсот лет?
Я в это не верила, но мне и не нужно было. В отличие от них у меня не было выбора, и когда Пашанг среди прочего предложил атаковать Башню мудрости, я кивнула, как будто считала это правильным решением. Хотя мы могли бы раздобыть какие-нибудь полезные изобретения или знания, чтобы сравнять позиции, никто не хотел становиться врагами Философов. Они держались в стороне от этого конфликта, и атака на их убежище вынудит их занять чью-то сторону – естественно, сторону врага.
И вот посреди ночи вместе с сотней лучших воинов Пашанга мы поскакали к Башне, спешились у толстых каменных дверей и попытались их открыть.
– Не поддается, – сказал Пашанг, продолжая ломиться в дверь.
– Взорвем ее, – предложил Текиш.
Я подошла к двери и провела по ней рукой. Под слоем песка показалась эмблема – круг (земля), а над ним трон со звездами вокруг него. Я никогда не замечала эту эмблему, хотя много лет ходила мимо двери.
Вот бы здесь был Эше, который, казалось, знал все на свете, но он по-прежнему спал в лагере.
– Бомба-бомба-бомба, – пробормотал Текиш. – Камень не выстоит во взрыве.
Пашанг жестом велел саперу заложить у двери бомбу.
– Есть еще несколько секунд, чтобы выслушать совет от кого-нибудь поумнее этого придурка, – проворчал он. – Нет? Ну ладно.
Сапер, мускулистый коротышка, положил у двери наполненный порохом глиняный горшок. Мы отошли подальше. Пашанг поднес стрелу к факелу, воспламенив ее. Потом приложил ее к луку и выпустил в глиняный горшок.
Взрыв сотряс Башню, площадь и меня. Во все стороны полетели каменные обломки. Но когда пыль и дым рассеялись, путь за грудой камней был открыт.
– Вперед, – скомандовал Пашанг. – Первый, кто доберется наверх, получит дворец в награду!
26. Зедра
Придя в себя после обморока перед последним человеком, кому я хотела бы показать свою слабость, я кольнула палец швейной иглой и начертала на пергаменте кровавую руну. Я призвала Утреннюю звезду, и она засияла. Я глубоко вздохнула, собираясь совершить то, что была намерена никогда не делать.
Я должна вернуться.
Мне было необходимо вернуться. Мной руководил гнев, это он заставил меня выкрикнуть правду перед Сирой и гулямами Кярса, и казалось, я не выдержу напряжения. Мой сын однажды сказал на проповеди: «Сдержанность в момент гнева предотвращает тысячу сожалений». Если я возвращусь, хоть на полчаса, и побуду со своими сыновьями и дочерями, это придаст мне сил, как Селене, когда я дала ей ощутить вкус дома в купальне. Эта руна перенесет домой всякого, кто к ней прикоснется, правда, это будет мираж. Но мираж вдохновляет путника, помогает идти вперед. Мне нужна была эта надежда.
И поэтому я закуталась в одеяло, положила под подушку пергамент – так, чтобы никто не увидел, – и потрогала кровавую руну.
Река Вограс прежде текла по другому руслу, хотя, по иронии судьбы, все равно внизу по течению проходила сквозь Кандбаджар, словно городу и реке было предназначено встретиться.
Мы, Потомки, жили в верхнем течении, у подножия гор Вограс. Сказать, что река была кровотоком нашей жизни, не сказать ничего: мы купались в ней, стирали одежду и мыли все остальное, пили ее сладкий поток. Вода падала со снежных горных вершин, а они прикасались к небу – без сомнения, река была от самой Лат. Дар Потомкам, которые благословляли воду своим прикосновением, позволяя освященной воде достичь даже самых неблагодарных последователей Лат.
Это был момент, когда из священной вода обратилась в проклятую. Из благословенной в кровавую.
Я стояла на коленях на берегу, они были красные и болели. Родинка под безымянным пальцем подсказала, что я вселилась в мою внучку Наджат. Ей было семнадцать. Из молчания и разговоров с ней, когда я могла за ней наблюдать, я знала, что, несмотря на внешние задор и веселье, эта девушка несла в себе тьму, которая затуманивала даже самые радостные моменты. Я не раз делилась с ней своей мудростью: «Когда станешь старше, ты избавишься от этого беспокойства, ощутишь себя чище. Твоя боль утратит свою остроту».
Мать сажает семена мудрости, ожидая цветения. Но посевы были вырваны из земли. Все вырвано.
Я подняла глаза. Надо мной стоял он. Маленькие раскосые глаза, круглые пухлые щеки, серповидно изогнутые усы.
Этот мужчина никогда меня не впечатлял. Он напоминал разбойников, совершавших набеги на караваны идущих в Зелтурию паломников. Воин, знавший всего несколько слов – по крайней мере, таких, которые я понимала. Но когда недавно он пал ниц, поцеловал ноги моего сына и попросил благословения на брак с Наджат, я его поняла.
Шестой предводитель, мой прапрадед, как-то посетовал: «Сказать по правде, я лишился союзников». И мне тоже оставалось лишь сожалеть, оглядываясь назад, – мы покончили с этим миром, сказав «нет» Селуку Рассветному. Дочерей и внучек у меня было достаточно, чтобы заключить союз со всеми племенами и царствами на востоке, но Потомки были не так осмотрительны. Мы гордились чистотой своей крови.
Однако Наджат была не столь чиста. Ее мать мой сын взял в рабство после боя с одним из племен неверных. Тем не менее я тогда подумала о ее детях и о том, как разбавлена будет кровь богов, если она выйдет за моего сына. Правда в том, что, не будь мы в тот раз такими гордыми, наш род мог бы выжить.
Стоп… но что я здесь делаю? Столько мыслей, а мгновение назад я была во дворце, в своей спальне. Я лежала на шелках и рисовала по бумаге кровью. А теперь я стою на коленях на речном берегу, и все как-то… застыло. Стихло. Как будто я на картине.
Но ведь это не то, чего я хотела. Не то, к чему стремилась вернуться. Не в этот момент. Что угодно, только не это!
Что-то мертвое проплыло мимо меня по реке. Эглаб! Четырехсотлетний добродетельный джинн-силат, белоглазый, с вывернутыми ступнями и клювом аиста. Однажды он сказал мне: «Лат решила, что у тебя будет много дочерей и единственный сын. После этого сына ты больше не будешь иметь детей. Так было с матерью твоего мужа, так же будет и с женой твоего сына».
Но он ошибался. У меня родился еще один сын. У меня был Селук.
Его тезка ухватил мою голову. Я мельком взглянула на небо, а вернее, на то, что его затмевало, – на Мараду, султаншу маридов. Ее тело было покрыто змеями, шея длиннее, чем гряда Вограс, а голова… если вдруг упадет, то расплющит весь Кандбаджар. Каждый глаз сиял, как огромный шар ярче солнца.
Из нее выплывали джинны-мариды – облака, клубы дыма с руками, которые тянулись, только чтобы хватать и убивать. Они покончат с праведным племенем джиннов пери, которые научили меня писать кровью и переселять душу.
Слева и справа от меня стояли мои дочери, внучки и правнучки. Одни с сединой, а другие еще не научились ходить. Всех заставили опуститься на колени на берегу, и у каждой за спиной стоял один из дикарей Селука.
– Не делай этого, – сказала я Селуку.
Хотя незачем даже пытаться. Изменить ничего невозможно. История все равно будет течь как река, куда суждено. Но мне все же хотелось избавить себя от боли. Избавить от боли Наджат.
– Твоя орда уничтожит династию святых правителей, и шестьсот лет твое потомство будет править тремя царствами. Ваше имя будет гореть красным и золотым цветом на страницах истории. Но вся ваша слава никогда не сотрет этот грех. Не делай этого!