– Судьба хуже смерти, – повторил он. – Да, дела уже совсем плохи. Может быть, Эше прав. Давай просто умрем.
Я каким-то чудом отчетливо слышала его речь, как звон колокола среди всей этой какофонии ужаса. Безнадежная речь. Даже грозный каган Пашанг потерял решимость и превратился из мужчины в мальчика, когда петля затянулась.
Все вокруг заливала кровь – гулямы начали яростную резню. Но каким-то образом, непонятно откуда, я почувствовала запах цветов.
Эше скрючился со мной рядом, пытаясь держаться ниже.
– Жаль, что нет маковых зерен.
Как печально сдаваться. Добровольно идти на смерть из-за чужих интересов. Зедра победила, но только потому, что мы выбрали поражение.
Совсем рядом со мной рухнула лошадь, раненная просвистевшей пулей. Всадник врезался в Эше и перекатился через него. Обмочился в шаровары и уткнулся в песок залитым кровью лицом, ожидая смерти. Наши защитники падали один за другим, сраженные пулями.
Пашанг тоже ожидал смерти и не молился. Он взглянул на меня, а я на него. Вознестись… теперь это звучало намного лучше.
Я схватила его за руку. Он напомнил мне мальчика из старых воспоминаний, когда он упал в яму и сломал ногу. Только я тогда помогла ему выбраться и обработала рану. Шепотом я назвала его так, как в те дни, когда мы были детьми, и мы оба улыбнулись.
Мы вдвоем молились под темным и смутным небом. Мы молились о жизни. О свободе. Мы молились о победе и доме.
Звезды вспыхнули и поплыли над моим телом как рой светлячков. Я соединяла их мерцание, втягивая их орбиты одна в другую. Над моей головой, сбоку и над животом. А последняя звезда была цвета крови, я коснулась ее, и она закричала.
Толпа обезумевших гулямов уже нависала над нами, к нам тянулись аркебузы, ятаганы и копья, а небо приобрело цвет ржавчины.
И вдруг оно разорвалось как холст. Из разрыва высунулась жилистая ладонь, а за ней – покрытая глазами рука. Она ухватила женщину с павлиньими крыльями. Та задергалась и уронила свой скипетр, приземлившийся где-то далеко. Глаза на руке моргали и меняли направление взгляда сотню раз за секунду, а зрачки постоянно меняли цвет. А потом рука раздавила женщину. Сжала так, что та разорвалась кровавыми клочьями.
Окровавленные пальцы начертили что-то на облаке. Это напоминало дерево. Мы с Эше наблюдали происходящее с ужасом. Пашанг – с восторгом. Кровавая руна засветилась, и рука скрылась в трещине.
Надвигающихся на нас гулямов разрывало, головы разлетались, как кровавое извержение вулкана. Воздух наполнился смрадом желчи, вокруг нас разлились реки внутренностей. Что это? О чем я молилась? И вот это – победа? Это – вознесение?
– Как я был не прав, – рассмеялся Пашанг, весь залитый кровью. – Это лучше, гораздо лучше, чем смерть!
И громом ударила мысль: это я сейчас убила богиню?
33. Зедра
Прижимая к груди малыша Селука, я слилась с вонючей толпой беженцев, бредущих по дороге к Доруду. Мы сбежали из сражения целыми и невредимыми, но теперь нам предстояло утомительное путешествие по пустынной земле с колючим кустарником, которая, казалось, ненавидит все, что на ней живет. От палящего высоко над головой солнца мне хотелось скинуть одежду и нырнуть в ледяную воду… Но я была слишком далеко от бассейнов гарема.
Вскоре Селук расплакался – он хотел пить. Непонятно по какой причине, будь она проклята, у меня никогда не было молока, и я клянчила воду или молоко, сначала у грузной щербатой женщины с двумя младенцами, потом у мужчины в лохмотьях и с раздутым лицом; у чумазых брата с сестрой, ростом едва мне по пояс – что случилось с их родителями?
У стольких людей не оказалось ни капли. Или, возможно, они приберегали все для себя, как должен делать каждый, кто хочет выжить. Если бы только мои кровавые руны могли наколдовать еду и молоко, как умела бабушка Веры.
Чумазая девчушка сунула руку в кафтан и кое-что предложила мне – зажаренную до твердой корки саранчу. Нет, я не стану кормить своего сына мерзостью, порожденной Сирой. И я терпела его плач. Но мы хотя бы выжили.
Я не знала, кто выиграл сражение, на земле и на небе. Я надеялась этого и не узнать, пока не окажусь в Доруде. Больше ничто не имело значения, нужно только добраться к Великому визирю Баркаму, в безопасность. Но сначала нужно выжить в пути.
Наверное, мне следовало принести в жертву Селену, когда у меня была такая возможность. Конечно, тем самым я прокляла бы эту землю, но лучше править проклятой землей, чем умереть. Я проиграла, потому что не была готова идти до конца. Может, и Потомки исчезли, потому что не обладали той же жестокостью, что и враги, и поэтому нас снова и снова сокрушали, пока не раздавили окончательно.
Малыш Селук плакал все громче… Но какое облегчение – чувствовать его тепло у груди. Кева. Кева его спас, выхватил из замороженных рук Марота и передал Сади, а она мне. И теперь… теперь нужно просто идти. Дышать. Если мы окажемся в Доруде, у нас будет шанс.
Земля задрожала от топота приближающихся лошадей, и каждый удар копытом наполнял мое сердце страхом. Я обернулась и увидела на горизонте йотридов. Я чуть не лишилась чувств от слабости.
Как глупо было питать надежду.
И вскоре я уже сидела в экипаже, пленница йотридов, окруживших меня и ребенка. Умолять их было бесполезно.
Они так крепко связали мне руки, что я почти их не чувствовала. Можно даже не пытаться писать кровавые руны. Напротив сидела женщина с короткими волосами и заляпанным копотью и грязью лицом. Она покормила малыша Селука кобыльим молоком, капнув в рот с пальца, и это его успокоило. Я узнала эти изящные руки, кинжалы по бокам и даже форму груди. Это была Эльнура, в которую я вселилась, чтобы убить Пашанга и Сиру.
Она не сводила с меня полного ненависти взгляда, даже когда укачивала Селука. Что я могла сказать, чтобы уговорить ее помочь мне?
– У тебя есть дети?
Она покачала головой:
– Только один мертворожденный.
– У меня… было несколько таких. Это так подавляет. Как будто затмение скрыло весь свет. – От отчаяния у меня встал комок в горле. – Ты же ведь не обидишь моего сына, правда?
Она понурила плечи:
– Я сделаю то, что мне велят.
Что ей велят. Но кто это может быть, как не Пашанг? Самый жестокий человек в стране. От йотридки и не приходилось ждать большего.
– Я сожалею о том, что с тобой сделала, – сказала я.
Но гораздо больше я сожалела, что не сумела убить Сиру и Пашанга.
Эльнура усмехнулась:
– Ну да, как же.
– Ты не слишком-то разговорчива, да? Возможно, это мои последние минуты. Скажи мне что-нибудь хорошее. Что угодно. Прошу тебя, не делай эти минуты слишком ужасными.
Я на самом деле чувствовала, что приближается конец. Смерть. Наконец-то. Горло болело, и я никак не могла перестать отбивать ногой ритм по полу экипажа: топ-топ-топ. Предсмертная дрожь.
Она вздохнула:
– Мы только что закончили сражаться в битве, которую устроила ты. Гулямы застрелили из аркебуз четырех моих двоюродных братьев. Мой младший брат потерял ногу. А милая девушка, которая мечтала выйти за него, сгорела насмерть. Так, может, это тебе стоит сказать мне что-нибудь хорошее?
Дверца экипажа распахнулась. Внутрь забрался Пашанг, с головы до пят заляпанный кровью и с книгой в руке. На обложке было написано: «Мелодия Норы». Пашанг открыл книгу и показал мне.
На странице блестела кровавая руна – семь звезд и глаз. Руна, переписывающая память, и ее можно начертать лишь кровью бога и еще несколькими редкими типами.
– Кстати, у тебя красивая улыбка, – сказал Пашанг.
Какое странное приветствие. Он развязал мне руки. Их начало покалывать по мере того, как приливала кровь.
– Ты никогда не видел моей улыбки и никогда не увидишь.
Он погладил малыша Селука по щеке, и это внушило мне надежду и одновременно ужаснуло, учитывая, что в последнее время все мои надежды рушились.
– Твоя долгая жизнь подходит к концу, Зедра. Но Сира тебя не обманула – мы не причиним боли ни тебе, ни твоему сыну. Эта кровавая руна, – сказал он, – похлопав по странице, – твоя подлинная личность.
Я засопела, пытаясь понять его слова.
– Ты хочешь подменить мои воспоминания? Но тогда я стану кем-то другим, – вздохнула я. – Значит… вот что имела в виду Сира. Если я перестану быть Зедрой, то разучусь писать кровавые руны и переселять душу.
– Ты не станешь кем-то другим. Ты будешь собой. Норой – девушкой, в чье тело ты вселилась.
Ну конечно. Я всегда удивлялась, почему у меня такое юное тело и воспоминания старухи. Я не носила маску мага, но все же убедила себя, что ношу, дабы обосновать, почему мне больше не сто лет. Однако ничто не могло объяснить, почему во мне не течет кровь Хисти, кровь бога, почему моя кровь такая заурядная.
– Ты ее знал? – спросила я. – Видел ее улыбку?
Пашанг вытер с глаза кровь.
– Я подвел ее вместе со всем ее племенем. С этого-то все и началось – с моей слабости. Скажи, Зедра, ты готова попросить прощения перед смертью?
Я покачала головой:
– У кого? Стоят ли они того, чтобы просить у них прощения? Кто настолько чудесен, что его прощение меня спасет? По правде говоря, мы все застряли в кошмарном водовороте и пытаемся раскроить друг друга на кусочки, чтобы спастись. А если кто и не находится в этом водовороте, значит, за него там убивает кто-то другой. – Я посмотрела на сына, спящего на руках у врага: – Не считая детей. Только их прощение мне нужно.
– Я тоже считаю мольбы о прощении бесполезными. Может, мои хорошие поступки и перевесят плохие, на что надеются многие убийцы. Начну с твоего сына. Он останется с нами. Мы его воспитаем. Он будет Селуком-заложником, впервые за долгое время.
Это хотя бы лучше, чем смерть. Но мой сын должен был стать падишахом Последнего часа. Объединить восток. Стать щитом от Великого ужаса. И он оказался даже не Потомком и, конечно же, не Селуком. Он всего лишь сын какого-то злобного ангела, и, наверное, самое большее, на что он может надеяться, – это просто жить.