Катерина фыркнула:
— Возможно! Мы оба знаем, кто из нас прав… Нет, я, конечно, поддерживаю возможность собственноручного наказания всяких там негодяев, но я против убийства.
— Иными словами, вы сторонник дуэлей, но противник смертельного исхода на них? — уточнил я.
— Именно!
— Что ж, не стану с вами спорить…
Я и в самом деле не хотел спорить на этот счет. Не далее, как две недели тому назад Ванька Ботов, друг мой сердечный, вызвал на дуэль Мишку Гогенфельзена, который мне не менее дорог. Все упрашивали их решить вопрос миром, потому что и вопрос-то там был — тьфу, плевый! Просто за картами зашел у них спор, нужны ли были государству российскому такие гонения на чародеев, какие учинил его светлость князь Черкасский с дозволения на то государя нашего императора, или же только вред от этого вышел.
Ох и спорили они, ох и кричали друг на друга, да так, что никто их угомонить не смог. А Ванька тогда схватил перчатку и бросил ее прямо Гогенфельзену в харю. «Коль уж вы такой непонятливый, сударь, — говорит, — так я вам объясню свою точку зрения другим способом!»
А Гогенфельзен выпрямился, уронив стул, бросил карты на стол и холодно ответил: «Хорошо, сударь. Назначьте место и время, и там я вам покажу, кто из нас был прав, а кто просто крикливый болван!»
Я очень надеялся, что на следующий день страсти поутихнут, что дуэлянты наши в конце концов обнимутся, и мы все вместе отправимся пить шампанское за счет Ваньки Ботова. Но вопреки ожиданиям, мириться они не стали. Гордость им, видите ли, не позволила! И Гогенфельзен нанизал Ваньку нашего Ботова на шпагу, как куропатку, на первом же выпаде. Попал меж ребер под ключицей. Чуть ниже — и точнехонько в сердце угодил бы.
Ванька ни секунды на ногах не простоял, сразу же упал. Гогенфельзен перепугался, шпагу выронил, башкой своей лохматой закрутил по сторонам: «Братцы, я не хотел его убивать! Я только по руке задеть хотел! А он сам на клинок наделся! Вы же видели, братцы!»
В общем, не очень хорошо все закончилось. Так мы шампанского и не попили за примирение. А Ванька Ботов до сих пор отлеживается у себя в казарме лейб-гвардии Преображенского полка. Весь в поту мечется. И не знаю даже, выкарабкается ли. Уж больно худо ему…
— Алешка! — окликнула меня Катерина. — Я задам вопрос, но ты не считай меня сумасшедшей, ладно?
К чему тут спорить? Да и кто спорит с умалишенными…
— Ладно.
— Напомни, какой сейчас год?
— Год ныне одна тысяча семьсот сорок седьмой от рождества Христова, — отозвался я. — Или же семь тысяч двести пятьдесят пятый от Сотворения мира. Это уже кому как угодно, сударыня.
— Спасибо, — совсем не к месту поблагодарила Катерина. — Примерно так я и думала… Можно тебя еще кое о чем попросить?
— Разумеется, сударыня. Чем смогу — помогу.
Она высунула из-под плаща голую руку.
— Ущипни меня. Только посильнее, чтобы я почувствовала. Я пыталась сама себя ущипнуть, но сильно не получается.
Я напыжился, глядя на нее исподлобья с полнейшим непониманием.
— Я не хочу причинять вам боль! Да и зачем вам это?
— Нужно! — жестко отозвалась Катерина. — Не бойся!
— Я и не боюсь, просто не привык щипать девиц.
— Ничего, привыкнешь… Давай уже!
Последнюю фразу она буквально выкрикнула, и я послушно взял ее пальцами за кожу над запястьем и слегка ущипнул.
— И это все? — возмущенно прошипела Катерина. — Тебя силы покинули от голода? Щипай сильнее!
— Да не могу я!
И тогда она размахнулась и довольно чувствительно врезала мне своим маленьким кулачком в ребра. Я сразу ее ущипнул.
Она пискнула и одернулась, растирая руку.
— Сойдет? — спросил я.
— Никакого толку с тебя, Сумароков, — недовольно отозвалась Катерина. — Знаешь, я думала, что сейчас сплю, и все это мне на самом деле просто снится. Но теперь полагаю, что может и не снится вовсе. По крайней мере, твой жалкий щипок меня разбудить не смог…
Я немного подумал, кусая губы, а потом проговорил с осторожностью:
— Мне матушка в детстве одну сказку перед сном сказывала. Там была спящая царевна, которую никто не мог разбудить. А потом пришел царевич, поцеловал ее, и тогда она проснулась…
Катерина отчего-то хрюкнула — во всяком случае звук у нее получился очень похожий.
— Ты это сейчас к чему, Сумароков? — спросила она с кривой улыбкой, которая сделала ее только милее. — Поцеловать меня хочешь, что ли?
— Если это поможет вам проснуться, то отчего же не поцеловать? Чай не жаба какая-нибудь.
Катерина вздохнула.
— Теперь я понимаю, почему у тебя до сих пор жены нет, — сказала она. — Ладно, целуй. Вдруг и правда поможет…
От неожиданности такой я слегка опешил. И потому спросил отупело:
— А как?
— Что — как? — не поняла Катерина.
— Как целовать-то?
— Ты что — девушек никогда не целовал что ли?
Я несколько смутился.
— Отчего же не целовал — целовал, конечно.
— В губы хоть целовал-то?
— И в губы тоже… Только как-то не по душе мне с вами беседы такие вести, сударыня! Ведь вы не Ванька Ботов, и не Мишка Гогенфельзен, чтобы такие разговоры разговаривать…
Понятно дело, с дружками мы были не прочь языком почесать про девиц и похождения любовные. Особенно с Гришкой Потемкиным, который вообще имел репутацию порядочного волокиты. Мы с Ванюшей Ботовым в этом деле ему и в подметки не годились. А, впрочем, такого стремления у нас и не водилось…
Тут Катерина вдруг глубоко вздохнула, протянула к моему лицу свою белую ручку и пальчиками взяла за подбородок. Но совсем не так, как давеча это сделал магистр Амосов, а очень нежно, а потом подвинулась ближе и сама поцеловала меня. Губы ее были мягкие и влажные. Вкусные такие губы.
Оторвавшись от меня, она облизнулась и покачала головой.
— Нет, не просыпаюсь, — заметила она. — Должно быть и впрямь все это на самом деле…
Я не особо понимал, что там за мысли бродят в ее голове, и тоже облизнул губы, все еще чувствуя на них ее вкус. В этой ситуации нужно было что-то сказать, и я начал без особой уверенности:
— Э-э… Должен вас уверить, сударыня, что я ни в коем разе не имею намерений как-то воспользоваться…
— Сумароков! — резко оборвала меня Катерина.
— Что?
— Не начинай.
— Но так ведь…
— Заткнись!
— Хорошо, хорошо…
Мы оба замолчали, и дальше ехали молча, раскачиваясь из стороны в сторону. Катерина снова придремала, пристроила голову мне на плечо. Волосы ее пахли чем-то незнакомым и приятным, и лишь немного отдавали дорожной пылью. Иногда на особо крупных кочках девица подпрыгивала на скамье, и голова ее билась мне о плечо, но она не просыпалась, а только что-то невнятно бормотала, не открывая глаз, и устраивалась поудобнее.
Пару раз мне пришлось давать указания извозчику, но дело свое он знал, и некоторое время спустя мы подъехали к моему дому в два высоких этажа. Экипаж остановился у ограды. Катерина и не думала просыпаться, пришлось потрепать ее по плечу:
— Сударыня… Катерина, просыпайтесь! Сударыня, будь вы неладны!
Пришлось изрядно ее встряхнуть, и она, вздрогнув, открыла глаза. Растерянно осмотрелась. Выглядела она при этом столь беззащитно, что у меня даже в груди защемило.
— Приехали, сударыня. Нужно идти.
Я помог ей сойти с повозки, открыл перед ней скрипучую калитку, и мы пошли по мощеной камнем дорожке, ведущей промеж кустов смородины к дому. В ночи было отчетливо слышно, как громыхают по дороге колеса отъезжающего экипажа.
— Это твой дом? — немного удивленно спросила Катерина, остановившись перед крыльцом, к которому вела белая сложенная полукругом лестница.
— Мой. Когда отец был жив, мы жили здесь все вместе: я, родители мои, сестры…
— У тебя и сестры есть?
— Три! — я показал ей три пальца.
— Ого!
— Вот вам и «ого»… Но как отца не стало, так матушка с сестрами отправились в имение под Новгородом, там и живут пока.
— А как же ты?
— А у меня служба государева! В сыскном приказе помощником генерал-полицмейстера Шепелева состою, всякого рода следственными делами по Петербургской губернии ведаю. Сыщик иначе говоря.
— Ого! — снова сказала Катерина. — Да ты большой человек, Сумароков, как я посмотрю!
— Да уж не маленький… — ответствовал я, довольный тем, что смог произвести на нее впечатление.
Пока мы поднимались по ступеням, двери распахнулись, и на крыльцо выбежал Гаврила, держа над головой фонарь.
— Барин, ты ли это⁈ А я и не ждал тебя сегодня, думал ты не раньше завтрева вернешься… А это еще кто с тобой? Неужто Лизавета Федоровна надумала в гости приехать?
Лизавета — это моя сестра, старшая из всех, окромя меня, разумеется. Есть еще Олюшка, средняя, и Санечка — самая младшая, моя любимица. Хотя, она у всех любимица…
Гаврила даже в лице расплываться начал от радости, но я быстро привел его в чувство:
— Нет, Гаврила, не Лизка это. Катерина Романова, моя недавняя знакомица. Она останется ночевать у нас, так что подготовь для нее комнату.
Гаврила тут же стер улыбку и подсветил Катерине прямо в лицо.
— Не припомню что-то… — ворчливо проговорил он. — Это каких Романовых? Новгородских?
— Местных, Гаврила, питерских, — без тени смущения ответила Катерина за меня. — И вот еще что… Собери-ка ты нам, Гаврила, что-нибудь покушать, а то мы с барином твоим так проголодались — сил наших нет! Утиную грудку с брусничным соусом сделаешь?
Гаврила, как мне показалось, немного опешил от такого напора совершенно незнакомой ему барышни.
— Яишенки нажарить могу, — ответил он, почесывая рыжую шевелюру. — С салом поросячьим.
Катерина посмотрела на меня вопросительно. Мне оставалось только развести руками. Ну где я ей посреди ночи утку под брусничным соусом найду?
— Годится, — махнула рукой Катерина. — А долго мы еще на крыльце стоять-то будем? Мрамор у вас тут остыл совсем…
И она высунула из-под плаща босую ногу и пошевелила пальчиками. Гаврила глянул на них совсем уже обалдело и быстро отвел глаза. Молча сделал шаг назад и распахнул перед нами двери.