Ну вот, здравствуйте! Скажите мне на милость, ну как еще можно называть человека, которого зовут Гаврила, кроме как Гаврилой?
Оказалось, что можно.
— Она зовет меня Гавр! — хвастливо оповестил Гаврила. — Красиво, да, Алёшка? Гавр! Будто я и не из деревни Дурандейки, а из какого-нибудь города Парижу. И на душе у меня от этой мысли так радостно становится, барин. Вот ты когда-нибудь бывал в Париже?
Спрашивает меня, как будто сам не знает, что ни в каком Париже я сроду не был.
— Не бывал, — ответил я ему угрюмо. — И ты не будешь. И зовут тебя Гаврила, а никакой не Гавр!
— А это ты девице своей скажи, — с плохо прикрытой хитрецой молвил Гаврила. — Ты у нее тоже вмиг из Алешки превратишься в какого-нибудь… Алекса! Терзает меня один вопрос, барин, вот только не знаю, осмелишься ты мне на него ответить или нет.
И сам молчит, ждет, когда я первый что-нибудь скажу.
— Ну давай уже, спрашивай! Не тяни, Гаврила, кота за яйца!
— Где ж ты, барин, отыскал эту девку? И для чего в дом к нам привел? С каким умыслом?
Вообще-то, мне от Гаврилы скрывать нечего. Я точно знаю, что если понадобится, он за меня и жизнь, и душу отдаст. Но не могу же я рассказать ему, как в здании бывшего лазарета она, совершенно голая, пыталась напасть на меня с палкой в руках!
— Без всякого злого умысла, Гаврила. Просто ей нужна была помощь. И я не мог отказать, понимаешь?
Гаврила выбил трубку о каблук сапога и тяжело вздохнул.
— Понимаю. Как не понять-то? На твоем месте я бы тоже не смог отказать… такой-то девице!
Пока мы ждали Катерину в экипаже, она пару раз выбегала к нам, чтобы испросить у меня дозволения купить еще вещей. То шляпку, которую на днях привезли якобы из самой Франции, то еще какие-то женские предметы, назвать которые вслух она так и не осмелилась, а только потрясла у меня перед носом растопыренной пятерней:
— Мне это совершенно необходимо, Алёшка! Девушке без этого никак! Не жопся, барин, денег-то навалом у тебя, поди!
За словом в карман она не лезла. Все нужные слова у нее всегда наготове были, но никто не мог знать заранее, какое именно она употребит. Так что домой мы вернулись с покупками, которые изначально делать и не планировалось. И даже ваза под цветы среди них оказалась. И где только она умудрилась ее взять? Убей бог не помню. И была эта ваза немедленно поставлена на камин в гостиной. А Гаврила, которого Катерина теперь действительно называла не иначе как Гавр, вызвался принести для нее цветов.
Сама Катерина немедленно направилась в свою комнату примерять перешитые наряды, а я прилег немного отдохнуть, да обмыслить все события, что произошли со мной за последние сутки.
Итак, гонец в Сагар, порванный волками в лесах под Новгородом… Жалко парня, но жизнью своей он расплатился за то, чтобы магам стал известен замысел светлейшего князя Черкасского о приведение в действие Немого Заклинания. Для чего ему это нужно, я не знаю, но свое дело я сделал — оповестил магистров магии о готовящемся событии. Теперь пусть они думают, как поступить далее. У них головы большие, не то что у нас, простых камер-юнкеров.
Теперь следующее. Катерина Романова, обнаруженная мной в заброшенном лазарете в состоянии умственного расстройства. Ну, или помешательства — тут уж кому как угодно. Девушка славная, весьма недурна собой и очень ухоженная, что говорит о том, что она не простых кровей.
Если не соврала насчет своего имени, то она из весьма знатного рода, хотя и не особо древнего. Новгородские и Московские Романовы с ней в родстве. А вот о Питерских Романовых я ничего не слышал, хотя моя новоявленная «кузина» уверяет, что она именно из Петербурга.
Ладно, об этом я еще подумаю, да поспрошаю осторожно у знающих людей. Может и найду ей родственников. Опять же, в этом свете наш предстоящий визит на ассамблею в усадьбу князя Бахметьева выглядит весьма полезным. Туда приглашено огромное количество питерской знати, и если Катерина в самом деле благородных кровей (а я в этом уверен), то очень может быть, что кто-то из родни ее там признает.
Хорошо это или плохо, судить пока сложно, но одно я знаю совершенно точно: в обиду я ее не дам.
И теперь третье: сама грядущая ассамблея. То, что генерал-полицмейстер Шепелев не сможет нынче вечером на ней присутствовать — это, конечно, на руку. Сие позволяет мне взять с собой на мероприятие свою «новгородскую кузину». Но как-то боязно мне одному там быть от лица всего сыскного приказу! Значит, один там за все и отвечать буду.
А вот как явится на эту ассамблею светлейший князь Черкасский! Или того пуще — сам государь-император со своей государыней Марией Николаевной, в девичестве Магда фон Ингельштром, сагарская прынцесска. В России ее не особо жалуют, потому как язык толком выучить она так и не сподобилась, да и наследника по сию пору родить не смогла (хотя, тут уж неизвестно чья больше вина — ее личная или же государя). Но, с другой стороны, и недовольства большого она не вызывала, поскольку личностью была тихой, беззлобной и почти совсем незаметной. Словно и не было ее вовсе.
Не дай бог чему случиться на ассамблее при императоре! Хотя, безопасность государя в ведении Тайной канцелярии, и я к ней никакого отношения не имею.
Рассуждая таким образом, я незаметно для самого себя и задремал. Ненадолго, впрочем. Проснулся от того, что меня кто-то теребил за плечо:
— Алёшка, проснись! Сумароков! Да проснись же ты!
Очнувшись, я приподнял голову. Рядом стояла Катерина, завернутая в одеяло — только глазюки торчат наружу.
— Катерина, ты что ль? — Я сел на кровати. — Что опять?
— Беда, Алёшка!
Я покосился на шпагу, которую оставил на столе, и прислушался. В доме было тихо, только через открытое окно доносились звуки с улицы: громыхала по булыжнику телега, где-то в соседних домах орали друг на друга коты, кто-то пьяно кричал.
— Какая еще беда? Ты почему в таком виде?
— Я платье не могу надеть!
— Это почему еще? — все еще ничего не понимая, я растер кулаками глаза.
— Там корсет затягивать надо. А я не могу сама, там без помощника никак не обойтись!
Я поднялся со скрипнувшей кровати. Катерина стояла передо мной и хлопала густыми ресницами. Мне вспомнилось, что сестрам в этом деле обычно помогала прислуга. Были у нас специальные девки для такой надобности. Или же они сами друг другу помогали. Вот только девок таких я в своем доме не держал, поскольку без надобности они мне были — в затягивании корсетов я не нуждался.
Но что-то делать с этим определенно было необходимо. Не идти же Катерине на ассамблею с незатянутым корсетом! Это дома она могла обвязаться тряпкой поперек — и все дела. Но если она в таком виде явится на ассамблею — чести это ей не сделает. Боюсь, позор на нее ляжет на всю оставшуюся жизнь. Могу себе представить заметку в «Петербургских ведомостях» о том, как девица Романова явилась на ассамблею в усадьбу князя Бахметьева с распущенным корсетом. Очень плохую услугу я ей окажу, если возьму с собой в таком виде!
Велев Катерине отправляться в свою комнату (теперь я даже и не вспоминал, что комната на самом деле была Олюшкина), я спустился вниз и вышел из дома. Проследовал на улицу и уже там осмотрелся.
Невидимые коты так и продолжали грозно орать друг на друга, но местонахождение свое ничем не выказывали. Двое пьяных мутузились в пыли, а какая-то баба с ведрами пыталась их растащить. На углу улицы сидела девка-цветочница и время от времени визгливо кричала: «Цветы! Берите цветы!» Замолкала на какое-то время, а затем вновь принималась визжать: «И щавель! Берите свежий щавель!»
Я подошел к ней и остановился, уперев руки в боки. Девка сразу замолчала и уставилась на меня снизу-вверх испуганными васильковыми глазами. Было ей лет тринадцать. Из-под белого платка выбилась русая прядь и упала ей на конопатый нос. Девка то и дело дула на нее, но прядь упрямо возвращалась на нос.
— Цветочки, барин? — предложила мне девка и протянула маленький букетик.
Я помотал головой.
— Тогда возьми щавель! — она протянула мне другой букетик, но уже из щавеля.
— На кой черт мне твой щавель? — спросил я недовольно.
— Пирожки сделаешь. Вкусные. У меня мамка делает, мне нравится.
— А ты чья такая?
— Мамкина.
— Имя твое как?
— Прасковья. Парашка, знач-ся.
— Пошли со мной, Парашка. Работа для тебя есть.
Парашка вцепилась в свою корзинку и уставилась на меня испуганно.
— Не пойду, барин! — пискнула она. — Хоть режь меня, не пойду!
Я озадаченно сдвинул брови.
— Это почему еще?
— Ты меня в свой дом заманишь, вином колдовским опоишь и оженишься на мне. А я и отказать не смогу, потому как ты вон какой красивый. Так и останусь я у тебя — вино пить и ублажать тебя всячески. А там и детки пойдут, да немало, штук восемь. А что? Я девка справная, здоровая, нарожать много могу! А мамку мою кто кормить будет? Помрет она без меня совсем… Нет, барин, не пойду, и не уговаривай!
Я даже опешил от такого неудержимого потока девичьих фантазий. Руки в стороны развел, но слов не нашел и вновь опустил их бессильно. Только что я был молодой и вольный камер-юнкер, помощник генерал-полицмейстера, и вдруг стал отцом огромного семейства с пьяницей-женой.
— Что притих, барин? Цветочки покупать будешь?
— Замолчь, дуреха! — прикрикнул я. — Бери свою корзинку и топай за мной. Никто тебя трогать не станет. Кому ты такая нужна? В доме барышне помощь требуется, корсет затянуть надобно. Умеешь корсеты затягивать?
— Сама не затягивала, — честно призналась Парашка. — Но видеть видывала, как это делается. Там ума много не надобно, только силушка. А силушка у меня есть! — она подняла кулачки и потрясла ими, показывая мне свою силушку.
— Иди за мной…
— А букетик купишь?
— Да куплю я твой дурацкий букетик! Всю корзинку куплю! Давай ее сюда!
Я забрал у Парашки корзинку, сунул ей взамен мелкую монету, и мы пошли в дом.