Адам — так звали тощего — был открыт и дружелюбен. Когда я переоделся и вернулся в общую комнату, он рассказал мне о них:
— Община у нас небольшая. Всего тридцать восемь. Сначала мы жили в гостинице над озером, но нас слишком беспокоили больные люди, и мне было сказано собрать баржи из гавани в конце озера, доставить их как можно дальше от берегов и построить наш дом внутри.
— Тебе было сказано?
— Да. Со мной говорил Господь. И он мне сказал, как уберечь этих детей от вреда.
Я только кивал. Значит, этот сдвинулся на религии — ну и что? Они попали туда, где тепло и светло, а мне сейчас было важно только это.
— Мне было семнадцать, когда это случилось, — сказал он, переплетя свои длинные пальцы как для молитвы. — Я работал в монастыре в соседней долине. Понимаешь ли, я был еще слишком молод, чтобы стать монахом, но я уже решил посвятить свою жизнь Богу… И воля Его была, чтобы братья и отец Аббот обезумели. И я тогда ушел и собрал всех детей, которых мог найти. В конце концов мы перебрались сюда, в Ковчег.
На ковре, глядя на Адама снизу вверх, сидело чуть ли не все население его общины. Кроме монгольского вида мальчика, девушки, которая приносила мне суп, и пары девушек-китаянок, все были моложе одиннадцати.
Адам рассказывал спокойным монашеским голосом. Дети глазели на него с обожанием.
— Господь меня наставил. Он показал мне на берегу генераторы, которые питались энергией горных потоков, и научил провести сюда кабель, чтобы у нас было электричество для отопления и приготовления еды.
Во время разговора я ловил себя на том, что мои глаза все время поворачиваются к висящим по стенам картинам. Они очень напоминали примитивную пещерную живопись — палочные человечки строят дома, пашут землю, сидят с детьми на коленях и слушают флейтистов. На торцевой стене картина от пола до потолка изображала высокого человека, поднявшего в молитве руки к восходящему над горой солнцу. Гора была очень похожа на ту, где я чуть не погиб. А юноша на картине был похож на Адама.
— Интересные картины, — сказал я. — А кто художник?
— Это наша Бернадетта. — Он улыбнулся семнадцатилетней девушке, сидевшей с шитьем на диване. Она отбросила назад короткие темные волосы и улыбнулась застенчиво. — Она рисует то, что ей снится, — сказал Адам. — И я верю, что сны ей посылает Господь. Эти картины имеют для нас очень большое значение. Это знаки от Него, которые мы все должны видеть. Нам показывают нас самих в этом Ковчеге и показывают, как мы будем жить в будущем.
Мне его эти разговоры насчет «Господь укажет нам путь» были до лампочки, но эти детишки точно нашли себе отличное место для жизни. И безопасное. Креозоты демонстрировали самозабвенное намерение уничтожить всех молодых, но я не мог себе представить, как они дотянутся своими лапами досюда.
Адам говорил, я вежливо слушал. В конце концов, я был их гостем и вполне мог в уплату за проживание выслушать его боговдохновенные планы.
Адам как раз описывал, как они приводили овец на ближние к озеру поля, когда на меня напал припадок чихания.
— Я думаю, сказалась прогулка на холоде. Ник. Бернадетта, найди, пожалуйста, Нику что-нибудь от простуды. Она послушно отложила шитье и исчезла из общего зала.
— У тебя усталый вид, Ник. В наше время надо быть осторожнее с кашлем и чиханием. Лучше тебе будет провести пару дней в постели.
— Спасибо, вы очень добры. Но мне утром надо отправляться в путь. Я должен попасть домой. Там община в большой опасности. Только они еще этого не знают.
— Если ты должен. Ник, то долг есть долг. Но хотя бы отдохни как следует одну ночь. Тебе дадут комнату, и завтра мы тебя проводим после хорошего завтрака и будем за тебя молиться.
— Э-э… спасибо, Адам. — И я неуклюже улыбнулся ясным лицам, смотревшим на меня так, будто я — епископ Бангорский. — Спасибо.
Вернулась Бернадетта с бутылкой серой микстуры и ложкой. Я надеялся, что это «что-нибудь от простуды» будет кружкой бренди. То, что она сунула ложкой мне в рот, было на вкус смесью лакрицы и керосина.
Меня проводили в мою комнату — уютную, с овчинами на полу и примитивными картинами Бернадетты на стенах. Я повернулся попрощаться с Адамом и увидел, что дети толпятся в коридоре, чтобы на меня посмотреть.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Ник! — ответили они хором. Я закрыл дверь, стащил с себя одежду и залез в постель. Комфорт и тепло были несравненными. Какое-то время я старался не заснуть и подумать, как же устроен Ковчег. Соединенные каюты в баржах, наверное. И точно непростой фокус с водяными турбинами на берегу. Снимаю шляпу перед Адамом и его корзиной наитии от Бога.
Я зевнул. Вдруг навалилась такая усталость, будто Слэттер в своих сапогах сплясал вприсядку на всем моем теле. Этот старый гад Слэттер. Что-то он теперь делает? Если повезло, его кто-нибудь пристрелил, или кончилось тем, что ему пришлось тащить жестянку.
Этой ночью мне приснилось, что Сара мне отдается. Я лежал на спине и пытался во мраке увидеть ее длинные светлые волосы, щекочущие мне грудь.
— Вот так. Ник… Все хорошо… Лежи тихо… ничего не делай… да… вот так! Ох, как хорошо!
Спутанный сон. Я помню только фрагменты. Сара. Длинные волосы. А за ней примитивная картина на стене, на ней высокие люди. И жгучий поток, вырывающийся и искрящийся по всему телу.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯВот тут мы начинаем получать ответы
Последующие дни в основном слились в серую муть. Бернадетта считала, что у меня какая-то инфекция или простуда. Меня мучили горячка и слабость. По ночам меня прошибал пропитывающий простыни пот и сны, что Сара мне отдается. В близкой тьме я видел ее силуэт на мне и длинные волосы, падающие на грудь.
Днем я совершал короткие прогулки по палубам.
Дети ловили рыбу с платформы. Забрасывая удочки, они пели. Однажды утром они запели рождественский гимн.
— До Рождества только десять дней! — радостно сообщил мне один мальчик. — Адам говорит, что у нас будет елка, и украшения, и все!
Рождество? Я оперся на ограждение. Черт, сколько же времени прошло, как родители украли меня из Эскдейла? Два месяца? Мне нужно домой. И немедленно.
Все, чего я хотел, — попасть на берег, и там я снова выйду на дорогу. Может быть, найду машину. На машине доберусь за день. Если буду идти пешком, на это уйдет неделя.
Подошел Адам. На нем были джинсы и короткая куртка, но ему бы больше подошла одежда монаха.
— Не перестарайся. Ник. Ты все еще слаб.
— Я себя отлично чувствую, — соврал я. — У вас есть машина? Или грузовик?
— Нет. Господь во сне велел, мне ими не пользоваться. Они слишком шумные. Мы не делаем ничего, что могло бы привлечь к нам внимание. Не жжем огонь, который мог бы породить дым. Ночью у нас закрыты ставни, чтобы никто не увидел на озере огонь. На охоте мы используем луки, чтобы не было слышно выстрелов. Пойдем, друг. Внутри тепло. Я попрошу Бернадетту принести тебе чай.
— Да… да, Ник! Оставь его там, оставь… А-ах! Да, да! — Снова ко мне во сне явилась Сара, раскачиваясь надо мной взад-вперед. В темноте я видел только силуэт ее головы и развевающиеся волосы.
— Все еще не лучше?
Бернадетта сунула мне в рот еще одну ложку микстуры.
— Не очень… просто слабость. Едва могу подняться по лестнице.
— Попросить Тимоти отвести тебя в твою комнату?
— Нет, спасибо. Мне хорошо здесь, в зале… А ты все рисуешь свои картины?
Она кивнула, улыбнувшись:
— Ага. Когда Бог вкладывает мне в голову сны.
И она вышла, напевая. Я подумал, что она малость простовата.
Весь день я просидел, наблюдая за обитателями Ковчега. Они все усердно работали, даже младшие дети. Они были чистыми, послушными. Когда Адам говорил, они слушали с любовью и уважением. Дважды в день у них была служба с пением гимнов.
А я только и мог сидеть и надеяться, что завтра мне будет лучше и я смогу отправиться в Эскдейл.
Этой ночью, ложась спать, я увидел на овчине на полу что-то, отражавшее свет.
Когда я это поднял, сердце у меня заколотилось.
Это был волос длиной с мою руку. Я приложил его к своим темным джинсам. Не оставалось сомнения — волос светлый.
Я потер лицо, стараясь включить в работу расслабленный мозг.
Те сны. Когда Сара мне отдается. Сны бывают забавные, тревожные, эротические — но чего они никогда не делают, так это не оставляют вещественных доказательств. Я намотал волос на карандаш и положил в ящик.
Потом лег в постель. Сердце у меня билось сильнее, я быстро соображал.
Я собирался не засыпать, но усталость одолела меня и на этот раз. Глаза закрылись.
Девушка снов явилась опять. Я пытался поднять голову, но она будто была прибита к подушке гвоздями. Руки не поднимались больше чем на пару дюймов. Девушка качалась надо мной неясным силуэтом и тяжело дышала.
Потом она упала вперед, глубоко дыша, обдавая мое лицо горячим дыханием. Она опиралась на руки, расставив их вокруг моей головы. Мне была видна только темная тень руки. Я повернул голову в другую сторону, и на этот раз увидел больше.
Из-под двери коридора слегка пробивался свет. Сначала я видел только голую руку до локтя и запястье. Без украшений. Гладкая кожа… нет. Я заставил себя разглядеть. Родинка. Красное пятнышко на руке в виде буквы С.
Я пытался заговорить, но мог только промычать. Пытаться сесть было еще хуже. Как двигаться во сне. Ничего не получалось.
С невероятным усилием я сел и открыл глаза.
Было утро. Сквозь шторы проникал солнечный свет, и Тимоти стучал в дверь:
— Завтрак, завтрак, завтрак!
— О’кей, о’кей… я не сплю, Тимоти… Я НЕ СПЛЮ!
Я ел завтрак с таким чувством, будто у меня под языком сдохло что-то скользкое. Заставив глаза смотреть, я стал оглядывать руки сидящих вокруг.
Потом выпил четыре кружки чая, надеясь, что от них клетки моего мозга заработают.