— Ларсен, мне кажется, тебе стоит умерить пыл. — Ларсен застыл с набитым ртом. — Пойми меня правильно: я не сомневаюсь в том, что Вести обвел вокруг пальца и Альфу Бартольди, и тайного инвестора. Только я не вижу, каким образом это может быть связано с покушением и убийствами, с которыми мы имеем дело. — Йеппе помотал головой из стороны в сторону, так что в шее хрустнуло. С утра у него болела спина. — Мотив преступлений связан с проявлением сильных эмоций или с экономической выгодой. И как сюда вписывается убийство Кристель Тофт? А покушение на Йоханнеса?
— Но ведь Вести и Кристель были любовниками…
— Это не значит, что их связывали чувства. Нет никаких свидетельств этого. Ничего не стыкуется.
Ларсен медленно доел, выскреб дно стаканчика пластиковой ложкой и выбросил отходы в корзину. Вздохнул.
— Ну ладно, я передам все материалы отделу экономических преступлений и прерву собственное расследование. Ну и что дальше?
Вот именно — что дальше?
Лулу Суй объявлена в официальный розыск. Пока что никаких сведений о ее местонахождении получено не было, позвонили только несколько ее шокированных знакомых, которые понятия не имели, где она находилась, но очень хотели бы это знать. В том числе ее отец утверждал, что не видел и не слышал свою старшую дочь в течение недели.
На бесчисленных медиаплатформах наблюдалось нетипичное затишье с ее стороны, телефон был отключен, а единственная имевшаяся у нее кредитная карта не использовалась с середины января. За последнее время Луиза Сёборг Хансен оставила удивительно мало виртуальных следов, что было совсем не характерно для представительницы молодого поколения начала XXI века. А теперь она и вовсе исчезла.
— Что говорят в НЦК по поводу содержимого бутылки? — Ларсен отвлек Йеппе от размышлений. Йеппе смотрел в эти ясные глаза и снова не замечал ничего, кроме искреннего соучастия коллеги. Возможно, девушка-инвесторша и впрямь положительно влияла на Ларсена.
— Только что говорил с Клаусеном из НЦК. Как и предполагали, средство для прочистки труб и лимонный ликер в соотношении один к одному.
— Ух, жуть какая! — Ларсен наморщил лоб с выражением отвращения на лице.
— Да уж, жуть. Бутылка вполне обычная, с многоразовой пробкой, такую можно купить в любом хозяйственном магазине…
— А ликеры вообще разливают в такие бутылки?
— Если они домашнего приготовления, то да. — К Рождеству Родриго обычно дарил Йеппе как раз подобную бутылку с лимончелло. — Бутылка новая, на месте оторванного ценника еще сохранились остатки клея. Но на ней обнаружены только отпечатки пальцев Йоханнеса, больше никаких.
— А откуда она вообще взялась? Как попала в дом?
— Судя по всему, за выходные поклонники и коллеги прислали ему много цветов и подарков — ну, ты понимаешь, чтобы выразить поддержку в сложный для него период. Йоханнес говорит, что эта бутылка с лимончелло находилась в корзине с деликатесами от дома моды «Le Stan». В сопровождении открытки от главного дизайнера.
— И что же говорит на это главный дизайнер?
— Она не писала никакой открытки, и «Le Stan» вообще не отправлял никакой подарочной корзины. НЦК проверяет информацию.
— Вау!
Иначе и не скажешь. Йеппе никак не мог избавиться от образа Родриго, представшего перед его внутренним взором — он стоит у раковины и усердно намывает лимоны под горячей водой, чтобы добиться безупречной чистоты фруктов, а затем отделяет цедру и кладет ее в водку. Играет фоновая музыка, Йоханнес лежит с газетой на полу. Счастливые времена.
Йеппе встал и зачем-то отправился на кухню. Точнее, он отправился туда, чтобы избежать беседы с Ларсеном и избавиться от охватившего его беспокойства. Однако это чувство не покинуло его, когда он подошел к холодильнику, и глубоко укоренилось, пока он стоял и невидящим взором смотрел на бутербродную намазку и витаминную воду. Ему совсем не помогло сосредоточиться то, что мимо прошла Сара, уклонившись от приветствия. Она даже не притормозила около него, побежала себе дальше, словно он прокаженный.
Анетта на работу не пришла, что вызвало у него одновременно удивление и облегчение — он и сам хотел настоять, чтобы она отдохнула дома. Йеппе поймал себя на мысли, что скучает по ней. А это свидетельствовало о немалой степени его уныния и усталости. Обычно присутствие Анетты не вызывало в нем никакого иного желания, кроме как что-нибудь сокрушить. Она не отвечала на его сообщения — стало ли ей лучше, что сказал врач.
В теле почему-то засвербило, где-то под корой головного мозга зазвучала песня: «If you’re blue and you don’t know where to go to, why don’t you go where Harlem sits, puttin’ on the Ritz»[47]. Тяжко и монотонно, в такт с биением сердца.
Где же он допустил промах?
Она прочитала где-то, что людям, которых раздражает чужое чавканье, свойственны, как правило, высокая чувствительность и сообразительность. Конечно, это было лишь сомнительное оправдание собственной раздражительности, однако, стоя у себя в гостиной и наблюдая, как Грегерс тщательно пережевывает намазанный джемом кусок хлеба, Эстер надеялась, что в вычитанной ею мысли есть хотя бы доля истины.
Грегерс по-прежнему сидел в каминном кресле, с вытянутой вперед ногой. Точнее, он снова сидел в кресле, потому что накануне вечером Эстер под жалобные стенания помогла ему кое-как доковылять до его собственной постели, чтобы он получил возможность нормально отдохнуть. А теперь он вернулся и снова занял прежнее место посреди гостиной, которое, судя по всему, не собирался покидать в течение многих недель.
В дополнение к утренней газете он попросил подать завтрак, и она выполнила его просьбу, а как же иначе, однако уже не с таким энтузиазмом, как накануне. Ей надо было успеть еще погулять с собаками, принять душ, а вообще-то, неплохо было бы и самой позавтракать. Однако вчерашняя благодарность со стороны Грегерса уступила место требованию достойного уровня ухода за ним.
В уголке рта Грегерса застряла капля джема, и Эстер упорно смотрела на нее, тишина в комнате нарушалась шуршанием газеты и чавканьем. Она представила себе, как тихонько подходит к нему, берет с дивана подушку, прижимает к его лицу и продолжает держать до тех пор, пока он не замирает. Она уже была готова пойти на что угодно, лишь бы прервать эти звуки.
Возможно, отсюда берут начало ее амбиции автора детективного жанра? Бытовое раздражение по отношению к окружающим, от которого она могла избавиться, лишь излив свои эмоции на бумагу. Вот только писать детективы ей больше было нельзя.
Эстер вышла на кухню и открыла холодильник, вовсе не испытывая аппетита. Она была охвачена жаждой деятельности, но никуда не могла отправиться из-за Грегерса.
Йеппе Кернер не отвечал на ее звонки, так что она понятия не имела о том, удалось ли предъявить Торбену Хансену официальное обвинение в убийстве Альфы Бартольди.
Ожидание было невыносимым. По идее, ей должно было быть все равно, но она вложила в это дело столько сил! «К тому же, — шептал ей внутренний голос откуда-то из глубин желудка, — заняться-то тебе больше особо нечем, правда?»
Налив себе стакан яблочного сока, она вернулась в гостиную и прошла мимо Грегерса к окну. Собаки побрели следом и легли у ее ног. Она сделала глоток, глядя на озеро, и постаралась расслабиться.
— «Пузырьки шампанского и кровавая луна. Поэзия и астрология в обсерватории Эстервольд». Господь всемогущий. Насколько теперь все подряд обращают в попсу. — Грегерс комментировал, не поднимая носа от газеты. — Во времена моей молодости это явление называлось просто-напросто лунным затмением, полным или частичным. И на этом точка. Ну, если случалось так, что ты в это время не спал, ты смотрел на небо и говорил: «Вот это да!» Никто не делал из этого эпохального события. Кровавая луна, ха!
— Ну, просто потому что она красного цвета, Грегерс. Кровь, красный цвет, ну ты понимаешь. А мне кажется, звучит любопытно! — Эстер постаралась не показать своего раздражения. Это оказалось непросто. Правда, тут можно было не опасаться задеть чувства Грегерса. Ибо он как ни в чем не бывало продолжал рассуждать, сложив газету и отложив ее в сторону.
— Не совсем так, дорогая моя Эстер. Точнее, не только. Полное лунное затмение, особенно красное, всегда воспринималось в качестве предвестника гибели мира. Акопа… апопа…
— Апокалипсис?
— Ты слышала об американском библейском проповеднике, который говорил, что четыре полных лунных затмения подряд в течение 2014–2015 годов приведут к концу света? Что все завершится так называемой кровавой луной осенью 2015 года. Бум, и все! Якобы грядет лунное затмение, вслед за которым сразу последует мощный взрыв, ну или что там, человечество будет уничтожено и вновь придет Мессия! Ну и в итоге ничего подобного не произошло. Но он написал целую книжку, выступал с лекциями и заработал обалдеть сколько денег. Шарлатан. — Грегерс подкрепил свой праведный гнев обиженным покашливанием.
— Я ничего не слышала об этом.
— Смысл в том, что красное лунное затмение означает что-то ужасное: переворот, разрушение всего и вся и так далее, а СМИ лелеют ужас, который оно вселяет в людей, потому и придумали такое название — «кровавое затмение».
Грегерс самодовольно посмотрел на Эстер. Капля джема в уголке его рта пристала намертво. Но, странным образом, ее это уже не так раздражало.
— Очень неожиданное замечание осведомленного наблюдателя. Я даже впечатлена, Грегерс. — Она улыбнулась ему.
— Ну хватит болтать всякий интеллектуальный вздор. Я лишь говорю то, что написано в газете. Это ты книжки пишешь, конечно, когда возьмешь себя в руки… К тому же все и так знают, что это вовсе не луна светит красным светом. А потому глупо вообще говорить о кровавой луне и опасаться ее. Красный цвет получается, так как солнечный свет преломляется, проходя через атмосферу Земли, и отражается от Луны. Сама-то Луна никак не может поменять цвет. — Грегерс стушевался, обнаружив, что всецело завладел вниманием Эстер, и, смущенно открыв новый разворот, углубился в изучение очередной статьи.